Белла Ахмадулина - Стихотворения и поэмы. Дневник Страница 4

«По улице моей который год…»

По улице моей который годзвучат шаги – мои друзья уходят.Друзей моих медлительный уходтой темноте за окнами угоден.

Запущены моих друзей дела,нет в их домах ни музыки, ни пенья,и лишь, как прежде, девочки Дегаголубенькие оправляют перья.

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страхвас, беззащитных, среди этой ночи.К предательству таинственная страсть,друзья мои, туманит ваши очи.

О одиночество, как твой характер крут!Посверкивая циркулем железным,как холодно ты замыкаешь круг,не внемля увереньям бесполезным.

Так призови меня и награди!Твой баловень, обласканный тобою,утешусь, прислонясь к твоей груди,умоюсь твоей стужей голубою.

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,на том конце замедленного жестанайти листву, и поднести к лицу,и ощутить сиротство, как блаженство.

Даруй мне тишь твоих библиотек,твоих концертов строгие мотивы,и – мудрая – я позабуду тех,кто умерли или доселе живы.

И я познаю мудрость и печаль,свой тайный смысл доверят мне предметы.Природа, прислонясь к моим плечам,объявит свои детские секреты.

И вот тогда – из слёз, из темноты,из бедного невежества былогодрузей моих прекрасные чертыпоявятся и растворятся снова.

«В тот месяц май, в тот месяц мой…»

В тот месяц май, в тот месяц мойво мне была такая лёгкостьи, расстилаясь над землей,влекла меня погоды лётность.

Я так щедра была, щедрав счастливом предвкушенье пенья,и с легкомыслием щеглая окунала в воздух перья.

Но, слава Богу, стал мой взори проницательней, и строже,и каждый вздох и каждый взлетобходится мне всё дороже.

И я причастна к тайнам дня.Открыты мне его явленья.Вокруг оглядываюсь яс усмешкой старого еврея.

Я вижу, как грачи галдят,над черным снегом нависая,как скушно женщины глядят,склонившиеся над вязаньем.

И где-то, в дудочку дудя,не соблюдая клумб и грядок,чужое бегает дитяи нарушает их порядок.

Нежность

Так ощутима эта нежность,вещественных полна примет.И нежность обретает внешностьи воплощается в предмет.

Старинной вазою зеленойвдруг станет на краю стола,и ты склонишься удивленныйнад чистым омутом стекла.

Встревожится квартира ваша,и будут все поражены.– Откуда появилась ваза? —ты строго спросишь у жены. —

И антиквар какую платуспросил? —О, не кори жену —то просто я смеюсь и плачуи в отдалении живу.

И слёзы мои так стеклянны,так их паденья тяжелы,они звенят, как бы стаканы,разбитые средь тишины.

За то, что мне тебя не видно,а видно – так на полчаса,я безобидно и невинносвершаю эти чудеса.

Вдруг облаком тебя покроет,как в горних высях повелось.Ты закричишь: – Мне нет покою!Откуда облако взялось?

Но суеверно, как крестьянин,не бойся, «чур» не говори —то нежности моей кристаллыосели на плечи твои.

Я так немудрено и нежнонаколдовала в стороне,и вот образовалось нечто,напоминая обо мне.

Но по привычке добрых бестий,опять играя в эту власть,я сохраню тебя от бедствийи тем себя утешу всласть.

Прощай! И занимайся делом!Забудется игра моя.Но сказки твоим малым детямостанутся после меня.

Несмеяна

Так и сижу – царевна Несмеяна,ем яблоки, и яблоки горчат.– Царевна, отвори нам! Нас немало! —под окнами прохожие кричат.

Они глядят глазами голубымии в горницу являются гурьбой,здороваются, кланяются, имя«Царевич» говорят наперебой.

Стоят и похваляются богатством,проходят, златом-серебром звеня.Но вам своим богатством и бахвальством,царевичи, не рассмешить меня.

Как ум моих царевичей напрягся,стараясь ради красного словца!Но и сама слыву я не напрасноглупей глупца, мудрее мудреца.

Кричат они: – Какой верна присяге,царевна, ты – в суровости своей? —Я говорю: – Царевичи, присядьте.Царевичи, постойте у дверей.

Зачем кафтаны новые наделии шапки примеряли к головам?На той неделе, о, на той неделе —смеялась я, как не смеяться вам.

Входил он в эти низкие хоромы,сам из татар, гулявших по Руси,и я кричала: «Здравствуй, мой хороший!Вина отведай, хлебом закуси».

– А кто он был? Богат он или беден?В какой он проживает стороне? —Смеялась я: – Богат он или беден,румян иль бледен – не припомнить мне.

Никто не покарает, не измеритвины его. Не вышло ни черта.И всё же он, гуляка и изменник,не вам чета. Нет. Он не вам чета.

Мотороллер

Завиден мне полёт твоих колес,о мотороллер розового цвета!Слежу за ним, не унимая слёз,что льют без повода в начале лета.

И девочке, припавшей к седокус ликующей и гибельной улыбкой,кажусь я приникающей к листку,согбенной и медлительной улиткой.

Прощай! Твой путь лежит поверх меняи меркнет там, в зеленых отдаленьях.Две радуги, два неба, два огня,бесстыдница, горят в твоих коленях.

И тело твое светится сквозь плащ,как стебель тонкий сквозь стекло и воду.Вдруг из меня какой-то странный плачвыпархивает, пискнув, на свободу.

Так слабенький твой голосок поет,и песенки мотив так прост и вечен.Но, видишь ли, веселый твой полётнедвижностью моей уравновешен.

Затем твои качели высокии не опасно головокруженье,что по другую сторону доския делаю обратное движенье.

Пока ко мне нисходит тишина,твой шум летит в лужайках отдаленных.Пока моя походка тяжела,подъемлешь ты два крылышка зеленых.

Так проносись! – покуда я стою.Так лепечи! – покуда я немею.Всю легкость поднебесную твоюя искупаю тяжестью своею.

Автомат с газированной водой

Вот к будке с газированной водой,всех автоматов баловень надменный,таинственный ребенок современныйподходит, как к игрушке заводной.

Затем, самонадеянный фантаст,монету влажную он опускает в щёлкуи, нежным брызгам подставляя щёку,стаканом ловит розовый фонтан.

О, мне б его уверенность на миги фамильярность с тайною простою!Но нет, я этой милости не стою:пускай прольется мимо рук моих.

А мальчуган, причастный чудесам,несет в ладони семь стеклянных граней,и отблеск их летит на красный гравийи больно ударяет по глазам.

Робея, я сама вхожу в игру,и поддаюсь с блаженным чувством рискасоблазну металлического диска,и замираю, и стакан беру.

Воспрянув из серебряных оков,родится омут сладкий и соленый,неведомым дыханьем населенныйи свежей толчеёю пузырьков.

Все радуги, возникшие из них,пронзают нёбо в сладости короткой,и вот уже, разнеженный щекоткой,семь вкусов спектра пробует язык.

И автомата темная душавзирает с добротою старомодной,словно крестьянка, что рукой холоднойдаст путнику напиться из ковша.

Твой дом

Твой дом, не ведая беды,меня встречал и в щёку чмокал.Как будто рыба из воды,сервиз выглядывал из стёкол.

И пёс выскакивал ко мне,как галка, маленький, орущий,и в беззащитном всеоружьеторчали кактусы в окне.

От неурядиц всей землия шла озябшим делегатом,и дом смотрел в глаза моии добрым был и деликатным.

На голову мою стыдаон не навлёк, себя не выдал.Дом клялся мне, что никогдаон этой женщины не видел.

Он говорил: – Я пуст. Я пуст. —Я говорила: – Где-то, где-то… —Он говорил: – И пусть. И пусть.Входи и позабудь про это.

О, как боялась я сперваплатка или иной приметы,но дом твердил свои слова,перетасовывал предметы.

Он заметал ее следы.О, как он притворился ловко,что здесь не падало слезы,не облокачивалось локтя.

Как будто тщательный прибойсмыл всё: и туфель отпечатки,и тот пустующий прибор,и пуговицу от перчатки.

Все сговорились: пёс забыл,с кем он играл, и гвоздик малыйне ведал, кто его забил,и мне давал ответ туманный.

Так были зеркала пусты,как будто выпал снег и стаял.Припомнить не могли цветы,кто их в стакан гранёный ставил…

О дом чужой! О милый дом!Прощай! Прошу тебя о малом:не будь так добр. Не будь так добр.Не утешай меня обманом.

«Опять в природе перемена…»