Льюис Кэрролл - Три заката и другие стихотворения Страница 4

Жена моряка

Смотри, ее лицо блестит от слез,Недавно пролитых; они не высыхают,Не отвечая на немой вопрос,Она к себе ребенка прижимает.

Мечтательно-спокоен детский взгляд,Глаза ребенка — как преддверье рая,На сердце ни забот и ни тревог,Он грезит, мир небесный озирая.

Но матерью владеет тяжкий сонО непогоде в стороне далекой:С дрожащих губ слетает слабый стон,Черты искажены в тоске жестокой,

Там ветер разгулялся в облаках,И скорбный тон звучит в его стенаньях,Пронзительных, как крики моряка,Что борется со смертью в океане,

Там за валами катятся валы,Рассудок подчиняя чуждой воле;Знакомый голос шепчет ей из мглыИсторию отчаянья и боли.

«Корабль-призрак движется вперед,На гребнях волн качаясь монотонно,Под ним сердитый океан ревет,Над ним ярится буря исступленно.

Большая мачта гнется и скрипит,Вокруг нее стоят в оцепененьиФигуры темные, чей обреченный видТерзает сердце страшным подозреньем.

Смотри! Корабль прекратил борьбу,Он уступил напору грозовому, —Могучий вихрь вершит его судьбу,Влечет его к пределу роковому.

Ты слышишь грома тягостный раскат,То в пене уходящего прибоя,Когда над морем догорел закат,Столкнулся барк с подводною скалою.

Его лицо мелькнуло пред тобой,Как бледный дух, пугающий и странный,Почудилось, что он глядит с мольбойКуда-то вдаль, за горизонт туманный.

Что видит он — иной земли порогИ мановение руки бесплотнойТуда, где виден тусклый огонек,Едва мерцающий в ночи холодной?

Или он видит в этот смертный часСвой дом, жену и дочь, родимый берег,Кольцо любимых рук, сиянье глаз —Все, что хранил в душе и во что верил?

Корабль тонет; скоро он уйдетТуда, где только холод и забвенье,Ужели сгинет он в пучине водИ нет руки, протянутой к спасенью?

Смотри, собралась призраков толпа,Их взор пылает радостью коварной!Уж волны хлещут…» — Голос вдруг пропал,И крик ее развеял сон кошмарный.

Утихла буря, снова даль яснаПропало наважденье роковое,Лишь ветра в снасти чистая струна,Лишь мерный рокот близкого прибоя.

Она проснулась; сгинул ночи мрак,В окрестных рощах крепнет птичье пенье,И слышен лай сторожевых собак,Веселый лай, предвестник возвращенья!

Спустя три дня

[Написано после созерцаний картины Ханта Хольмана «Обретение Христа в Храме»]

И толкотня и гамВ потоке богомольцев. Во вратахСтою: народом переполнен храм,Сложившийся в мечтах.Каменья здесь бесценны,И мрамор пола рассыпает бликиПо всей округе — перед нами сценаЗнамений превеликих.Но дикой красотыПророчество о смерти полно силы;И сорваны все лучшие цветыДля той, что ждет могила.Поговорить, поспоритьМудрейшие сошлись со всей землиНа три святые дня. Их речь о ТореПослушать все пришли.Их старческие бровиДосадой сведены, надсадной мыслью:Разрушил мальчик умственных сокровищИ кладези, и выси.Презренье лишь и строгостьЯ в лицах наблюдал, пока мой взглядНе обратился на Того, Кто был в восторгеНемом — в толпе и над…И мысль в конце концовСозрела в сердце, полном опасений:Способны ли слепцы вести слепцов,Разрушив царство тленьем.Предчувствие бедыИ смерти, грозной, но пока далекой…Кровавый свет пророческой звездыПривел волхвов с Востока.Как светятся махиныЗеркальных скал, венчая глубь огнем,Моя душа во сне творит картины,Увиденные днем.Приходят и уходятЛишь созерцатели. В толпе гудящейХватает недовольного народа,Невесть что говорящих:«О, где тот идеал,И совершенный камертон для скерцоИ гимна красоте, что Он являл?»О вы! Медлительные сердцем!Вглядитесь в эти очи —В них Божество любовью излилось:Таинственней могил, бездонней ночи,Они вас зрят насквозь.Вглядитесь в эти очи:Они ведут борьбу без укоризны,Пока воскреснуть каждый не захочет —И не захочет жизни:Вам Бога не найти,Склонившись, поцелуйте Его след,Молитву изливая: «Посети,Дозволь идти вослед!»Среди толпы бредя,Родитель с матерью шептали кротко,Невольно укорив, но не судя:«О, что ж ты, милый отрок,Излив печаль сердец,Что сделал с нами Ты, наш дорогой?Три дня искали я и Твой отецТебя в тоске большой».А я стоял и слушалСлова любви: «Меня искать не надо!» —Зарюя, лечит жаворонок душуИ мысли от разлада.Отныне воцаряютсяПокой и тишина; а с грезой слитыйИз кельи колдуна дух испаряетсяС прочтением молитвы.Уже светлеет дол,Глаза прикрыл — зачем мне пробужденье?Любя вцепился я в ночной подол —Продлить свое виденье.

Лица в пламени

Когда угли в ночи сыройСлегка подернутся золой,Рождается видений строй.

Вот ферма посреди жнивья,Хор птиц, журчание ручья, —То место, где родился я.

Далекий образ миновал,И гений мой нарисовалЗнакомого лица овал,

Когда узрел впервые тыРебенка милые чертыИ кудри, эльфом завиты?

Теперь же девушка она,Красой своей устрашенаИ в омут чувств погружена.

О, как дыхание зашлось,Когда увидеть довелосьМне темный шелк ее волос!

Как пульс мой быстро трепетал,Когда ее я повстречалИ нежно за руку держал!

Теперь те локоны седы,Затеряны ее следы,Увяли вешние сады.

Прервалась трепетная нить,И никогда не возвратитьТу, что могла моею быть.

Тех кратких встреч восторг забыт:Звучит в часах моей судьбыРефрен печальный «если бы…»

Высот, что я не покорил,Тех дел, что я не совершил,И тех венков, что не носил.

Видение ушедших днейТускнеет в отсветах углей,И гаснет свет в душе моей.

Вокруг покой; весь мир молчит,Лишь прах и пепел ветер мчит,И снова я один в ночи.

Урок латыни

Латинских книжек пестрый ряд     Урок нам дать готов.Как много книги слов хранят!Но есть глагол один, в сто крат     Важней всех прочих слов.И все, что надо изучить —«Amare» igitur «любить»[1]

Мы жизни сладостный нектар     Вкушаем каждый день —Блеск глаз, румянец щек, покаНа них внезапно облака     Свою не бросят тень.И скажем мы, любви вкусив,Что горек сей инфинитив.«Amare» с горечью глагол

Вчера во власти мрачных снов     Мы думали всерьез:Роз не бывает без шипов,А утром мир опять таков,     Что нет шипов без роз.Урок латыни — на века:Любовь пленительно-горька.

Все то, что я вообразил

Я счет не вел ее годам,Когда писал портрет,В смятенье чувств набросив ейДесяток с лишним лет.

Я взял лазурный цвет для глазИ медный — для волос,Но вышел медный слишком рыж,Лазурный — чуть белес.

Она пощечину дала,А я считал, что ейОтныне надо бы меняКасаться понежней.

Когда б меня спросили, какЕе улучшить стать,Я б отвечал: «Добавить? Нет!Лишь кое-что убрать».

Есть у нее медвежий стан,Гиений кроткий нрав,Такая шейка, что умретОт зависти жираф.

Поверьте, я ее люблю!И это существо —Все то, что я вообразил,Плюс что-то сверх того.

Пак утраченный и обретенный