Николай Ильин - Океан. Выпуск одиннадцатый Страница 45

В крохотной кают-компании лодки за столом собрались все свободные от вахты командиры во главе с капитан-лейтенантом Шабановым. Справляли день рождения старпома старшего лейтенанта Шилкина. На столе перед каждым стояли аккуратно разложенные в тарелочках ветчина, селедка, именинный торт, дымились горячие бифштексы. Все командиры были молоды. Только усатый комиссар недавно справил здесь же на лодке свое тридцатидвухлетие. Командиры плавали на этой лодке давно, более полугода, находились сейчас в третьем боевом походе, и поэтому за столом царило то ощущение непринужденности и доверия, которое бывает среди хорошо и давно знакомых людей. В первый поход с ними шел только новый доктор Вася Добрый. Ему было двадцать лет, месяц назад он окончил фельдшерское училище.

За неделю до выхода сразу после ужина Васю привел в каюту командира на береговой базе дневальный. Командир и комиссар азартно сражались в шахматы. Тут же рядом над расстеленной на столе картой склонился старпом.

— Лейтенант медицинской службы Добрый прибыл для прохождения дальнейшей службы! — четко, по-уставному доложил он. Голос у него оказался высокий и тонкий, как у школьника.

— Садитесь, лейтенант, — сказал командир, рассматривая своего нового подчиненного. — Это хорошо, что Добрый. А то у нас Убийбатько на лодке служил. Вот это фамилия! Плавать с человеком было страшно.

Доктор выглядел несолидно даже для выпускника фельдшерского училища: невысокий, коротко стриженный, с большими, по-мальчишечьи торчащими ушами и веснушками, густо разбросанными по круглому лицу.

Сегодня двенадцатый день, как он, Вася Добрый, стал членом экипажа этой лодки. Как будто и недавно совсем, но война спрессовала время. Уже многое он знает о своем корабле, о своих товарищах. С командиром, по общему мнению, им очень повезло. За полгода лодка под его командованием потопила четыре транспорта и один сторожевик противника. Они выходили из таких переделок, когда, казалось, наступил конец. И все же возвращались в Полярное.

По виду командир не очень бравый — невысокого роста, щупленький, руки маленькие, как у женщины. Ботинки носит детского размера — 38-го, с ними у вещевика бригады всегда много хлопот. Но по характеру решительный, справедливый и дело командирское хорошо знает. А это для экипажа главное. С таким командиром спокойно в море выходишь.

Старпом идет с ними в поход в последний раз. Он уже назначен командиром другой лодки, которая сейчас ремонтируется в плавмастерской «Красный горн». Со старпомом нужно держать ухо востро — не поймешь, когда он шутит, когда говорит всерьез. На днях спрашивает его, Васю:

— Вы, доктор, отвечаете за питание личного состава. А сами небось до сих пор не знаете, сколько дырок в галете «Арктика»? Я так и предполагал. Так запомните эту цифру, будущий Пирогов. Ее знает каждый подводник. Сорок девять дырок.

Вася пошел к себе в баталерку, пересчитал. Точно: сорок девять. Но какое это имеет значение?

А у штурмана Баранова большое горе. Незадолго до выхода он получил письмо от сестры из Сталинграда. Она сообщала, что умерла мать — перенесла воспаление легких на ногах, продолжала работать на заводе, а потом на улице ей внезапно стало плохо, даже до больницы не успели довезти. А самой Зинке еще шестнадцать лет не исполнилось. Штурман ей вызов послал, чтобы в Полярное приехала. От этого у него все время плохое настроение. Жена штурмана даже жаловалась командиру, что перед выходом муж затеял с ней разговор:

— Вот не вернусь из похода. Останетесь без отца, мужа, брата. Что будете тогда делать?

И она, не зная, что ему сказать, как успокоить, начала кричать:

— Замолчи, черт. Не то я такого шороху наделаю!

«У кого сейчас горя нет?» — продолжал размышлять Вася. У него самого старший брат погиб. Еще в училище узнал, что похоронка пришла. От отца тоже давно нет известий. Сколько страданий принесли всем эти немцы! Была б его воля — в плен бы никого не брал, всех расстреливал.

За столом посидели недолго. Вопреки обычному, не подначивали друг друга, не шутили, не было настроения. Четырехсуточное безрезультатное ожидание утомляло, действовало на нервы.

Командир ушел к себе в каюту немного отдохнуть. Лег на койку, не раздеваясь. Уснуть сразу не мог. Думал о жене, о Лешке. Всякая чушь лезла в голову. Несколько месяцев назад во время ремонта лодки смотрел в Архангельском театре «Вишневый сад». И когда Раневская, обращаясь к Трофимову, сказала: «Вам двадцать шесть лет, а у вас еще нет любовницы! Эх вы, недотепа!», его будто током ударило. Ему уже двадцать девять, а никого у него нет — ни жены, ни любовницы, ни просто хорошей знакомой. Вернешься после похода в родное Полярное и смотришь с грустью, как разбредаются по домам офицеры и сверхсрочники. У многих из них жены, занятые на работе, не эвакуировались. А он валяется вечерами с книгой в своей каюте или режется в шахматы с такими же одиночками. И надо же было такому случиться: не прошло и недели, как он встретил Нину Соснину! А через месяц уже женился на ней… Почти двадцать лет назад он с мальчишками играл на пустыре босиком в футбол. Неожиданно он с размаху ударился пальцем ноги о торчащий камень. Было невыносимо больно, из пальца текла кровь. Вокруг столпились мальчишки. Кто смеялся, кто нетерпеливо звал приятелей продолжать игру. И вдруг, всех отстранив, появилась дочь директора школы Нина, первоклассница. В новеньком платьице в горошек, с голубым шелковым бантом на голове, в красных носочках и лосевых тапочках, она склонилась к его ноге, затем вытащила ослепительно белый носовой платочек и завязала им его грязный, с длинным ногтем, окровавленный палец. Он был потрясен, он буквально онемел и готов был сию же секунду умереть от смущения и восторга. Дочь самого директора — и такой платочек для его ноги!

— Вставай, мальчик, — сказала она. — Я отведу тебя в больницу.

И он послушно встал и, прихрамывая, пошел за ней. С тех пор он ее ни разу не встречал, а вскоре Соснины переехали в другой город. Но запомнил эту девочку на всю жизнь. И вдруг в Доме офицеров на концерте артистов архангельской филармонии конферансье объявил: «Выступает певица Нина Соснина!» Когда он подошел после концерта, она не узнала его. И про случай с пальцем тоже не помнила. Но месяц спустя они поженились, и он, Шабанов, усыновил ее шестилетнего сына Лешку.

С Лешкой они быстро подружились. Он круглолиц, узкоглаз, не по годам рассудителен. Недавно ему делали небольшую операцию, и он лежал в больнице. Вечером к нему подошла и села на кровать дежурная сестра.

— А вы знаете, что женщина не должна садиться на кровать к мужчине? — сказал Лешка.

— С чего ты взял?

— Мне папа сказал.

«Эх, Лешка, Лешка, когда мы теперь с тобой увидимся?» — подумал Шабанов, улыбаясь.

Он повернулся на бок, закрыл глаза. Подумал: «Надо хоть часок вздремнуть». Но перед глазами внезапно возник отец. Школьный учитель рисования, добряк и мечтатель, он всю жизнь бредил морем. При словах «палуба», «мачта», «иллюминатор» у отца замирало сердце. Умер он незадолго до войны, так и не увидев моря, ни разу не ступив на палубу белого океанского лайнера. А он, его сын, и не помышлявший о море, стал подводником. «Как часто в жизни возникает двоесудьбие, — размышлял Шабанов. — Будто разыгрывается не тот спектакль, который хотелось бы видеть…»

Внезапно из переговорной трубы, выведенной прямо над его головой, раздался голос вахтенного центрального поста:

— Товарищ командир, просьба наверх!

Это только такая уставная вежливая форма: «Просьба наверх!» А на самом деле она означает: «Бегом наверх, товарищ командир!» Шабанов вскочил с койки, на ходу схватил шапку, подтянувшись на руках, одним прыжком оказался в центральном посту. Оттуда по трапу — в рубку и по второму трапу еще выше — на мостик.

— Где? — спросил он, задохнувшись от бега.

Далеко, кабельтовых в восьмидесяти, был заметен в бинокль дым одиночного судна. Кораблей охранения видно не было.

— Все вниз! Срочное погружение!

Минут тридцать лодка шла на пересечение курса идущего восьмиузловым ходом транспорта.

— Подвсплыви под перископ! — приказал Шабанов стоявшему на горизонтальных рулях боцману.

Перископ мягко пошел вверх. Теперь в его окулярах вражеский транспорт был виден отчетливо. Тяжело груженный, водоизмещением тысячи четыре тонн, он сидел выше ватерлинии, и из его широкой трубы валил густой дым. Шел он без зигзага, прижимаясь к берегу, охраняемый тральщиком и тремя катерами.

— Ишь прет, толстопузый! — весело сказал командир. — Будто и войны нет. Как думаешь, старпом, хватит для нахала пары торпед?

— Вполне, товарищ командир.

— Я тоже так считаю. Носовые, товсь!

С момента обнаружения транспорта Шабанова не оставляло радостное возбуждение. «Наконец-то, — думал он. — Еще ни разу его лодка не возвращалась из похода без победного салюта. Пускай командир береговой базы готовит поросенка».