Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972 Страница 38

СОЛОВЬЕВ С КЛЮЧЕВСКИМ

Бесконечный и мощный, великий туннель,потрясающий длительностью и объемом,и его бесконечность, громадность тенейосвещают Ключевский вдвоем с Соловьевым.

В ту эпоху и пору поповичи шли на рожони светили, покуда горели.Эти двое, напротив, любили холодный резон,аргументы, и доводы, и достижимые цели.

Призывался попович к царевичу — в Зимний дворец,обучить на царя, разъяснить и проблемы и факты,но не думал при этом, что он демиург и творец,думал: может быть, что-нибудь сделаю как-то.

У последних Романовых были тупые мозги —непокладисты, высокомерны, строптивы.Возвращаясь с урока, не видел попович ни зги,никакой перспективы.

Нет, империи не собирались пересоздавать!Собирались с утра и до ночи трудитьсяипо то́му раз в годбесконечный сей трудиздавать,также — преподавать и с издателем жестким рядиться.

Не царевичу — Року историк уроки давал,все сомненья и страхи свои изливая,и поэтому Ленин его в Октябре издавална последней бумаге,старых матриц не переливая.

ТЕЗКИ

— Александрниколаичи вы, Александрниколавна,как вы прожили жизнь? —Отвечают с улыбкою:— Славно.

— Были ссоры и драки?— Нет. Жили мы в дружбе и в миреи в холодном бараке,и в коммунальной квартире.А в отдельной квартирежили тоже мы в дружбе и в мире.

— Александрниколаич,чего вы желаете?Я могу попытаться устроить все то,                                              что вы пожелаете.

— Я желаю, чтоб выздоровела                                     Александрниколавна.

Это главное.

— Ну а вы, Александрниколавна,есть у вас просьба заветная?— Да, наверное,—чтобы не волновался на службе                                       Александр Николаевич, Саша,и чтоб жизнь продолжалась, по возможности,                                                                         долее наша,и, конечно, чтоб в мире был мир!Чтобы мир во всем мире!Чтобы жили все дружно,как мы в нашей новой квартире!

ОТЕЦ

Я помню отца выключающим свет.Мы все включали, где нужно,а он ходил за нами и выключал, где можно,и бормотал неслышно какие-то соображенияо нашей любви к порядку.

Я помню отца читающим наши письма.Он их поворачивал под такими углами,как будто они таили скрытые смыслы.Они таили всегда одно и то же —шутейные сентенции типа«здоровье — главное!».Здоровые,мы нагло писали это больному,верящему святов то, что здоровье —главное.Нам оставалось шутить не слишком долго.

Я помню отца, дающего нам образование.Изгнанный из второго классацерковноприходского училищаза то, что дерзил священнику,он требовал, чтобы мы кончаливсе университеты.Не было мешка,который бы он не поднял,чтобы облегчить нашу ношу.

Я помню, как я приехал,вызванный телеграммой,а он лежал в своей куртке —полувоенного типа —в гробу — соснового типа, —и когда его опускалив могилу — обычного типа,темную и сырую,я вспомнил еговыключающим свет по всему дому,разглядывающим наши письмаи дающим нам образование.

«О, первовпечатленья бытия!..»

О, первовпечатленья бытия!Обвалом светамаленькое «я»ослепленои оползнями шумаоглушено, засыпано.Емуприспособляться сразу ко всемуприходится.

О, как неравен бой!Вся сложность мира борется с тобой,весь вес,все времяи пространство света.Мир так огромен,так ничтожен тымеж глубины его и высоты,но выхода, кроме победы, — нету.

И ГРОМ И МОЛНИЯ

Что значила молния,                                    перечеркнувшаявесь мой горизонт, кругозор, окоеми крепкой петлею меня захлестнувшая?Что значили с молнией мы вдвоем?

Гром, закономерно грянувший после,я слышал вполуха, как бы отстраня.Но что означала молния                                               возле,в полусантиметре возле меня?

МОЛЧА СМОТРЮ НА СОЛНЦЕ

Поскольку мне досталисьтолько небо и солнце,я посмотрел на небо,и я увидел солнце.Я прежде его не видел.Я тень предпочитал.А ныне его увидели весь затрепетал.

Огромное преимущество —молча смотреть на него,когда никакого имуществанету, кроме него.Когда никакого выходанету, кроме него,—огромнейшая выгода —молча смотреть на него.

ВОЛНОРЕЗ

Волнорезу в океане нечегообижаться на упрямство волн.С регулярствомгрохота кузнечьеговолны бьются в мол.

Бьют, как хаос осаждает космос,как историю извечность бьетили как вне временная косностьпросвещенье обстает.

Стойкости задумываться нечегонечего обдумывать конец.С регулярствомгрохота кузнечьеговолнорез врезает свой резецв океан.

МУЗЫКА С ПРИБРЕЖНЫХ КОРАБЛЕЙ

Обязательна, всеобща и бесплатнаи народна,словно школа с обученьем восьмилетним,музыка с прибрежных кораблей.В знойном воздухе,в дрожащем, летнем,так легко, естественно, природноморе с небом склеивает клеймузыки с прибрежных кораблей.И на солнце оставляет пятнамузыка с прибрежных кораблей.

Всюду она главная стихия,зноя яростного злей,и легко пишу стихи ямузыке с прибрежных кораблей.

Но когда, сложив свои пластинки,и расшнуровав ботинки,и раздевшись до трусов,брякнется радист в пружины койки,музыки — ни капельки, нисколько:наступает время голосов.

Шепчутся соседние балконыдвух пансионатских корпусов.Милиционеры про законынарушителям напоминают.Волны гальку с грохотом сминают.Ворота, как бастионы,вдруг засовываются на засов.Наступает время голосов.

Все, что было музыкой подмято, —море, человек, теплынь, —вдруг запахлотерпко, словно мята,мощно, как полынь.

Сквозь обломки доремифасоляволны пробиваются в песок.Слабый запах йода или солиподает неслышно голосок.

НА «ДИКОМ» ПЛЯЖЕ

Безногий мальчишка, калечка,неполные полчеловечка,остаток давнишнего взрыванеобезвреженной мины,величественно, игриво,торжественно прыгает мимос лукавою грацией мима.И — в море! Бултых с размаху!И тельце блистает нагое,прекрасно, как «Голая маха»у несравненного Гойи.Он вырос на краешке пляжаи здесь подорвался — на гальке,и вот он ныряет и пляшет,упругий, как хлыст, как нагайка.

Как солнечный зайчик, как пенный,как белый барашек играет,и море его омывает,и солнце его обагряет.Здесь, в море, любому он равен.

— Плывите, посмотрим, кто дальше! —Не помнит, что взорван и ранен,доволен и счастлив без фальши.

О море! Без всякой натугиты лечишь все наши недуги.О море! Без всякой причинысмываешь все наши кручины.

ПУРГА НАД АСФАЛЬТОМ