Том 2. Стихотворения 1820-1826 - Александр Сергеевич Пушкин Страница 30

В уединенье чуждых стран,

На лоне скучного покоя,

В тревоге пламенного боя

Храни меня, мой талисман.

Священный сладостный обман,

Души волшебное светило…

Оно сокрылось, изменило…

Храни меня, мой талисман.

Пускай же ввек сердечных ран

Не растравит воспоминанье.

Прощай, надежда; спи, желанье;

Храни меня, мой талисман.

Андрей Шенье*

Посвящено Н. Н. Раевскому

Ainsi, triste et captif, ma lyre, toutefois S'éveillait…[8]

Меж тем как изумленный мир

На урну Байрона взирает,

И хору европейских лир

Близ Данте тень его внимает,

Зовет меня другая тень,

Давно без песен, без рыданий

С кровавой плахи в дни страданий

Сошедшая в могильну сень.

Певцу любви, дубрав и мира

Несу надгробные цветы.

Звучит незнаемая лира.

Пою. Мне внемлет он и ты.

———

  Подъялась вновь усталая секира

    И жертву новую зовет.

  Певец готов; задумчивая лира

    В последний раз ему поет.(1)

  Заутра казнь, привычный пир народу:

    Но лира юного певца

  О чем поет? Поет она свободу:

    Не изменилась до конца!

  «Приветствую тебя, мое светило!

    Я славил твой небесный лик,

    Когда он искрою возник,

    Когда ты в буре восходило.

    Я славил твой священный гром,

Когда он разметал позорную твердыню

    И власти древнюю гордыню

    Развеял пеплом и стыдом;

Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу,

    Я слышал братский их обет,

    Великодушную присягу

И самовластию бестрепетный ответ.

    Я зрел, как их могущи волны

    Всё ниспровергли, увлекли,

И пламенный трибун предрек, восторга полный,

    Перерождение земли.

    Уже сиял твой мудрый гений,

    Уже в бессмертный Пантеон

Святых изгнанников входили славны тени,

    От пелены предрассуждений

    Разоблачался ветхий трон;

    Оковы падали. Закон,

На вольность опершись, провозгласил равенство,

    И мы воскликнули: Блаженство!

    О горе! о безумный сон!

    Где вольность и закон? Над нами

    Единый властвует топор.

Мы свергнули царей. Убийцу с палачами

Избрали мы в цари. О ужас! о позор!

    Но ты, священная свобода,

Богиня чистая, нет, – не виновна ты,

    В порывах буйной слепоты,

    В презренном бешенстве народа,

Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд

    Завешен пеленой кровавой;

Но ты придешь опять со мщением и славой, –

    И вновь твои враги падут;

Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,

    Всё ищет вновь упиться им;

    Как будто Вакхом разъяренный,

    Он бродит, жаждою томим;

Так – он найдет тебя. Под сению равенства

В объятиях твоих он сладко отдохнет;

    Так буря мрачная минет!

Но я не узрю вас, дни славы, дни блаженства:

Я плахе обречен. Последние часы

Влачу. Заутра казнь. Торжественной рукою

Палач мою главу подымет за власы

    Над равнодушною толпою.

Простите, о друзья! Мой бесприютный прах

Не будет почивать в саду, где провождали

Мы дни беспечные в науках и в пирах

И место наших урн заране назначали.

    Но, други, если обо мне

    Священно вам воспоминанье,

Исполните мое последнее желанье:

Оплачьте, милые, мой жребий в тишине;

Страшитесь возбудить слезами подозренье;

В наш век, вы знаете, и слезы преступленье:

О брате сожалеть не смеет ныне брат.

Еще ж одна мольба: вы слушали стократ

Стихи, летучих дум небрежные созданья,

Разнообразные, заветные преданья

Всей младости моей. Надежды, и мечты,

И слезы, и любовь, друзья, сии листы

Всю жизнь мою хранят. У Авеля, у Фанни,(2)

Молю, найдите их; невинной музы дани

Сберите. Строгий свет, надменная молва

Не будут ведать их. Увы, моя глава

Безвременно падет: мой недозрелый гений

Для славы не свершил возвышенных творений;

Я скоро весь умру. Но, тень мою любя,

Храните рукопись, о други, для себя!

Когда гроза пройдет, толпою суеверной

Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный,

И, долго слушая, скажите: это он;

Вот речь его. А я, забыв могильный сон,

Взойду невидимо и сяду между вами,

И сам заслушаюсь, и вашими слезами

Упьюсь… и, может быть, утешен буду я

Любовью; может быть, и Узница моя,(3)

Уныла и бледна, стихам любви внимая…»

Но, песни нежные мгновенно прерывая,

Младой певец поник задумчивой главой.

Пора весны его с любовию, тоской

Промчалась перед ним. Красавиц томны очи,

И песни, и пиры, и пламенные ночи,

Всё вместе ожило; и сердце понеслось

Далече… и стихов журчанье излилось:

«Куда, куда завлек меня враждебный гений?

Рожденный для любви, для мирных искушений,

Зачем я покидал безвестной жизни тень,

Свободу, и друзей, и сладостную лень?

Судьба лелеяла мою златую младость;

Беспечною рукой меня венчала радость,

И муза чистая делила мой досуг.

На шумных вечерах друзей любимый друг,

Я сладко оглашал и смехом и стихами

Сень, охраненную домашними богами.

Когда ж, вакхической тревогой утомясь

И новым пламенем незапно воспалясь,

Я утром наконец являлся к милой деве

И находил ее в смятении и гневе;

Когда, с угрозами, и слезы на глазах,

Мой проклиная век, утраченный в пирах,

Она меня гнала, бранила и прощала, –

Как сладко жизнь моя лилась и утекала!

Зачем от жизни сей, ленивой и простой,

Я кинулся туда, где ужас роковой,

Где страсти дикие, где буйные невежды,

И злоба, и корысть! Куда, мои надежды,

Вы завлекли меня! Что делать было мне,

Мне, верному любви, стихам и тишине,

На низком поприще с презренными бойцами!

Мне ль было управлять строптивыми конями

И круто напрягать бессильные бразды?