Симон Чиковани - Стихотворения и поэмы Страница 4

Такую эволюцию претерпела в 30-х годах и поэзия Симона Чиковани. Именно в эту пору проявляется дарование Симона Чиковани как прекрасного пейзажиста и жанриста. Именно в эти годы оттачивает поэт и самый любимый свой поэтический инструмент — яркий метафорический образ. Но кроме расширительного значения слова «образ», охватывающего весь мир поэтической выразительности (включая интонацию и мелодику стиха), существует и более узкое его толкование, при котором образность предполагает живописность, картинность, зрительную ощутимость, изобразительность стиха и его метафоричность. Вот область, в которой Симон Чиковани может смело состязаться с любым из своих поэтических собратьев. Он полностью владеет уменьем открывать в предмете новые и новые грани, видеть его не в одной плоскости, а во всех измерениях. Для Симона Чиковани предмет, явление — источник бесчисленных ассоциаций, они питают и мысль и чувство, и мечту и воспоминание, рождают и острое умозаключение, и глубоко драматизированное переживание.

Многие любовались ночным Тбилиси, но едва ли кто замечал, что мелькающие, скачущие и как бы перебегающие с одного места на другое огоньки похожи на светящихся стрекоз, а дома, прилипшие к горным склонам, — на раскрытые птичьи клетки. А замечали ли вы, что Кура, вбегая в город, рассекает его с размаху, разбивая себе бока? Вот «миллионом бубенчиков» прогремел дождь по улицам Тбилиси и скрылся украдкой, как ни в чем не бывало. Народ вновь запрудил улицы, а поэт застыл, словно завороженный, он видит вокруг чудеснейшие метаморфозы: чинары стали еще стройнее и держатся с особым достоинством. А если издали взглянуть на Мтацминду, то нетрудно различить, что вскарабкавшиеся на нее дома похожи на альпинистов, которые остановились, решив передохнуть. И как хорошо в такую пору распахнуть двери, еще влажные от дыхания дождя, выбежать на зов мальчишек во двор и обсыхать вместе с ними под лучами свежеумытого солнца! Трудно передать в переводе все обилие красок и образов стихотворения «Тбилиси после дождя». А вот ночной мегрельский пейзаж, полный изумительных открытий:

Нисходит ночь. Звезды вечерней ртутьзазыбилась. Такая тишь в просторе,что страх дохнуть. Такая тишь, что жутьвстревожить поседелый мрамор моря.Лишь всплеску ненасытному не леньсосать песок. Лишь тополя предгорий,как девушки мегрельских деревень,толпясь вдали, спокойно сходят к морю.Такая ночь. Так вольно. Час такой.Теперь дано обняться в единеньезвезде и лесу с пеною морской.Природе, натерпевшейся гонений,отныне обещается покой.В смарагды моря падают сапфиры,как будто ночь блаженной вязью слезсвязала сноп из всех сокровищ мира.Вдали вдоль моря гонит паровоз.

А в стихотворении «Старинные часы» мы видим пример того, как взгляд поэта, упав на предмет, обнаруживает основу для сложнейших образных ассоциаций и глубоких поэтических обобщений.

Когда в комнате сон, и на улице тишь,и смолкают все звуки ушедшего дня,ходят только часы, осторожно, как мышь,окликают, зовут, будоражат меня.

…Ходом этих часов отмечались года,с ними детство текло и рождалась строка,и они, словно пульс, трепетали, когдау отца моего остывала рука.

Они меряли жизнь, как теченье ручья,были радостям вехой и мерой забот.И мерцают они в тишине бытия,и с природой самой согласуют свой ход.

…Эту ночь проведут они вместе со мнойс глазу на глаз — их поступь легка и тиха —и, минуты похитив из бездны ночной,переплавят их в мерные строки стиха.

Юрий Олеша заметил как-то, что смысл метафоры в том, что художник как бы подсказывает читателю определение сходства, которое читателю и самому приходило на ум, но не оформилось. С этой точки зрения он критикует некоторые свои метафоры, кажущиеся ему слишком изысканными. Возможно, Олеша и прав, отдавая предпочтение метафорам первого рода, но разве так уж плохо, если метафора доставляет не только радость узнавания, но и радость открытия! Если она не только «возвращает свежее восприятие мира», но и сообщает его? Симон Чиковани настоящий и большой мастер метафоры, доставляющий читателю и радость узнавания, и радость открытия. Он ставит себе лишь два условия, необходимые для того, чтобы найти отклик в сердце читателя: образ должен быть рожден действительным переживанием поэта и «звук» должен «сочетаться с картиной», заключенной «в единый строй».

Земли красою зримой я пленен,листком в росе, яйцом в гнезде голубки.И как бывает сумрак оживлен,лишь огонек блеснет у деда в трубке!

А образ ищет голоса себе;янтарным житом ток не так сиял бы,когда б не пел, как бубен, в молотьбеи тружеников песней не звучал бы.

И вот, когда ты на палитре словсмешаешь краски ярко и богато,ты голос молодой своих стиховпроверь на слух читателя-собрата.

И если, щедрым сердцем порожденный,в сердцах сумеет отклик он найти,он будет жить, живыми повторенный,в потомстве и, как Млечный Путь, цвести.

Во многих стихах Симона Чиковани раскрываются его понимание природы и его мысли о назначении поэтического искусства. Тему эту он затрагивает не раз, стараясь высказаться как можно точнее и вместе с тем образнее. Он пользуется для этого иногда подчеркнуто случайным поводом, чтобы тем самым еще убедительнее подтвердить правомерность и убедительность вывода. Какая, казалось бы, связь между ночным посещением рыбака и творческими раздумьями поэта?

До рифм ли тут с крылатым словом?Всё заслонил его садок.

Но вот поэт смотрит на дрожащую, «как от ушиба», рыбу, думает о том, что ей нет жизни вне «глубинных тайников». Так рождается гордость за «людской дом», за человека, за поэзию, которая не боится широких земных просторов, дальних дорог и крутых восхождений. Так возникает сравнение между судорожно бьющейся рыбой и трепетной поэтической строкой:

Глубинных тайников жилица,она — не для житья вовне.А строчке дома не сидится,ей только жизнь на стороне.

…Мы взобрались до небосвода,живем у рек, в степной дали,в народе, в веянье народа,в пьянящем веянье земли.

Мы лица трогаем ладонью,запоминаем навсегда,стихов закидываем тонюи тащим красок невода.

В них лик отца и облик вдовий,путь труженика, вешний сад,пыль книг, осевшая на брови,мегрельский тающий закат.

Мастером яркого «живописного образа»[10] назвал Борис Пастернак Симона Чиковани. Мы ссылаемся на оценку этого поэта, так как он в качестве переводчика, познавшего «секреты мастерства» переводимого поэта, смог точно определить главный признак его поэтического своеобразия.

Сам Симон Чиковани так писал о возможностях расширения средств поэтической выразительности: «…я и тогда думал и теперь полагаю, что умеренное вторжение в поэзию свойств живописи и музыки не является большой погрешностью… Я всегда стоял за расширение рамок лирической формы и отстаивал необходимость вторжения элементов высокой прозы в поэзию. Разумеется, свойства других искусств должны входить в лирическую поэзию так, чтобы они превращались в язык поэзии, и в этом смысле не должны являться повторением языка музыки или живописи.

Поднявшаяся на высокую ступень лирическая поэзия не избегает ни описаний, ни поэтического повествования».[11]

Нельзя не согласиться с этой мыслью (если, разумеется, не делать такую установку обязательной для всех). Поэтическая практика Галактиона Табидзе еще раз доказала, например, плодотворность использования в поэзии музыкальных приемов, а успешные опыты самого Симона Чиковани по внедрению в поэзию приемов живописи и прозы также говорят сами за себя.

Стоит отметить, что если в начале 30-х годов названные поэтом элементы стиля прорабатывались чисто изолированно друг от друга, в разных произведениях, то в его более поздней лирике они большей частью синтезированы, органически слиты в пределах единой лирической композиции стиха.

Кстати, о композиции. Насыщенность стихотворения метафорами определяет и своеобразие его композиции, основанной на принципах внутренней ассоциативности. Метафора помогает поэту связать историю с современностью, сблизить географически отдаленные края, обнаружить и подчеркнуть внутреннее родство между, казалось бы, весьма отдаленными предметами и явлениями. Там, где для установления подобных связей понадобились бы пространный лирический монолог или обширное причинно-мотивированное описание и повествование, метафора почти мгновенно достигает цели. Так, например, последовательная реализация одной-единственной метафоры (уподобление стиха подзорной трубе, с помощью которой поэты провидят будущее) дает Симону Чиковани возможность блестяще решить тему трагической судьбы царя-поэта Теймураза I в ее современном осмыслении.