Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972 Страница 37

ЗАБОЛОЦКИЙ СПИТ В ИТАЛЬЯНСКОЙ ГОСТИНИЦЕ

У пригласивших было мало денег,и комнату нам сняли на двоих.Умаявшись в банкетах и хожденьях,мы засыпали тотчас, в один миг.Потом неврастения, ностальгия,луна или какие-то другиепоследствия пережитого днябудили неминуемо меня.

Но Заболоцкий спал. Его чертытемнила ночь Италии. Белилалуна Италии, что с высотылучами нашу комнату делила.Я всматривался в сладостный покой,усталостью, и возрастом, и ночьюподаренный. Я наблюдал воочью,как закрывался он от звезд рукой,как он как бы невольно отстраняли шепоты гостиничного зданья,и грохоты коллизий мирозданья,как будто утверждал: не сочиняля этого! За это — не в ответе!Оставьте же меня в концов конце!И ночью и тем паче на рассветеневинность выступала на лице.Что выдержка и дисциплина днемстесняли и заковывали в латы,освобождалось, проступало в немраскованно, безудержно, крылато.Как будто атом ямба разложив,поэзия рванулась к благодати!Спал Заболоцкий, руку подложивпод щеку, розовую, как у дитяти,под толстую и детскую. Онапокоилась на трудовой ладониудобно, как покоится лунав космической и облачной ледыни.Спал Заболоцкий. Сладостно сопел,вдыхая тибуртинские миазмы,и содрогался, будто бы от астмы,и вновь сопел, как будто что-то пелв неслыханной, особой, новой гамме.Понятно было: не сопит — поет.И упирался сильными ногамив гостиничной кровати переплет.

ТОНЯ КАЛАЧЕВА

Вдова ли первая жена?Одна из многих?Да, наверно.По крайней мере, в то мгновенье,когда ей прозвонят слова,как материк и острова,ее с прошедшим разделяющие,ужасные и впечатляющиеи равнодушные слова.

Ее окатит, словно дождь.Ее охватит, как объятье,и ей не хватит вероятья,и тихо вскрикнет: это ложь.

Ложь! Перерезанная нитьперерезается вторично.Ее касается так лично,что невозможно объяснить.

Теряется опять потеря.На этот раз в последний раз.Ложь! Тихо вскрикивает, веря,уже поверя.                      Время — час.Квартира дрыхнет, коммуналка,дыша, ворочаясь, сопя,и ей становится так жалкоего. Еще жалчей себя.

Ее новейший благоверныйспросонок спросит: чей звонок?И снова спит без задних ногот равнодушья — легковерный.

СО ВСЕХ ЯЗЫКОВ

Переводчик со всех языков,почти всех, нет, со всех до единого,был спокоен, печален, толков.

Ни гусиного, ни лебединогоне употреблял он пера,но, когда приходила пораи приспичивали договора,за машинку садился, и сразунаходил подходящую фразу,и рубил на манер топора,и стучал за строфою строфу,не стараясь и не озоруя,излагая трухою труху,но подстрочник не лакируя.

За ночь он без труда сочинялсто, сто двадцать и более строчек,но ни разу не очинялон, со всех языков переводчик,ни гусиного, ни лебединого —не употреблял он пера.

Но когда приходила порадогово́ру,                 стучал до утрапереводчик со всех до единого.Пользу он приносил или вред,был халтурщик или культуртрегер,но возился с таковским отребьем,что жалчей и отрепанней — нет.Ту дерюгу раздергивал он,ткал из ниток другую дерюгу.Не желаю и злейшему другуэтой жизни, похожей на сонсо снотворным,                              бессильным уже,С болью головной, постоянной —этой жизни и сытой и пьяной,но стоящей на рубеже,но дошедшей до крайней черты,докатившейся до предела.

Впрочем, вряд ли он думал, что делоделал.             Это сознанье сиделов нем, его искажало черты.

Перевел он за жизнь тысяч стострок,         съел десять тысяч лангетов.В люди вывел десяток поэтов!

Вот поэтому или за тоумирает в закрытой больнице,на крахмальных лежит простынях —Хлестаков, горлопан, Растиньяк!Но сказать, как он прожил, — боится.

НЕГРИТЕНОК

Голову мне на плечо положив,спал студент, отдыхал пассажир.Только уселись, только устроились —дважды зевнул и сразу заснул.Мы еще не взлетели, не стронулись,он уже в третий сон заглянул.Спит аккуратно,прилично, опрятно,изредка шепчет,ничуть не храпит.Пусть его спит!

Волосы жестче и гуще,чем африканские кущи,те, из которых он родом.С туго застегнутым воротомспит он, измаянный городом,посланный малым народомпарень из древнего леса.Спи, отдыхай, африканский студент.Давний!              (В московское обут и одет.)Видно, отличник ты, не повеса.

Спи, отдыхай от Москвы,от убыстренья истории.Здесь, в самолете, как в санатории,сразу же засыпаете вы.

Что тебя в Африке ждет?Кем тебе быть?Арестантом? Министром?Здесь, в реактивном, сверхбыстромдесять часов никто не найдет.Выдвинут или задвинут тебя?

Тихо,неслышно,приятносопя,спишь,              и Москва с грохотаньем огромнымснится тебе в самолете укромном,скатывается с тебя, словно море.Что тебя ждет?Повышение? Горе?Спи!

МОЛОДЯТА

Я был молод в конце войны,но намного меня моложебыли те, кто рожденына пять, на шесть, на семь лет позже.

Мне казалось: на шестьдесят.Мне казалось: на полстолетья,пережившие лихолетье,старше мы вот тех, молодят.

Мне казалось, что как в штабах,как в армейских отделах кадров —месяц за год — и все! Табак!Крышка! Кончено! Бью вашу карту!

Между тем они подросли,преимуществ моих не признали,доросли и переросли,и догнали и перегнали.

Оказалось: у них дела.Оказалось: у них задачи,достиженья, победы, удачи,а война была — и прошла.

ПОДПОЛКОВНИК

М. Светлову

Аэродромы малой авиациизаслуживают длительной овации.Луговина мокрая от маяиль пыльная от июля.Ненужный плетень сломали.Нужное шоссе свернули.Шест.На нем полосатый, раздутый ветрами мешок.И подполковник, просквоженный до самых кишок.Вот и все.Он исполнен иронии к самому себе,к врачам, списавшим его из большой авиации,к погоде, к судьбеи все же заслуживает длительной овации.

Он приучил колхозных старухне только не бояться полета,но и ругаться вслухпри десятиминутном опоздании пилота.

Не требуя ассигновок на шоссе,благодаря своим рейсам нечастым,все совхозы, колхозы всеон связал с районным начальством.

Купив киоск на собственный счет,добился открытия «Союзпечати»,сколько дождь его ни сечет,в его иронии нет печали.

Гордясь победоносной войной,в чаяньи грядущих лет беспокойных,он представляется не                                 отставной,а просто подполковник.

СОЛОВЬЕВ С КЛЮЧЕВСКИМ

Бесконечный и мощный, великий туннель,потрясающий длительностью и объемом,и его бесконечность, громадность тенейосвещают Ключевский вдвоем с Соловьевым.

В ту эпоху и пору поповичи шли на рожони светили, покуда горели.Эти двое, напротив, любили холодный резон,аргументы, и доводы, и достижимые цели.

Призывался попович к царевичу — в Зимний дворец,обучить на царя, разъяснить и проблемы и факты,но не думал при этом, что он демиург и творец,думал: может быть, что-нибудь сделаю как-то.

У последних Романовых были тупые мозги —непокладисты, высокомерны, строптивы.Возвращаясь с урока, не видел попович ни зги,никакой перспективы.

Нет, империи не собирались пересоздавать!Собирались с утра и до ночи трудитьсяипо то́му раз в годбесконечный сей трудиздавать,также — преподавать и с издателем жестким рядиться.

Не царевичу — Року историк уроки давал,все сомненья и страхи свои изливая,и поэтому Ленин его в Октябре издавална последней бумаге,старых матриц не переливая.

ТЕЗКИ