Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений Страница 40

МОНАХИНЯ

Пройдя с вечернего стояньяНа монастырское крыльцо,Она недвижней изваяньяТаит померкшее лицо,И утомленная слезамиИ неудержною мольбой,Полузакрытыми глазамиЛюдей не видит пред собой.И чужды радостям и пеням,Спокойной смутной чередойПроходят люди по ступенямПеред черницей молодой.Ведь не пробудят в них алканийТелесной знойной красотыНи складки грубых черных тканей,Ни помертвелые черты.

И пусть ее одежды грубы,Пусть руки сложены крестом,Пусть бледны высохшие губы,Так опаленные постом, —Но если сумрачные складкиТаят блистающую грудьИ, чуть слепите льны и сладки,Объятья ждут кого-нибудь!Но если мраморные плечиДрожат и рвутся на просторИ жадно жаждут жаркой встречи,Пока звучит церковный хор!И, может быть, об этом зналоЕе поникшее лицо,Когда она сошла усталоНа монастырское крыльцо.

«Куда, мучительный поэт…»

Куда, мучительный поэт,Всё неуклоннейМеня ведет легчайший следТвоих гармоний?

Там в сновиденья бытияИ в рокот лирныйВольется вольно жизнь мояВолной эфирной.

Там, с болью светлою твоей,Как дух бескрайной,Всё осиянней, всё светлей, –Расцветшей тайной –

Вся мука дольная моя –Иной, эфирной –Вольется волей бытияВ твой голос лирный.

«Нам неземные речи нужны…»

Нам неземные речи нужны,Как птице крылья для полета.Без них мы злобны и недужны,Иль жаждем тайного чего-то, –Меж тем как темная влачитсяДней нежеланных вереница.

А далеко от этой были,В стране, от здешней слишком розной,Вся жизнь, какой мы грустно жили, –Невероятной, жуткой, грозной,Но вещей, встанет – как дорогаК пределам звездного чертога.

EPIMETRON

Вспомни: когда-то Жуковский для «гексаметрических» сказокСмело, находчиво – «свой сказочный стих» изобрел;Если же – даже не сказкам, а только всего эпиграммамНесколько вольный порой дам я в стихе оборот, –О, Аристарх, не хмурься, прости мне невольную вольность:Остановить ли перо, давши свободу речам?То вдруг в начале стиха пропадет ударенье куда-то;То в середине его днем и с огнем не сыскать.Знаю: цезур буколических (коим в двустишиях – место ль?)Несколько даже найдешь: слышит то ухо мое.Знаю еще прегрешение злое (horribile dictu!):Германа строгий закон я зауряд преступал.Знаю – и эта вина не невиннее многих, пожалуй –Синтаксис темен подчас, как у детей, у меня.Знаю и много еще преступлений великих и малых,Знаю – и всё же тебе шлю эпиграммы мои:Верю – меня бы простил, пожуривши, с Жуковским и Гёте;Строже ль маститых отцов будешь ко мне, Вячеслав?

«Сегодня какою-то легкою мглою…»

Сегодня какою-то легкою мглоюПодернут осенний город мой –Мечтой не больною, дремой не злою,Прозрачною, легкою, нежной мглой.

Я из дому вышел, гляжу – и радаЧему-то бывалому душа,Как будто бы маревом ПетроградаВлеком я на крыльях, вдаль спеша.

Но стены кремлевские смутным взорамПредстали, над ними – купола:Таким кружевным и сквозным узоромНевнятная сказка вдруг всплыла.

Взгляни: окрыленные легки люди;Внемли: то не крики, то хвалы, –Мольба о желанном и близком чуде,Уже восстающем из светлой мглы.

ВЯЧЕСЛАВУ ИВАНОВУ

Откликнись, друг! Услышать жаден яИ уж заранее невольно торжествуюПред тем, как воспоет годину боевуюДуша звучащая твоя.Мне памятны ее живые звукиВо дни недавние бесстрашия и мукиРодных полунощных полков;И ныне ли, когда их жребий не таков,Когда венчает их величием победыСудьба-звезда, какой не ведали и деды,Не вырвется из пламенных оковВсерасторгающее слово?Под обаянием великого былогоЯ верю: на Руси не надобен певецНа вызов славных дел; но сладок он для славыИ нам в биении созвучном всех сердец,И братьям-воинам, когда вернутся, здравы,На лоно мира, наконец.

«Я не знаю, друг мой милый…»

Я не знаю, друг мой милый,Для чего расстались мы,Если страсти с прежней силойВерными остались мы.

Я не знаю, друг мой дальний,Для чего в разлуке мы,Если в душах цвет миндальныйРаспустился к дням зимы.

Я не знаю, друг мой вечный,Для чего в печали мы,Если жизни быстротечнойСчастья не вручали мы?

КОСТРЫ

Завороженные вчераНочным, безумным древним парком,Мы пламенели в мире яркомРоскошно-буйного костра.

А к утру в серое окноСтучался дождик полусонно,Роптал, шептал неугомонно,Твердил, что суждено – одно.

Я думал – не увидеть мнеСегодня ласкового неба;Но в полдень колесница ФебаНеслась в лазоревой стране.

А позже – в пурпуре цари,Клубясь, проплыли – лик за ликом —И в чуде стройном и великомЗажегся строгий пир зари.

«Ты не слышишь музыки вселенной?..»

Ты не слышишь музыки вселенной?Не впиваешь дальней тишины?И не веют радостью нетленнойНа тебя дымящей ночи сны?А в тебя, как я,О, любовь моя,И цветы, и звезды влюблены.

Ты сама неведомых гармонийИ блаженной тишины полна;Как цветы, истомных благовонийИ, как звезды, трепетного сна.И весь мир любя —Ты в одну себя,Как цветы, как звезды, влюблена.

«С болезненным румянцем на ланитах…»

С болезненным румянцем на ланитах,Окрасившим померкшие черты,Бесценным грузом грез твоих разбитыхОтягчена, проходишь тихо ты.

Забытая молвой тысячеустной,Незнаема корыстной суетой,Над ними ты с улыбкой тонкой, грустнойВзор устремила, ясно поднятой.

Ты ждешь – чего? Я ль разгадать сумеюВ спокойной боли гордого лица?Так царственной походкою своеюПройдешь весь путь, я знаю, – до конца.

«Я не один в полуночной вселенной…»

Я не один в полуночной вселенной,Лишь ты придешь за мной,Сестра души моей, – с улыбкой неземной,О, призрак незабвенный.

И знаю я – ты скоро улетишьИ, бледной дымкой тая,Улыбкой изойдешь, как тонко разлитаяПленительная тишь.

И грустно мне, но грустью неземною:Ты, светлая, маня,Влечешь в эфирный край и в свой полет меняИ таешь там со мною.

«Так, опустись неслышно, призрак милый…»

Так, опустись неслышно, призрак милый,Меня крылами томными овей.Твоей таинственною смутной силойДуша моя болящая живей.

Ты, призрак светлый, томный и прекрасный,Меня коснись движением крыла, –И вереницей легкою и яснойТень зыбкая за тенью поплыла.

И в неге их неслышного полетаВот я плыву – разливом милых дум,И в этот сумеречный час – дремотаВнятна душе, как этих листьев шум.

И к тайне нам знакомого пределаМы ближе, ближе – цельны и вольны.Мгла светлая живой простор одела,И голос листьев словно плеск волны.

«Будет всё так же, как было…»