Константин Бальмонт - Полное собрание стихотворений Страница 50

Наваждение

Когда я спал, ко мне явился Дьявол,И говорит: «Я сделал все, что мог:Искателем в морях безвестных плавал, —

Как пилигрим, в пустынях мял песок,Ходил по тюрьмам, избам, и больницам,Все выполнил – и мой окончен срок».

И мыслям как поющим внемля птицам,Я вопросил: «Ну, что же? Отыскал?»Но был он как-то странно бледнолицым.

Из двух, друг в друга смотрящих зеркал,Глядели тени комнаты застывшей,Круг Месяца в окно из них сверкал.

И Дьявол, бледный облик свой склонивши,Стоял как некий бог, и зеркалаТот лик зажгли, двукратно повторивши.

Я чувствовал, что мгла кругом жила,Во мне конец с началом были слиты,И ночь была волнующе светла.

Вокруг окна, волшебно перевиты,Качались виноградные листы,Под Месяцем как будто кем забыты.

Предавшись чарам этой красоты,Какой-то мир увидел я впервые,И говорю: «Ну, что же? Я и ты —

Все ты, да я, да ты: полуживые,Мы тянемся, мы думаем, мы ждем.Куда ж влекут нас цели роковые?»

И он сказал: «Назначенным путем,Я проходил по царственным озерам,Смотрел, как травы стынут подо льдом.

Я шел болотом, лугом, полем, бором,Бросался диким коршуном со скал,Вникал во все меняющимся взором».

И я спросил: «Ну, что же? Отыскал?»Но был он неизменно бледнолицым,И дрогнул лик его меж двух зеркал.

Зарницы так ответствуют зарницам.«Что ж дальше?» И ответил Дьявол мне:«Я путь направил к сказочным столицам.

Там бледны все, там молятся Луне.На всех телах там пышные одежды.Кругом – вода. Волна поет волне.

Меж снов припоминаний и надежды,Алеют и целуются уста,Сжимаются от сладострастья вежды.

От века и до века – красота,Волшебницы подобные тигрицам,Там ласки, мысли, звуки, и цвета».

И предан снам, их стройным вереницам,Воскликнул я: «Ну, что же, отыскал?»Но Дьявол оставался бледнолицым!

Из двух, друг в друга смотрящих, зеркалГлядели сонмы призраков сплетенных,Как бы внезапно стихнувший кагал.

Все тот же образ, полный дум бессонных,Дробился там, в зеркальности, на дне,Меняясь в сочетаньях повторенных.

Сомнамбулы тянулись к вышине,И каждый дух похож был на другого,Все вместе стыли в лунном полусне.

И к Дьяволу я обратился снова,В четвертый раз, и даже до семи:«Что ж, отыскал?» Но он молчал сурово.

Умея обращаться со зверьми,Я поманил царя мечты бессонной:«Ты хочешь душу взять мою? Возьми».

Но он стоял как некий бог, склоненный,И явственно увидел я, что он,Весь белый, весь луною озаренный —

Был снизу черной тенью повторен.Увидев этот ужас раздвоений,Я простонал: «Уйди, хамелеон!

Уйди, бродяга, полный изменений,Ты, между всех горящий блеском сил,Бессильный от твоей сокрыться тени!»

И страх меня смертельный пробудил.

Химеры

Высоко на парижской Notre DameКрасуются жестокие химеры.Они умно уселись по местам.

В беспутстве соблюдая чувство меры,И гнусность доведя до красоты,Они могли бы нам являть примеры.

Лазурный фон небесной пустотыОбогащен красою их несходства,Господством в каждой – собственной черты.

Святых легко смешаешь, а уродствоВсегда фигурно, личность в нем видна,В чем явное пороков превосходство.

Но общность между ними есть одна:Как крючья вопросительного знака,У всех химер изогнута спина.

Скептически произрастенья мрака,Шпионски-выжидательны они,Как мародеры возле бивуака.

Не получив ответа искони,И чуждые голубоглазья веры,Сидят архитектурные слепни, —

Односторонне-зрячие химеры,Задумались над крышами домов,Как на море уродливые шхеры.

Вкруг Церкви, этой высшей из основ,Враждебным станом выстроились зданья,Берлоги тьмы, уют распутных снов, —

И Церковь, осудивши те мечтаньяСердец, обросших грубой тканью мха,Развратный хаос в мире созиданья, —

Где дышит ядом каждая кроха, —Воздвигла слепок мерзости звериной,Зеркальный лик поклонников греха.

Но меж людей, быть может, я единыйВ глубокий смысл чудовищ тех проник,Всегда иное чуя за картиной.

Привет тебе, отшедший мои двойник,Создатель этих двойственных видений.Я в стих влагаю твой скульптурный крик.

Привет вам, сонмы страшных заблуждений!Ты – гений сводни, дух единорог,Сподручник жадный ведьмовских радений.

Гермафродит, глядящий на порок,Ты жабу давишь в пытке дум бессонных,Весь мир ты развратил бы, если б мог.

Концы ушей, продленно-заостренных,Стоят, как бы заслышавши вдалиПротяжный гул тобою соблазненных.

Колдуний новых жабы привели.Но ты уж слышишь ропот осужденья,Для вас костры свирепые зажгли.

И ты, заклятый враг деторожденья,Колдунья с птицей, демоны-враги,Препоны для простого наслажденья!

Твое лицо – зловещий лик Яги,Нагие десна алчны и беззубы,Твоя рука имеет вид ноги,

Твои черты безжалостные грубы,Застыли пряди каменных волос,Не знали поцелуев эти губы, —

Не ведали глаза химеры слез,И шерстью, точно сорною травою,Твой хищный стан уродливо оброс.

Как вестник твой, крича, перед тобоюСтервятник омерзительный сидит,Покрытый вместо перьев чешуею.

В его когтях какой-то зверь хрустит,Но как ни гнусен вестник твой ужасный,Ты более чудовищна на вид.

И оба вы судьбе своей подвластны,Одна мечта на вас наводит лоск,Единый гений, жесткий и бесстрастный.

Как сжат печатью вдавленною воск,Так лоб у вас, наклонно убегая,К убийству дух направил, сжавши мозг.

И ты еще, уродина другая,Орангутанг и жалкий идиот,Ты скорчился, в тоске изнемогая.

Убогий демон, выродок, и скот,Герой мечты безумного Эдгара,Зачатой в этом мире в черный год.

В тебе инстинкт горел огнем пожара,И ты двух женщин подло умертвил,Но в цвете крови странная есть чара.

Тебя нежданный ужас подавил,И ты бежал на этот Дом Видений,Беспомощный палач, лишенный сил.

Вы, дьяволы любовных наслаждений,Как много в вас отверженной мечты.Один как ангел, с крыльями... О, гений!

Зачем в беспутном пире срамоты,Для сладости обманчивого часа,Принизился до мелких тварей ты!

Твое лицо – бесстыдная гримаса,Ты нагло манишь, высунув язык, —Усталых ласк приправа и прикраса.

Ты знаешь, как продлить тягучий миг,Ты, с холеными женскими руками,Любовь умом обманывать привык.

Другой наглец, с кошачьими зрачками,Над Городом Безумия склонясь,Всем обликом хохочет над врагами.

Он гибок, сладострастен, и как разВ объятьи насмерть с хохотом удавит,Как змей вкруг тела нежного виясь.

Еще другой, всего превыше ставитБлаженство в щель чужую заглянуть,Глядит, дрожит, и грязный рот слюнявит.

Еще, с лицом козла, ввалилась грудь,Глаза глубоко всажены в орбиты,Сумел он весь в распутстве потонуть.

Вы разны все, и все вы стройно слиты,Вы все незримой сетью сплетены,Равно в семье единой имениты.

Но всех прекрасней в свите Сатаны,Слияние ума и лицемерья,Волшебный образ некоей жены.

Она венец и вместе с тем преддверье,Карикатура ей изжитых дум,Крылатый коршун, выщипавший перья.

Взамену чувств у ней остался ум,Она ханжа в отшельнической рясе,Иссохший монастырский толстосум.

Застывши в иронической гримасе,Она как бы блюдет их всех кругом.Ирония прилична в свинопасе.

И все они венчают – Божий Дом!

Шабаш

В день четверга, излюбленный у нас,Затем что это праздник всех могучих,Мы собрались в предвозвещенный час.

Луна была сокрыта в дымных тучах,Возросших как леса и города.Все ждали тайн и ласк блаженно-жгучих.

Мы донеслись по воздуху туда,На кладбище, к уюту усыпленных,Где люди днем лишь бродят иногда.

Толпы колдуний, жадных и влюбленных,Ряды глядящих пристально людей,Мы были сонмом духов исступленных.

Один, мудрейший в знании страстей,Был ярче всех лицом своим прекрасным.Он был наш царь, любовник всех, и Змей.

Там были свечи с пламенем неясным,Одни с зеленовато-голубым,Другие с бледно-желтым, третьи с красным.

И все они строили тонкий дымКю подходил и им дышал мгновенье,Тот становился тотчас молодым.

Там были пляски, игры, превращеньяЛюдей в животных, и зверей в людей,Соединенных в счастии внушенья.

Под блеском тех изменчивых огней,Напоминавших летнюю зарницу,Сплетались члены сказочных теней.

Как будто кто вращал их вереницу,И женщину всегда ласкал козел,Мужчина обнимал всегда волчицу.

Таков закон, иначе произвол,Особый вид волнующей приправы,Когда стремится к полу чуждый пол.

Но вот в сверканьи свеч седые травыКачнулись, пошатнулись, возросли,Как души, сладкой полные отравы.

Неясный месяц выступил вдалиИз дрогнувшего на небе тумана,И жабы в черных платьях приползли.

Давнишние созданья Аримана,Они влекли колдуний молодых,Еще не знавших сладостей дурмана.

Наш круг разъялся, принял их, затих,И демоны к ним жадные припали,Перевернув порядок членов их.

И месяц им светил из дымной дали,И Змеи наш устремил на них свой взгляд,И мы от их блаженства трепетали.

Но вот свершен таинственный обряд,И все колдуньи, в снах каких-то гневных,«Давайте мертвых! Мертвых нам!» кричат.

Протяжностью заклятий перепевных,Составленных из повседневных слов,Но лишь не в сочетаньях ежедневных, —

Они смутили мирный сон гробов,И из могил расторгнутых воссталиГнилые трупы ветхих мертвецов.

Они сперва как будто выжидали,Потом, качнувшись, быстро шли вперед,И дьявольским сиянием блистали.

Раскрыв отживший, вдруг оживший, рот,Как юноши, они к колдуньям льнули,И всю толпу схватил водоворот.

Все хохоты в одном смешались гуле,И сладостно казалось нам шептатьО тайнах смерти, в чувственном разгуле.

Отца ласкала дочь, и сына мать,И тело к телу жаться было радо,В различности искусства обнимать.

Но вот вдали, где кончилась ограда,Раздался первый возглас петуха,И мы спешим от гнили и распада, —

В блаженстве соучастия греха.

Пробуждение вампира