Константин Бальмонт - Полное собрание стихотворений Страница 49

Художник

Я не был никогда такой, как все.Я в самом детстве был уже бродяга,Не мог застыть на узкой полосе.

Красив лишь тот, в ком дерзкая отвага,И кто умен, хотя бы ум его —Ум Ричарда, Мефисто, или Яго.

Все в этом мире тускло и мертво,Но ярко себялюбье без зазренья:Не видеть за собою – никого!

Я силен жестким холодом презренья,В пылу страстей я правлю их игрой,Под веденьем ума все поле зренья.

Людишки мошки, славный пестрый рой,Лови себе светлянок для забавы,На лад себя возвышенный настрой

Люби любовь, лазурь, цветы, и травы,А если истощишь восторг до дна,Есть хохот с верным действием отравы.

Лети-ка прочь, ты в мире не одна,Противна мне банальность повторений,Моя душа для жажды создана.

Не для меня законы, раз я гений.Тебя я видел, так на что мне ты?Для творчества мне нужно впечатлений

Я знаю только прихоти мечты,Я все предам для счастья созиданья,Роскошных измышлений красоты.

Мне нравится, что в мире есть страданья,Я их сплетаю в сказочный узор,Влагаю в сны чужие трепетанья.

Обманы, сумасшествие, позор,Безумный ужас – все мне видеть сладко,Я в пышный смерчь свиваю пыльный сор.

Смеюсь над детски-женским словом – гадко,Во мне живет злорадство паука,В моих глазах – жестокая загадка.

О, мудрость мирозданья глубока,Прекрасен вид лучистой паутины,И даже муха в ней светло-звонка.

Белейшие цветы растут из тины,Червонной всех цветов на плахе кровь,И смерть – сюжет прекрасный для картины.

Приди – умри – во мне воскреснешь вновь!

Дымы

В моем сознаньи – дымы дней сожженных,Остывший чад страстей и слепоты.Я посещал дома умалишенных, —

Мне близки их безумные мечты,Я знаю облик наших заблуждений,Достигнувших трагической черты.

Как цепкие побеги тех растений,Что люди чужеядными зовут,Я льнул к умам, исполненным видений.

Вкруг слабых я свивался в жесткий жгут,Вкруг сильных вился с гибкостью змеиной,Чтоб тайну их на свой повергнуть суд.

От змея не укрылся ни .единый,Я понял все, легко коснулся всех,И мир возник законченной картиной.

Невинность, ярость, детство, смертный грех,В немой мольбе ломаемые руки,Протяжный стон, и чей-то тихий смех, —

Простор степей с кошмаром желтой скуки,Оборыши отверженных племен.Все внешние и внутренние муки, —

Весь дикий пляс под музыку времен,Все радости – лишь ткани и узоры,Чтоб скрыть один непреходящий сон.

На высшие я поднимался горы,В глубокие спускался рудники,Со мной дружили гении и воры.

Но я не исцелился от тоски,Поняв, что неизбежно равноценныИ нивы, и бесплодные пески.

Куда ни кинься, мы повсюду пленны,Все взвешено на сумрачных весах,Творцы себя, мы вечны и мгновенны.

Мы звери – и зверьми внушенный страх,Мы блески – и гасители пожара,Мы факелы – и ветер мы впотьмах.

Но в нас всего сильней ночная чара:Мы хвалим свет заката, и затемДвенадцатого с башен ждем удара.

Создавши сонмы солнечных систем,Мы смертью населили их планеты,И сладко нам, что мрак-утайщик нем.

Во тьме полночной слиты все предметы.Скорей на шабаш, к бешенству страстей.Мы дьявольским сиянием одеты.

Мешок игральных шулерских костей,Исполненные скрытого злорадства,Колдуньи, с кликой демонов-людей,

Спешат найти убогое богатствоБесплодных ласк, запретную мечтуОбедни черной, полной святотатства.

И звезды мира гаснут налету,И тень весов качается незримоНа мировом таинственном посту.

Все взвешено и все неотвратимо.Добро и зло два лика тех же дум.Виденье мира тонет в море дыма.

Во мгле пустынь свирепствует самум.

Сны

Мне снятся поразительные сны.Они всегда с действительностью слиты,Как в тающем аккорде две струны.

Те мысли, что давно душой забыты,Как существа, встают передо мной,И окна снов гирляндой их обвиты.

Они растут живою пеленой,Чудовищно и страшно шевелятся,Глядят – и вдруг их смоет, как волной.

Мгновенье мглы, и тени вновь теснятся.Я в странном замке. Всюду тишина.За дверью ждут, но дверь открыть боятся.

Не знаю, кто. Но знаю: тишь страшна.И кто-то может каждый миг возникнуть,Вот, белый, встал, глядит из-за окна.

И я хочу позвать кого-то, крикнуть.Но все напрасно: голос мой погас.Постой, я должен к ужасам привыкнуть.

Ведь он встает уже не первый раз.Взглянул. Ушел. Какое облегченье!Но лучше в сад пойти. Который час?

На циферблате умерли мгновенья!Недвижно все. Замкнута глухо дверь.Я в царстве леденящего забвенья.

Нет «после», есть лишь мертвое «теперь».Не знаю, как, но времени не стало.И ночь молчит, как страшный черный зверь.

Вдруг потолок таинственного залаСтал медленно вздыматься в высоту,И принял вид небесного провала.

Все выше. Вот заходит за чертуТех вышних звезд, где Рай порой мне снится,Превысил их, и превзошел мечту.

Но нужно же ему остановиться!И вот с верховной точки потолкаКакой-то блеск подвижный стал светиться: —

Два яркие и злые огонька.И, дрогнув на воздушной тонкой нити,Спускаться стало – тело паука.

Раздался чей-то резкий крик: «Глядите!»И кто-то вторил в гуле голосов:«Я говорил вам – зверя не будите».

Вдруг изо всех, залитых мглой, углов,Как рой мышей, как змеи, смутно всталиБесчисленные скопища голов.

А между тем с высот, из бледной дали,Спускается чудовищный паук,И взгляд его – как холод мертвой стали.

Куда бежать! Видений замкнут круг.Мучительные лица кверху вздернув,Они не разнимают сжатых рук.

И вдруг, – как шулер, карты передернув,Сразит врага, – паук, скользнувши вниз,Внезапно превратился в тяжкий жернов.

И мельничные брызги поднялись.Все люди, сколько их ни есть на свете,В водоворот чудовищный сплелись.

И точно эту влагу били плети,Так много было бешенства кругом, —Росли и рвались вновь узлы и сети.

Невидимым гонимы рычагом,Стремительно неслись в водоворотеЗа другом друг, враждебный за врагом.

Как будто бы по собственной охоте.Вкруг страшного носились колеса,В загробно-бледной лунной позолоте.

Метется белой пены полоса,Утопленники тонут, пропадают,А там, на дне – подводные леса.

Встают как тьма, безмолвно вырастают,Оплоты, как гиганты, громоздят,И ветви змеевидные сплетают.

Вверху, внизу, куда ни кинешь взгляд,Густеют глыбы зелени ползущей,Растут, и угрожающе молчат.

Меняются. Так вот он, мир грядущий,Так это-то в себе скрывала тьма!Безмерный город, грозный и гнетущий.

Неведомые высятся дома,Уродливо тесна их вереница,В них пляски, ужас, хохот и чума...

Безглазые из окон смотрят лица,Чудовища глядят с покатых крыш,Безумный город, мертвая столица.

И вдруг, порвав мучительную тишь,Я просыпаюсь, полный содроганий, —И вижу убегающую мышь —

Последний призрак демонских влияний!

Кукольный театр

Я в кукольном театре. Предо мной,Как тени от качающихся веток,Исполненные прелестью двойной,

Меняются толпы марионеток.Их каждый взгляд рассчитанно-правдив,Их каждый шаг правдоподобно-меток.

Чувствительность проворством заменив,Они полны немого обаянья,Их modus operandi прозорлив.

Понявши все изящество молчанья,Они играют в жизнь, в мечту, в любовь,Без воплей, без стихов, и без вещанья,

Убитые, встают немедля вновь,Так веселы и вместе с тем бездушны,За родину не проливают кровь.

Художественным замыслам послушны,Осуществляют формулы страстей,К добру и злу, как боги, равнодушны.

Перед толпой зевающих людей,Исполненных звериного веселья,Смеется в каждой кукле Чародей.

Любовь людей – отравленное зелье,Стремленья их – верченье колеса,Их мудрость – тошнотворное похмелье.

Их мненья – лай рассерженного пса,Заразная их дружба истерична,Узка земля их, низки небеса.

А здесь – как все удобно и прилично,Какая в смене смыслов быстрота,Как жизнь и смерть мелькают гармонично!

Но что всего важнее, как черта,Достойная быть правилом навеки,Вся цель их действий – только красота.

Свободные от тягостной опекиТого, чему мы все подчинены,Безмолвные они «сверхчеловеки».

В волшебном царстве мертвой тишиныОдин лишь голос высшего решеньяБесстрастно истолковывает сны.

Все зримое – игра воображенья,Различность многогранности одной,В несчетный раз – повторность отраженья.

Смущенное жестокой тишиной,Которой нет начала, нет предела,Сознанье сны роняет пеленой.

Обман души, прикрытый тканью тела,Картинный переменчивый туман,Свободный жить – до грани передела.

Святой Антоний, Гамлет, Дон Жуан,Макбет, Ромео, Фауст – привиденья,Которым всем удел единый дан: —

Путями страсти, мысли, заблужденья,Изображать бесчисленность идей,Калейдоскоп цветистого хотенья.

Святой, мудрец, безумец, и злодей,Равно должны играть в пределах клетки,И представлять животных и людей.

Для кукол – куклы, все – марионетки,Театр в театре, сложный сон во сне,Мы с Дьяволом и Роком – однолетки.

И что же? Он, глядящий в тишине,На то, что создал он в усладу зренья,Он счастлив? Он блаженствует вполне?

Он полон блеска, смеха, и презренья?

Наваждение