Владимир Нарбут - Стихотворения Страница 30

В ЭТИ ДНИ

Дворянской кровию отяжелев,густые не полощатся полотна,и (в лапе меч), от боли корчась, левпо киновари вьется благородной.Замолкли флейты, скрипки, кастаньеты,и чуют дети, как гудит луна,как жерновами стынущей планетыперетирает копья тишина.— Грядите, сонмы нищих и калек(се голос рыбака из Галилеи)! —Лягушки кожей крытый человекприлег за гаубицей короткошеей.Кругом косматые роятся пчелыи лепят улей медом со слюной.А по ярам добыча волчья — сволочь, —чуть ночь, обсасывается луной…Не жить и не родиться б в эти дни!Не знать бы маленького Вифлеема!Но даже крик: распни его, распни! —не уязвляет воинова шлема,и, пробираясь чрез пустую площадь,хромающий на каждое плечо,чело вечернее прилежно морщитна Тютчева похожий старичок.

РАССВЕТ

Размахами махновской сабли,Врубаясь в толпы облаков,Уходит месяц. Озими озябли,И легок холодок подков.Хвост за хвостом, за гривой грива,По косогорам, по ярам,Прихрамывают торопливоТачанок кривобоких хлам.Апрель, и — табаком и потомКолеблется людская прель.И по стволам, по пулеметамЛоснится, щурится апрель.Сквозь лязг мохнатая папахаКивнет, и матерщины сольЗа ворот вытряхнет рубаха.Бурсацкая, степная голь!В чемерках долгих и зловещих,Ползет, обрезы хороня,Чтоб выпотрошился помещикИ поп, похожий на линя;Чтоб из-за красного-то бантаНе посягнули на селоНи пан, ни немец, ни Антанта,Ни тот, кого там принесло!Рассвет. И озими озябли,И серп, без молота, как герб,Чрез горб пригорка, в муть дорожных верб,Кривою ковыляет саблей.

ГОДОВЩИНА ВЗЯТИЯ ОДЕССЫ

От птичьего шеврона до лампасаказачьего — все погрузилось в дым.— О город Ришелье и Де-Рибаса,забудь себя!Умри и — встань другим!Твой скарб сметен и продан за бесценок.И в дни всеочистительных крестин,над скверной будней, там, где выл застенок,сияет теплой кровью Хворостин.Он жертвой пал.Разодрана завеса,и капище не храм, а прах и тлен.Не Ришелье, а Марксова Одессаприподнялась с натруженных колен.Приподнялась и видит:мчатся кониКотовского чрез Фельдмана бульвар,широким военморам у Фанкониартелью раздувают самовар…И Труд идет дорогою кремнистой,но с верной ношей: к трубам и станку,где (рукава жгутами) коммунистызакабалили плесень наждаку.Сощурилась и видит:из-за мола,качаясь, туловище корабляползет с добычей, сладкой и тяжелой!..— И все оно, Седьмое Февраля!

НА СМЕРТЬ АЛЕКСАНДРА БЛОКА

Узнать, догадаться о тебе,Лежащем под жестким одеялом,По страшной, отвиснувшей губе,По темным под скулами провалам?..Узнать, догадаться о твоемВсегда задыхающемся сердце?..Оно задохнулось!ПродаемМы песни о веке-погорельце…Не будем размеривать слова…А здесь, перед обликом извечным,Плюгавые флоксы да траваДа воском заплеванный подсвечник.Заботливо женская рукаТесемкой поддерживает челюсть,Цингой раскоряченную…Так,Плешивый, облезший — на постели!..Довольно!Гранатовый браслет —Земные последние оковы,Сладчайший, томительнейший бредЧиновника (помните?) Желткова.

КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ

НА РАССВЕТЕ, ПРАВЕДНИКОМ

ОКНО

На мужа горько жаловалась скрипка,Такая жилистая, как и я.Се — хрущ, полакированный улыбкой,Ресницами пошевелил, поя.Безумной фиолетовою спичкойЧеркнула голубь и, взметнув икру,Дышала плавником и по привычкеВо снах кормила манной детвору.А в липах, где обрыв, ждала засада.По красному горюя фонарю,И погребом от дождевого сада —В упор и в рупор: в уши и в ноздрю.Горели свечи в пузырях, и это,—Ах, ах, — распахнутое в сад окно:Гимназия; и синего рассвета —Невыразимое, для всех одно!Как смугленький с косичкой, в биллиардной,Забились в угол (рама — негатив),Плененные планидой — Ариадной,Что вьет кадриль, задачник захватив!Под алебардой — алгеброй, высокийНаш век, наш Соломон сидел-гадал,Мучительные разрешал урокиИ в крестиках сиреневых рыдал.Коса плетеная и пелерина,И в раме свет не синий, а мучной.Кадриль со скрипкою я не отринуИ не захлопну теплое окно!Жуками майскими и крепкой жилой,Вбирающей лазурью, — навсегдаТы, свежая, к себе расположилаГимназии галунные года!И в биллиардной угол есть; и это,—Ах, ах, — распахнутое в ночь окно:До гробовой луны и до глазета,Невыразимое, сойдет оно!

ДЕТСТВО

Очаровательный растаял аист,И голое дитятя-индюша.В очипке бабушка бубнит, простая:вернулась на землю ее душа…

Как бы двойной в единой оболочкеЗавязан плод был, и помолодел(когда взыграл оборками сорочкимладенец у грудей) его удел.

Вернулась, душенька, и восвоясяхпупырышками тело поросло,и ухо перелило бреды пасекв кота мурлыкающее мурло…А с горизонта погрозила церковь(антихриста отродье, отлучу!)мизинцем скорченным — и табакеркой,балуясь, занялся, полез к ключу.Резной, пощелкивавший музыкальноза пазухой амбарного замка,на костыле висел он (возле спальной), —худая, почерневшая рука…Невесть куда родителево горе зрачками и копытами брело:чтоб я змееныша на косогорене придушил, чтоб горло на селонасело, жадное, и пило-пило?!Случилось так, что круглым ртом луны(при солнце) день, как лампу, закоптило.Очнулись черепами валуны…И все ж ручонки рыли печерицупод осокорью (зонтик-шампиньон),и вдребезги разбитой черепицышампанским блеском глаз был опьянен…Мохнатые махнули махаоныи ситчиком перемахнули чрездомок одноэтажный и согбенный:Чего в бурьян и бурелом залез…Гнилое яблоко, шлепок, щепоткатрухи трутневой — и чудная быль,когда, пропахнувший таранью, водкой,как в воду канул пасечник-бобыль.За косогором обернулся, куцый,сафьяновым притопнул сапожком…Фаянсовые в мураве пасутсягусыни (вперевалку и шажком).И черногузово гнездо на дубе,в сохе которого (под треск, в сухмень)мгновенная игла, сквозь кору-струпья,продернула лоснящийся ремень.Ликуя, молния на деревянныйотцовский домик возложила нимб.Сатурн стыдливо вышмыгнул из ванны,ванильный воздух шелестел над ним.И плыли, таяли и снова плылистрекозы-самолеты, махаонматерчатый, жуки-автомобили,мурлыкающий (часом позже) сон.Грозила церковь бабушке за внука:во благовремении б утопить.И в архалуке приплелась наука:архаровца над грифелем зудить.

Вербой скользкой, розовой девчонокпохлестать бы, да идут попы,да звезду клюет луна-курчонок,вылупившийся из скорлупы.Улица, прогавканная псами,переулок, козырьком крыльцо;от рудых подпалин под глазамискорбно материнское лицо.Руки по локоть в горячем тесте,наспех вывернутые чулки……Сколько бы корабликов из дестиможно сделать — мы не дураки.Завтра обязательно на речку:рафинадом крыги у быковрушатся… Да где же дел я свечку?Скажет репетитор — «Гусь каков…»— Повтори четвертое спряженье, — выворачивает мать чулок.Тает, тонет головокруженье:тянет рот полудою зевок.У, латынь поганая! — Я сброшу,мамочка, мундир. — А это что?— Что, следы? — Ты потерял галошу!— Это мокрою полой пальто…—А чрез три минуты (…как у Гейне):Выпей чаю да пора и спать…В крепко настоявшемся, в портвейне,палочки взойдут, нырнут опять.К счастью… Так и на ногтях бываютпятнышки. А все ж латынь зубритьнадо… сахарные наплываютмысы на мост, силясь повалить…Гавкает луна, гоняясь с вербойза попами, обожравшись звезд,и шербет в лоханке не исчерпан,скалкою накручивает гроздь.Локти месят, мешковата устальлампы — перед Пасхой так всегда.Как у матери, в страданьях, Суздальсузил лик — из глаз течет руда.Зубы медными, чужими стали.Но, оскомину искомкав, рот,ухо ловят шлепанье сандалий,легкий крик, на сале поворот…Сонное перо на теплых крыльяхснизу поотрепано, и я — будто на перроне, где решиливетерком пощекотать меня.Пышут паровозы через сеткуи, отпихиваясь рычагом(локтем), — дальше смятую салфеткудали мне — и никого кругом…Чую: серафимова заботаборется с больной твоей слезой, —волосом заросшая суббота,восковою лайкой и лозой.

ЧАЕПИТИЕ