Николай Ильин - Океан. Выпуск одиннадцатый Страница 34

А Соколов зевнул. Он знал, что «муж из командировки» — это только старт, что травля будет продолжаться за полночь. А ему хотелось спать. Ему страшно хотелось спать. Он только теперь, после выхода в открытый океан, понял, в каком напряжении находился последние восемь суток, хотя, если взглянуть со стороны, почти ничего не делал.

Пошел в каюту. Спать, правда, пока было нельзя, потому что минут через сорок Владивосток должен транслировать вечерний выпуск радиогазеты для судов, находящихся в море. В первый раз можно будет записать всю передачу спокойно, при нормальной слышимости, а не догадываться, не вылавливать через радиопеленгатор среди шума и треска едва слышный голос родного пароходства.

Присел на койку стармеха, а чтобы не заснуть, вытащил из кармана блокнотик в целлулоидном конвертике, чтобы вспомнить все дела, которые он сам себе назначил до событий и которые так неожиданно были прерваны. На одной из страничек увидел запись: «Кочегар Сажин» — и три восклицательных знака. Теперь он силился вспомнить, зачем вписал имя кочегара в блокнотик и почему наставил столько восклицательных знаков. Да это же напрочь забытая стычка во время политинформации! Но теперь перед глазами всплыл другой Сажин — в каюте капитана, а в сантиметре от его груди вороненый ствол карабина. И стоял, черт, так спокойно, даже желваки на скулах не шевельнутся. А он, помполит, еще собирался внимательно разбираться в моральном облике этого злющего мужика.

Соколов снова аккуратно вложил блокнот в целлулоидный конверт, прижал кнопочку и положил в нагрудный карман. Привалился локтем на сложенную валиком канадку стармеха. Наверное, задремал, как говорят, выключился на какое-то время…

Игорю спать не хотелось. Теперь снова можно было беспрепятственно гулять по всему пароходу. Зашел в темноту ходовой рубки. Луна просвечивала сквозь квадратные окна, и светлые прямоугольники на палубе были как бы продолжением световой дорожки, сверкавшей за бортом. Вахтенный штурман человек неразговорчивый: ходит, насвистывает какую-то песенку. Игорь отправился в радиорубку, потому что в последнее время решил стать радистом и теперь вот уж два раза пробовал сам работать на ключе — естественно, при выключенной аппаратуре. Но и радист был занят, готовился передавать шифровку капитана, а она наверняка будет длинной. Игорь вышел на крыло мостика, пристроился рядом с наблюдателем и стал смотреть на черную воду, которую рассекал пароход.

Вдруг наблюдатель отпрянул от борта, выкрикнул:

— Торпеда в левый борт!

Игорь тоже увидел, как из ночной мглы по поверхности океана стремительно приближается к пароходу едва заметная белая полоска. Он бросился к трапу, чтобы мчаться вниз, в свою каюту. Белая полоса прорезала черную тень судна. Раздался удар. Из воды стал вырастать, вздыматься столб воды, грохочущий и страшный. Какая-то сила рванула Игоря и швырнула в черную пустоту.

Радист уже включил приемник и передатчик, чтобы аппаратура прогрелась и можно было немедля передавать шифровку во Владивосток. А пока поймал какую-то американскую станцию и слушал танго, фокстроты. Было 22.20, когда раздался грохот взрыва и сразу погасли табло аппаратуры. Он немедленно включил аварийную станцию. И тут прогрохотал еще один взрыв. Судно стало крениться на левый борт, одновременно оседая на корму.

Звякнул и замолк сигнал боевой тревоги. Не дожидаясь распоряжений, дал четырехкратный «С», потом позывной судна. Из радиорубки он не мог видеть, что уже первым взрывом антенна была сорвана. И сигнал бедствия в эфир не ушел.

Вахтенный штурман только раскурил очередную сигарету марки «Кемел», когда раздался возглас наблюдателя и вслед за тем грохот взрыва. Он увидел в стекле отражение вспышки, и страшный удар толкнул его в это стекло. Когда выскочил на крыло мостика, из воды уже вздымался второй столб воды. Он рванулся к выключателю авральных звонков. Но они лишь звякнули. Подскочил к рупору машинного отделения, что-то прокричал туда. Из машинного отделения никто не отозвался.

Стармех в несколько прыжков оказался в машинном отделении. Грохотала работавшая вразнос машина. Ревела стремительно поступавшая откуда-то вода. В нос ударил резкий запах взрывчатки. В машинном отделении было темно. Крикнул — никто не отозвался.

Крикнул на всякий случай еще раз:

— Кто живой?! Все наверх, к шлюпкам!

Иван Иванович споткнулся обо что-то твердое и разодрал штанину, а здесь, на решетчатом полу, ничего не должно быть… Во тьме кромешной он добрался к предохранительным клапанам («Лишь бы не рванули котлы, лишь бы не рванули!»), нащупал рычаг, потянул на себя, «сдунул» клапаны. С шипением и свистом стал вырываться пар. Теперь осторожно — в машинном отделении он ориентировался с закрытыми глазами — стармех стал выбираться в коридор. Сквозь шум воды и свист пара пытался уловить признаки жизни. Может быть, чей-то стон послышится? Никого. Дай бог, чтобы все успели подняться наружу. Он подумал, что еще сможет заскочить в каюту, прихватить канадку, а может быть, даже бутылек со спиртом. Но путь преградила искореженная переборка. И тогда Иван Иванович кинулся вверх по трапу, на ботдек, к шлюпке правого борта, в которой он должен был разместиться по аварийному расписанию…

Олег Константинович заснул так крепко, что разбудил его только взрыв. Он почувствовал, как стала крениться палуба, и увидел, что сияющая лунная дорожка перечертила по диагонали иллюминатор. Потянул на себя дверь. Не поддается. Рванул изо всей мочи… Когда стало ясно, что дверь заклинило и ее открыть нет никакой возможности, со спокойствием, удивившим его самого, снова сел на койку стармеха. Стало зябко. Он натянул на себя канадку, застегнул «молнию» и тут же отрешенно подумал: «Зачем я надел эту канадку? Ну и пусть холодно, теперь все равно. Вот ведь сколько раз думал: как погибают? А теперь это со мной происходит. А я сижу, жду и даже одеваюсь потеплее. Оказывается, все так просто… Хорошо, что родных никого нет. Некому переживать. А может быть, даже лучше сразу умереть здесь, чем медленно там, на поверхности?»

Во время стоянки в японском порту Марья предложила стармеху раскупорить плотно завинченные на зиму иллюминаторы. «Дед» воспротивился: «Э-э, Марья, четыре барашка на каждом. Это ж их надо расходить, открутить. Да и холодина может еще прихватить. Погодим маленько, с недельку». Вот и погодили. И превратилась самая лучшая после капитанской каюта в склеп. Через вентиляционные решетки в нижней части двери стала затекать вода. Уровень ее быстро поднимался. Олег Константинович взобрался с ногами на диванчик, прижался к холодной вспотевшей стене. В спину вдавилась рукоятка оконной рамы. Он пошарил правой рукой за спиною, схватился за рукоятку, потянул на себя. Она поддалась! Значит, Марья все же не послушалась «деда», расходила, отвинтила все четыре барашка! И тогда Олег Константинович повернулся, распахнул створку, стал протискиваться вперед, навстречу лунной дорожке. Конечно, без канадки все получилось бы скорее, но он не сообразил скинуть стармехову американскую обновку. Когда выбрался, вода уж накрывала его. Олег Константинович вынырнул на поверхность. Теперь нужно было выгребать поскорее, прочь от гибнущего парохода, чтобы не затянуло в водоворот, в воронку. А полы канадки стали задираться. Пароход тянул, тянул его к себе. Олег Константинович обо что-то ударился боком — то была доска. Вцепившись в нее, он справился с возникшим течением, переборол его, ушел еще от одной смерти. И лишь тогда обернулся в сторону «Ангары».

Это было невероятно жутко и неправдоподобно. Море было спокойно. И луна сияла ярко. Призрачно-голубые надстройки и громадная черная тень борта. Огромный пароход складывался, как перочинный ножик. Он переламывался. С грохотом, треском, пушечными залпами лопающегося металла, разрушающихся переборок умирала «Ангара». Родной островок тверди опускался в океан. И в то же время все выше вздымалось черное острие носа и обрубленный край кормы с завитком винта. На верхних палубах никого не было. Жизнь ушла. И вдруг сильнее грохота лопающегося металла над океанской пустыней, под круглой луной взревел гудок — низкий, истошный рев. И Олег Константинович содрогнулся. Не от холода, он не успел еще замерзнуть, — от ужаса и горя, от бессилия чем-нибудь помочь пароходу. Он только сейчас понял, как сжился с ним, как полюбил его. Ощутил тепло на щеках. И не сразу понял, что плачет.

Но вот рев захлебнулся. Стремительно ушли в воду нос и корма. Олег Константинович почувствовал, как снова задрались полы канадки. Вода тащила туда, где скрылся в океане пароход, и он стал изо всех сил выгребать против возникшего течения. За спиною волны столкнулись, взметнулись там, где захлебнулся рев, и разошлись, побежали прочь все шире расходящимся крутом.

Через какое-то время еще раз взметнулся столб воды, словно вздох подводного вулкана. Это вырвался на свободу остававшийся в трюмах воздух. И высокая пологая волна еще раз плавно приподняла на своем плече Соколова и мягко опустила на лунную дорожку.