Владимир Нарбут - Стихотворения Страница 32

КАЗНЬ

ТЕЛЕГРАФИСТ (НА ЗАХОЛУСТНОЙ)

Обмокшей пигалицей стебанула,Аортой заорала — и во мне!Певучий голос (да, во сне)Проталкивается из караула.Где это было? И как давно прошло,Сияя бабочками, детство?Горластое здоровье я приветствуюИ в три шея выталкиваю зло.Что пигалица, спутница отары,Коль, остывая, кличет плотьНа сахар кость перемолотьИ бросить аппарат и взять гитару?Замерзни, Морзе! Не подняться, не взойти,Не прокричать на льдистую лунку:Петушиная спесь, и на шее фурункул,И сусло в дрожжах, как желе, в груди!Скучная филантропия! И нет интереса.

ЦВЕТОК

Он — анемичен (если можноТак выразиться), анемон.Небесный, но сквозной и ложный(Как все, что здесь), немецкий сон.Глазастой феей он взлелеян,Поддакивало и греху:Недаром высадила фрейлинЕго в древесную труху.Немой, и чуешь не мое лиБиение сердца и не мойЛи вопль: «А как же, как же в поле,Где следом за зимой — хромой».Учесть, но траур не участливИ также немощен и нем.И, Гретхен грохотом зазастив,Жуками, Жужилицей — Брэм…О слабенький цветок бесполый:Не опылиться и пропасть.Прыжками ражего футболаЛягавая, разинув пасть.Неосторожным локтем рюмкуС ликером сбила: ой, ла-ла.И, долгоносым следом хрумкая,За вальдшнепом сырым — стрела.Разбился, и в перегоревшейЛистве — конец тебе, конец,Немецкий сон, так сладко млевший,Лазурный леденец.

САМОЕ

Не от того ли, жабры раздувая,Жуя губами, в волоса залезла,Что сахаром натертая, криваяНога ходячее подперла кресло?Но тут не млин, где сквозь кругляк гусиныйЛоснящемуся не продраться просу,Где копотью ресничной керосина По липкому осело купоросу,—Муштрой гусарской вывернуты ляжки!Наездница, сосущая наотмашь:Угря, воздетого на стержень тяжкий,Губами поманила и — не вспомнишь.Но выплюнутый (с боли нежнейшей)Слизняк — размазанный слепой обабок —Трущобное над каждою из женщинРаздавит в сумерках, как месяц, слабых.И забормочет плоть, в ночи качаяВерблюжей головой ихтиозавра,И утро жадное нас, после чая,Вдруг окунет, венчая воском лавра.Червивый филодендрон на веранде,Наверное, не скажет, многопалый,Как выглохли герани без гарантий, —Подружки, что рука не потрепала.Ее рука! Чьи ногти — перламутромМерцающие запонки, наперсткаНе знающие (и иглы), лишь мудрымПерсидская пушком лоснится шерстка.И там она! Ничто не уловимо,Неизъяснимого ведь нет, и значит,Что и под перьями у СерафимаМозоль болит: канючит и конячит.

ПЛАВАНИЕ

Поезда, трамваи, карусели,Глазом обведенное ландо,—Плавно вы вошли и плавно сели,Тронулись, — седой и молодой.Матовым, но ясным негативом,Чуть качнувшись, отбыло стекло.Добрый путь, всем добрым и счастливым,И заулюлюканным хулой!Ты плыви вдоль улиц и вдоль станций,Сатана в сатине, ты же стань,Ангелок, на сопке у китайца,—Стань и стой в зачумленную рань!Потому что раны очень трудноЗаплывают рыхлою губой,—В призме, бьющей искрой изумрудной,Воя, искромсается любой.Потому что тянет из футляраКипарисового, — потомуПриутюженный клочок фуляра,Знаешь, я по-своему приму.Кучер — как цыган, кондуктор тяжкий(Не вращайте смелые белки!)И шофер в приплюснутой фуражке, —Сатана в сатине, — далеки.А глазетовый, в рессорах хлябкий,Экипаж лишь спицами спешит,И под скромной, с васильками, шляпкойСерафим снежинкой порошит.Белая вуаль, и снова рана,Снова эти серые глаза…Жилы! Доконайте ветерана,Бросьте с буферов под тормоза!Мне ли жить с отрубленною левой(Ахает папаха, как Махно!),—Свял фуляровый и — не прогневай:Я пальну и — выпрыгну в окно!И опять качнется и с заминкой,С поволокой тронется стекло…Так, фотографической пластинкойИ цыганской волей — потекло.Так, вошли жильцы и мягко сели(Свет-то тот!), — седой и молодой:Ремонтируются карусели,И в ликере липовом ландо…

МОРОЗ

Как полозом по яблоку тугому.И с посвистом, над вербой у овина,Взлетев, закоченела половина.Ему, ему (и никому другому) —Широкий снег, суровый стон подреза,И меж сосцов, под шкурою бараньей,Щекочущее перышком желанье,Когтей тетеревиное железо.Но ток не вытоптан еще, и колкойЗеленой сыпью, с зельтерскою схожей,Роится воздух. Дышит под рогожейМохнатый барабан, кидая челкой.Шарахнется ли от парной и свежейГовядины на розвальнях, где сторож,Которого никак не переспоришь,Где туша движется копной медвежьей.Сосун, он липовой балует лапойНутро торчащее, и, может, дажеВ отвислый хвост ползет слюнина та же,Чтоб обернулся конь гнедой в арапа.Не кувыркнуться вещею кавуркой,Под кожей, как под буркой, разлитаЖивая мокредь; полоз — калита —По-родственному селезенке юркой.Свистит и сыплется зубовный скрежет,Антоновка сквозит. Эх, не жалей той,Которая поводит ручкой-флейтой,Которая сегодня же зарежетОсоловелого в кровати мужа.И лужа черная не запечется,Подпалина у глаз, как грех, зачтется,И циркули кругом расставит стужа…Эх, не жалей ее. Ты сам, который…Барана залупив, тряхни папахой:Хлеб и в поту халява — под рубахой.Оглоблями и крыльями — в просторы.

В ПАРИКМАХЕРСКОЙ (УЕЗДНОЙ)

За завтраком иль в именинной ванне, —Я в зеркале: прозрачное купе.Одеколонный ладан о ЛиванеНапомнил, а тесемка на диванеГустыми гвоздиками — о клопе.Лоснящееся логово, наверно,Казнит бока спиралями пружин,Уютно, заспанное и примерноТакою, как с кровавой ОлофернаГлавой Юдифь, судилище мужчин.Олеография в мушином макеОлеофантом крыта и комод —Под лоск в гипюре вязанном, чтоб всякийБерег благополучье и при дракеСсылался на листы парижских мод.На нем — два узеньких, гранений полных.Бокалов с позолотой, и бокатГранатами лущащийся подсолнухИ радугой в стекле, в табачных волнах, —Соленый день, селитрою богат.Намыленный, как пудель, под железоОткидывая шею, и, сквозь векСмеженье, моросится до пореза,Все чаще, и в матросском Марсельеза —Синее сыворотки из аптек.Но музыка, не пойманная колбой, —Позволили ей воздух замесить!С токсинами флаконы я нашел быИ к Пугачеву в малахаях толпыПривел бы, — перестаньте моросить!..Приятной пуговицей спелый ящикКомода оттопырился, и — вдруг,На дне обоев, в розочках лядащих,Сверкнуло лезвие и — настоящийРемень вываливается из рук…Зарезан! Недомыленной горилле —Как ниткою по шее, марш — кругом…Юдифь! Достаточно мы говорилиОб Олоферне, — помечтаем илиПоговорим о чем-нибудь другом…

НА ХУТОРЕ

Льняные льнули-льнули облака.Их пушка выстирала, их несло,Чтоб кошка долакала молокаВершок, чтоб веселей гребло весло.Рожденный дошлой рожью урожайЛежал и угрожал тому, когоСам барин самоварный невзначайРубнул и — выстроил под Рождество.И гончую в подпалинах тогда,Как стерву, вытянуло за косымВ дубах и меж дубами, где вода.Дубровский выстрелил, и — пухнет дым.Пали, пали. Кто мало-мальски зол,Кто думает, что хуторок разверстЛишь для него — к окошку подошел,Облокотился: молоко и… морс!Что, кошка? Неужели и она,Умывшись, поцарапаться могла?Сохатая, послушная женаПолзет, и юбка над дуплом — метла.Билибинские плыли облака.И не доплыли. Мыльные труды!И батарея скачет через лакСквозь дым сухой — на гребень, на скирды.Но, грыжу выпекши, бревном амбарВмуравливает муравьиных ос,И с рвотными щеками отпрыск бар —Зерно куриное — рукой, вразброс.Байстрючье, ребусное, пузыриПускающее во пахах в бреду —И на колесах страшных фонари(Прикажите и — экипажик!).Ду —Дубровский! И — Билибин! Лень и лень.Шаром по ямам (гоп ди гоп!) шарад.Осина. Осень. И осиный день.А синей гребле и веслу не рад.Так, так. Но вытряхни, но измочальИ, как Мазепу, кинь меня на круп,Чтоб нагло выпростало и печаль,Чтоб сох и я, но у сохатых губ!

ВОРОЖБА