Федор Тютчев - Том 4. Письма 1820-1849 Страница 46
Федор Тютчев - Том 4. Письма 1820-1849 читать онлайн бесплатно
Окрестности Варшавы не лишены прелести, хотя и расположены на равнине… Однако я замечаю, что впадаю в тон присяжного туриста… Итак, прощай, моя кисанька. Нежно обнимаю счастливую Мари, равно как и остальных детей, а Анне напишу, когда Богу будет угодно. Нежно целую тебя тысячу раз.
Тютчевой Эрн. Ф., 29 июня/11 июля 1843*
85. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 29 июня/11 июля 1843 г. МоскваMoscou. Ce 11 juillet. Mardi
Mon cher ange, ma chatte chérie. Je t’écris ces quelques lignes à la hâte pour t’informer de mon arrivée. J’ignorai que c’est aujourd’hui jour de poste et qu’il n’y en aura plus avant samedi. C’est donc à samedi que je renvoie les détails. J’ai trouvé, heureusement, à mon arrivée à Moscou ta chère lettre qui m’avait précédé. Il ne fallait pas moins pour me refaire des fatigues de l’atroce voyage que je venais d’accomplir. Mes parents, ma mère surtout me charge de mille tendresses pour toi. Elle m’a accablé des questions à ton sujet et s’est de suite appropriée le portrait de Marie. Sais-tu bien qu’au moment où cette pauvre vieille excellente femme s’est jetée en sanglotant à mon cou, le tout premier mot qu’elle m’ait dit a été pour m’annoncer qu’il y avait une lettre de toi. Quant aux affaires, j’ai tout lieu d’espérer qu’elles s’arrangeront à souhait.
Mais encore une fois, à samedi dans quatre jours tu recevras ma lettre d’un volume satisfaisant, pour aujourd’hui je n’ai que le temps de fermer et de t’embrasser toi et les enfants. Ma chatte chérie, l’absence est une affreuse chose.
ПереводМосква. 11 июля. Вторник
Мой дорогой ангел, милая моя кисанька, пишу тебе эти несколько строк наспех, чтобы уведомить тебя о своем прибытии. Я не знал, что сегодня почтовый день и что следующий будет только в субботу. Итак — подробности откладываю до субботы. К счастью, в Москве меня ждало твое драгоценное письмо, оно меня опередило. Одно оно способно было развеять усталость от ужасного путешествия, которое я совершил. Родители мои, особенно маминька, поручают передать тебе сердечный поклон. Маминька засыпала меня вопросами о тебе и сразу же завладела портретом Мари. Представь себе, что когда эта добрая старушка, рыдая, бросилась мне на шею — первыми ее словами было, что от тебя есть письмо. Что касается дел, у меня есть все основания надеяться, что они устроятся как нельзя лучше.
Однако повторяю — до субботы. Через четыре дня ты получишь вполне удовлетворительное по объему письмо. А сейчас у меня есть время только на то, чтобы запечатать письмо и поцеловать тебя и детей. Милая кисанька моя, разлука — страшная вещь.
Тютчевой Эрн. Ф., 14/26 июля 1843*
86. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 14/26 июля 1843 г. МоскваMoscou. Ce 14 juillet
Ma chatte chérie, que ne suis-je déjà à la 4ième page de ma lettre et que c’est un lourd poids sur ma pensée que cette horrible distance qui nous sépare. Il me semble que j’ai tout un monde à soulever pour pouvoir te parler. Voici de ta chère écriture sous ma main, sous mes yeux, et cette chère main qui a tracé ces caractères, que fait-elle en ce moment? L’absence pour qui sait la sentir est une énigme inexplicable.
Hier, le 13, entre deux et trois heures de l’après-midi, j’aurais beaucoup donné pour t’avoir à mes côtés. J’étais au Kremlin. Que tu aurais goûté et senti ce que s’offrait à mes yeux en ce moment. J’en prends à témoin Mr de Custine lui-même qui certes n’est pas suspect. C’est un spectacle unique dans le monde. Je te renvoie au troisième volume de son ouvrage, toi qui sympathises avec Prague, qu’aurais-tu dit du Kremlin.
De là je suis allé visiter la maison qui a appartenu à mon père et où s’est écoulé toute ma première jeunesse*. C’était comme un rêve et comme je me suis senti vieux et usé en m’éveillant. Il a fallu me ressouvenir que je t’avais pour m’empêcher de sentir mon cœur défaillir et se dissoudre. Mais il est absurde de chercher à rendre ces impressions-là. Il y en a parfois de bien pénibles. Chaque fois que je suis sur le point de revoir une personne connue, j’éprouve une anxiété indicible. Non, je ne me suis jamais imaginé les ravages que vingt années opéraient sur la pauvre machine humaine. Quel horrible sortilège. Des personnes dont l’aspect des localités avait avivé le souvenir en moi, au point que je m’imaginais ne les avoir quittées que la veille, apparaissaient maintenant à mes yeux à peu près méconnaissables sous la flétrissure de l’âge. Ah l’horreur! Il m’est impossible de regarder toutes ces figures édentées, délabrées et pourtant si connues, sans croire à quelque horrible sortilège. Hier encore j’ai eu un de ces échantillons sous les yeux. C’était mon maître de langue russe* que j’avais laissé il y a vingt ans dans la force de l’âge et que j’ai retrouvé avec une petite figure vieillette privé de presque toutes ses dents et grimaçant pour ainsi dire sa physionomie d’autrefois. Je n’ai pu encore me remettre de la secousse. Et ai-je besoin de te dire qu’à chaque secousse semblable mon cœur se serre et se rejette vers toi. Et toi aussi tu vieilliras. Et il me semble qu’en mon absence, tu es plus complètement, tu es plus irrésistiblement livrée à l’horrible action de cette maladie qui s’appelle le temps.
Ma pauvre chatte, que ne donnerais-je pas pour te revoir un seul petit instant. Combien cela me rassurerait.
Une fois les fantômes écartés, je suis heureux de pouvoir te donner l’assurance que j’ai tout lieu de me féliciter de mon voyage. Tout s’arrange à souhait et même beaucoup mieux que je n’osais l’espérer. J’ai retrouvé à mon père et à ma mère leur vieille affection pour moi, vraiment touchante à force de dévouement et de résignation. Ils entrent dans toutes mes vues, dans toutes mes convenances, ils acceptent tout, ils se résignent à tout. Quant aux affaires, voici l’arrangement que mon père nous a proposé. Il nous abandonne dès à présent en toute propriété les deux tiers de sa fortune, en nous assurant de repartir comme nous s’entendions entre nous le revenu des terres que nous posséderons en commun. Il va sans dire que comme mon frère aura à supporter toutes les charges et tout le poids de la gestion, je n’hésiterai pas à lui laisser la plus grosse part du revenu, les deux tiers, par exemple. Le tiers restant me vaudra bien toujours de 10 à 12 mille roubles par an, au dire de ceux qui connaissent l’état de nos affaires. Cet arrangement d’ailleurs ne sera valable que jusqu’au moment de la succession définitive*, qui comme de raison sera réglée par un tout autre principe, celui du partage égal. Voilà où nous en sommes. Ce qui reste à faire pour compléter et consolider l’arrangement proposé, ne sont que des questions de pure forme, bien faciles à résoudre. L’essentiel maintenant dépendra de la bonne volonté et du savoir-faire de mon frère. Pour le moment il me paraît animé des meilleures dispositions. Il se dévoue à passer toute une année et d’avantage, s’il le faut à la campagne, sans désemparer. Il s’applique aussi à modifier quelque facile la manière d’être envers mon père qui est assurément le meilleur des hommes. Et tu ne sentiras pas de vanité ou d’illusion, si je te dis que dans l’intérêt de toutes ces conciliations ma présence ici n’a été rien moins qu’inutile.
Elle a eu un autre résultat qui n’est pas moins satisfaisant, c’est d’avoir redressé mon opinion sur le compte du beau-frère. Certes, je lui dois une amende honorable. Je l’avais mal jugé! Cela tenait probablement aux circonstances d’alors et à mon état de santé. Bien loin d’être un intrigant, comme je le croyais alors, c’est un homme qui s’est perdu il y a deux ans auprès du gouvernement par un excès de franchise et d’indépendance dans le caractère*. Il faudrait des détails à l’appui de ce que je dis là, mais qu’il te suffise de savoir que dans ce moment-ci et pour les arrangements à prendre sa conduite à notre égard a été parfaite de tout point. Voilà de bonnes nouvelles, n’est-ce pas?
Adieu, ma chatte chérie. Je ferme pour le moment cette lettre sauf à la continuer plus tard.
ПереводМосква. 14 июля
Милая моя кисанька, ах зачем я уже не на четвертой странице моего письма! Как тяжко гнетет мое сознание мысль о страшном расстоянии, разделяющем нас! Мне кажется, будто для того, чтобы говорить с тобою, я должен приподнять на себе целый мир. Вот у меня под рукою, перед глазами твой милый почерк, а любимая рука, что начертала эти буквы, — что делает она в эту минуту? Разлука представляется необъяснимой загадкой тому, кто умеет чувствовать.
Вчера, 13-го, между двумя и тремя часами пополудни я дорого дал бы за то, чтобы ты оказалась возле меня. Я был в Кремле. Как бы ты восхитилась и прониклась тем, что открывалось моему взору в тот миг! Беру в свидетели самого господина де Кюстина, которого, разумеется, нельзя заподозрить в пристрастии. Это единственное во всем мире зрелище. Отсылаю тебя к третьему тому его труда. Если тебе нравится Прага, то что же сказала бы ты о Кремле!
Оттуда я направился посмотреть на дом, который принадлежал некогда моему отцу и где протекло все мое детство*. Он представился мне как во сне, и каким постаревшим и изнуренным я почувствовал себя очнувшись! Мне пришлось вспомнить, что я обладаю тобою, дабы мое сердце не изнемогло и не растаяло. Однако нелепо пытаться передать эти ощущения. А как иные из них тягостны! Всякий раз, когда мне предстоит встреча со старым знакомцем, меня охватывает невыразимая тревога. Нет, я и не воображал, какие разрушения может произвести в бедном человеческом механизме двадцатилетний срок! Какое отвратительное колдовство! Люди, воспоминание о которых здешние места оживили во мне до такой остроты, что мне стало казаться, будто я только накануне расстался с ними, предстали передо мною почти неузнаваемыми от разрушений времени. О, что за ужас! Не могу не верить в некое страшное колдовство, когда вижу эти сморщенные, поблекшие лица, эти беззубые рты. Еще вчера мне попался на глаза такой пример. Это мой учитель русского языка*; я расстался с ним двадцать лет тому назад, когда он был во цвете лет, а нынче это лишенный почти всех зубов человечек, со старческой физиономией, представляющей, так сказать, карикатуру на его прежнее лицо. Я никак не могу опомниться от этого удара.
Излишне говорить, что при каждом таком потрясении сердце во мне сжимается и устремляется к тебе. Но и ты постареешь. И мне кажется, что за время моего отсутствия ты совершенно и неотвратимо оказалась во власти этого недуга, именуемого временем.
Бедная моя кисанька, чего бы ни дал я, чтобы увидеть тебя хоть на единый краткий миг. Как бы это успокоило меня!
Покончив с призраками, могу с радостью уверить тебя, что у меня есть все основания быть довольным своим путешествием. Все устраивается как нельзя лучше, и даже лучше, нежели я смел надеяться. Со стороны родителей я встретил прежнюю привязанность ко мне; они, право, трогательны своею преданностью и покорностью. Они входят во все мои намерения, во все мои светские обязанности; они со всем соглашаются, со всем примиряются.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.