Владимир Нарбут - Стихотворения Страница 31

ЧАЕПИТИЕ

По тебе одной соскучился,Тульская моя Фита,Что слезой (не ради случая, —Совестию!) налита.Разлучился и — лучинами,Как лучами, вниз и вверх, —Поперечными морщинами —В синеградусный четверг.Переламывает полымя,Дым спирает под матрац, —Выжми вымя, — только голымиПальчиками, чтоб не драться.Не к чему! Не плачет, сотистый,Преет — преет сквозь слезу,Сыр и — мухи муж колотится:Обморок зовет грозу,И затем: на дне шатаютсяКремовые кремельки,С пагодами и китайцами(По погоде) уголки…Саваоф, ветхозаветнаяТяга к меди и ключу.Тень квартирная, каретная, —Всех ремеслам обучу.Но по картам до разлуки ли.Рим и Тула — как одно.Мы себя заулюлюкали:Холод за дверь, жар — в окно.И раздуть ли до подрясникаСкатерть, кроме того, тень.Синий, синий, узкоградусный(Четвергом, как грудью) день.Напоказ лукавит луковицей,А лучи — и вверх, и вниз.И… и, если не аукнется,обмороком задохнись.

МАЛЯРИЯ

Журавли, шурша рогожей:Ленточка, не оборвись.И нагую, с ровной кожей,Вылихорадило высь.В рясе путаной монаха,Подожком — все тык да тык,И к бараньей МономахаУзкий череп мой привык.Ляписа я насосался.Жаркие, сквозные льныСвищут в темя, дуют в пальцы,Бабочки — и те больны.Над кулачною капустой,Сонным тыквенным цветком —Тыкаются: грустно, пусто,Ни о чем и ни о ком…Жухнет кожей детородныйИ коричневеет цвет,Горечию огороднойВолос сводится на нет.А какие были ставни,Домик славный был какой:Как под сердцем у Христа, в ней —В комнате — тень и покой…И теперь… на ленты рветсяКоленкор, и не помочьНикому, чтоб у колодцаНе зазимовала ночь.Кочанами запотело,Бородавкой подавись:Вылихорадило тело,Вылихорадило высь.

РОЖДЕСТВО

Не знаю, как и попроситьсяВ твой дом мне, — маленькой, в плащеЗапахло в воздухе лисицейИ свежим мехом вообще,Огромные такие окна,—Не окна, проруби. А вотПод частым я дрожу и мокну,А мамочка не позовет…Рождественские едут елки,Полозья рельсами звенят,И бестолковые (что — в толке)Трамваи чешут свой канат.Фиалковый шипучий магнийОбронит одуванчик. ТыС дивана (розовая, ангел)Не встанешь: нет тебе фаты.Не встанешь, потому что прощеПокоиться и не курить,И лакированный извозчикКопыт не испытает прыть.И у театра, где дорожкиВ сукне, где мутные шары,—Не вспыхнут долгие сережкиИ не растают от игры.Сегодня молодо и грустноИ радостно, как никогда;Переговаривая устно,Растапливается вода.И в оттепель развозят елки,Под лыжами сочится след.Сочельник в рваной треуголке —Наполеон, а где же дед.Воспоминанье виновато,Серьга да разве ты — слеза.Огромной белой-белой ватойЗазастило глаза…

ТЯГА

Прополото теплом болото,И вальдшнеп, карий, гиревой,Покрякивая от полета,Нежнее в сумрак под горой.Кора, стянув корсетом, тугоТомящуюся грудь, гудит.Березка!Верная подруга!И по тебе струится стыд…Вот-вот во мглу, в густую просонь,Выдавливая облака,Ты матерью простоволосойОборонишь каплю молока.И уж потом, к заре огнистой,Тебе грудей не удержать:Сережки, вялое монисто,От хлябей им ли не дрожать!И вальдшнепу, что тычет ворохЛиствы, подбитой под ольху,Тучнеть и зябнуть в разговорах,Паруясь в порослях на мху…Блестит у сходной колымагиЖелезо голубое, там —Пыжи из пакли и бумаги,Стволов похолодевший мат.Сучонка трется виновато.И, раздувая самовар,Подручный (вроде Пустосвята)Не вырвется из шаровар…Березка, голая до боли,Малюсенькая ты моя!Качаешься на тяге? То ли,Когда по оттепели — я.В высоких сапогах, как хобот,В звериной шерсти, в армяке,Глистом подхлестнутым торопитКурки-крючки зажечь в руке…И мне не карие, не этиЗрачки, растущие клопы,—А несравненные на свете,Единственные у тропы!Ты, сероглазая, как сумрак,Захватный, шалый, впопыхахПистоны бьешь и в горьких, хмурыхСо псом выслеживаешь мхах.И шомпол, впаянный, как в латы,Задерживает хлюпкий шаг.Березка тонкая моя ты,Моя тягчайшая из тяг!

КАЗНЬ

ТЕЛЕГРАФИСТ (НА ЗАХОЛУСТНОЙ)

Обмокшей пигалицей стебанула,Аортой заорала — и во мне!Певучий голос (да, во сне)Проталкивается из караула.Где это было? И как давно прошло,Сияя бабочками, детство?Горластое здоровье я приветствуюИ в три шея выталкиваю зло.Что пигалица, спутница отары,Коль, остывая, кличет плотьНа сахар кость перемолотьИ бросить аппарат и взять гитару?Замерзни, Морзе! Не подняться, не взойти,Не прокричать на льдистую лунку:Петушиная спесь, и на шее фурункул,И сусло в дрожжах, как желе, в груди!Скучная филантропия! И нет интереса.

ЦВЕТОК

Он — анемичен (если можноТак выразиться), анемон.Небесный, но сквозной и ложный(Как все, что здесь), немецкий сон.Глазастой феей он взлелеян,Поддакивало и греху:Недаром высадила фрейлинЕго в древесную труху.Немой, и чуешь не мое лиБиение сердца и не мойЛи вопль: «А как же, как же в поле,Где следом за зимой — хромой».Учесть, но траур не участливИ также немощен и нем.И, Гретхен грохотом зазастив,Жуками, Жужилицей — Брэм…О слабенький цветок бесполый:Не опылиться и пропасть.Прыжками ражего футболаЛягавая, разинув пасть.Неосторожным локтем рюмкуС ликером сбила: ой, ла-ла.И, долгоносым следом хрумкая,За вальдшнепом сырым — стрела.Разбился, и в перегоревшейЛистве — конец тебе, конец,Немецкий сон, так сладко млевший,Лазурный леденец.

САМОЕ

Не от того ли, жабры раздувая,Жуя губами, в волоса залезла,Что сахаром натертая, криваяНога ходячее подперла кресло?Но тут не млин, где сквозь кругляк гусиныйЛоснящемуся не продраться просу,Где копотью ресничной керосина По липкому осело купоросу,—Муштрой гусарской вывернуты ляжки!Наездница, сосущая наотмашь:Угря, воздетого на стержень тяжкий,Губами поманила и — не вспомнишь.Но выплюнутый (с боли нежнейшей)Слизняк — размазанный слепой обабок —Трущобное над каждою из женщинРаздавит в сумерках, как месяц, слабых.И забормочет плоть, в ночи качаяВерблюжей головой ихтиозавра,И утро жадное нас, после чая,Вдруг окунет, венчая воском лавра.Червивый филодендрон на веранде,Наверное, не скажет, многопалый,Как выглохли герани без гарантий, —Подружки, что рука не потрепала.Ее рука! Чьи ногти — перламутромМерцающие запонки, наперсткаНе знающие (и иглы), лишь мудрымПерсидская пушком лоснится шерстка.И там она! Ничто не уловимо,Неизъяснимого ведь нет, и значит,Что и под перьями у СерафимаМозоль болит: канючит и конячит.

ПЛАВАНИЕ

Поезда, трамваи, карусели,Глазом обведенное ландо,—Плавно вы вошли и плавно сели,Тронулись, — седой и молодой.Матовым, но ясным негативом,Чуть качнувшись, отбыло стекло.Добрый путь, всем добрым и счастливым,И заулюлюканным хулой!Ты плыви вдоль улиц и вдоль станций,Сатана в сатине, ты же стань,Ангелок, на сопке у китайца,—Стань и стой в зачумленную рань!Потому что раны очень трудноЗаплывают рыхлою губой,—В призме, бьющей искрой изумрудной,Воя, искромсается любой.Потому что тянет из футляраКипарисового, — потомуПриутюженный клочок фуляра,Знаешь, я по-своему приму.Кучер — как цыган, кондуктор тяжкий(Не вращайте смелые белки!)И шофер в приплюснутой фуражке, —Сатана в сатине, — далеки.А глазетовый, в рессорах хлябкий,Экипаж лишь спицами спешит,И под скромной, с васильками, шляпкойСерафим снежинкой порошит.Белая вуаль, и снова рана,Снова эти серые глаза…Жилы! Доконайте ветерана,Бросьте с буферов под тормоза!Мне ли жить с отрубленною левой(Ахает папаха, как Махно!),—Свял фуляровый и — не прогневай:Я пальну и — выпрыгну в окно!И опять качнется и с заминкой,С поволокой тронется стекло…Так, фотографической пластинкойИ цыганской волей — потекло.Так, вошли жильцы и мягко сели(Свет-то тот!), — седой и молодой:Ремонтируются карусели,И в ликере липовом ландо…

МОРОЗ