Белла Ахмадулина - Сборник стихов Страница 5

* * *

— Мы расстаемся — и одновременноовладевает миром перемена,и страсть к измене так в нем велика,что берегами брезгает река,охладевают к небу облака,кивает правой левая рукаи ей надменно говорит: — Пока!

Апрель уже не предвещает мая,да, мая не видать вам никогда,и распадается Иван-да-Марья.О, желтого и синего вражда!

Свои растенья вытравляет лето,долготы отстранились от широт,и белого не существует цветаостались семь его цветных сирот.

Природа подвергается разрухе,отливы превращаются в прибой,и молкнут звуки — по вине разлукименя с тобой.

Мотороллер

Завиден мне полет твоих колес,о мотороллер розового цвета!Слежу за ним, не унимая слез,что льют без повода в начале лета.

И девочке, припавшей к седокус ликующей и гибельной улыбкой,кажусь я приникающей к листку,согбенной и медлительной улиткой.

Прощай! Твой путь лежит поверх меняи меркнет там, в зеленых отдаленьях.Две радуги, два неба, два огня,бесстыдница, горят в твоих коленях.

И тело твое светится сквозъ плащ,как стебель тонкий сквозь стекло и воду.Вдруг из меня какой-то странный плачвыпархивает, пискнув, на свободу.

Так слабенький твой голосок поет,и песенки мотив так прост и вечен.Но, видишь ли, веселый твой полетнедвижностью моей уравновешен.

Затем твои качели высокии не опасно головокруженье,что по другую сторону доския делаю обратное движенье.

Пока ко мне нисходит тишина,твой шум летит в лужайках отдаленных.Пока моя походка тяжела,подъемлешь ты два крылышка зеленых.

Так проносись! — покуда я стою.Так лепечи! — покуда я немею.Всю легкость поднебесную твоюя искупаю тяжестью своею.

Газированная вода

Вот к будке с газированной водой,всех автоматов баловень надменный,таинственный ребенок современныйподходит, как к игрушке заводной.

Затем, самонадеянный фантаст,монету влажную он опускает в щелку,и, нежным брызгам подставляя щеку,стаканом ловит розовый фонтан.

О, мне б его уверенность на миги фамильярность с тайною простою!

Но нет, я этой милости не стою,пускай прольется мимо рук моих.

А мальчуган, причастный чудесам,несет в ладони семь стеклянных граней,и отблеск их летит на красный гравийи больно ударяет по глазам.

Робея, я сама вхожу в игруи поддаюсь с блаженным чувством рискасоблазну металлического диска,и замираю, и стакан беру.

Воспрянув из серебряных оков,родится омут сладкий и соленый,неведомым дыханьем населенныйи свежей толчеею пузырьков.

Все радуги, возникшие из них,пронзают небо в сладости короткой,и вот уже, разнеженный щекоткой,семь вкусов спектра пробует язык.

И автомата темная душавзирает с добротою старомодной,словно крестьянка, что рукой холоднойдаст путнику напиться из ковша.

Тоска по Лермонотову

О Грузия, лишь по твоей вине,когда зима грязна и белоснежна,печаль моя печальна не вполне,не до конца надежда безнадежна.

Одну тебя я счастливо люблю,я лишь твое лицо не лицемерно.Рука твоя на голову моюложится благосклонно и целебно.

Мне не застать врасплох твоей любви.Открытыми объятия ты держишь.Все говоры, все шепоты твоимне на ухо нашепчешь и утешишь.

Но в этот день не так я молода,чтоб выбирать меж севером и югом.Свершилась поздней осени беда,былой уют украсив неуютом.

Лишь черный зонт в моих руках гремит.Живой и мрачной силой он напрягся.То, что тебя покинуть норовит, —пускай покинет, что держать напрасно.

Я отпускаю зонт и не смотрю,как будет он использовать свободу.Я медленно иду по октябрю,сквозь воду и холодную погоду.

В чужом дому, не знаю почему,я бег моих колен остановила.Вы пробовали жить в чужом дому?Там хорошо. И вот как это было.

Был подвиг одиночества свершен.и я могла уйти. Но так случилось,что в этом доме, в ванной, жил сверчок.поскрипывал, оказывал мне милость.

Моя душа тогда была слабаи потому — с доверьем и тоскою —

тот слабый скрип, той песенки словая полюбила слабою душою.

Привыкла вскоре добрая семья,что так, друг друга не опровергая,два пустяка природы — он и я —живут тихонько, песенки слагая.

Итак — я здесь. Мы по ночам не спим,я запою — он отвечать умеет.Ну, хорошо. А где же снам моим,где им-то жить? Где их бездомность реет?

Они все там же, там, где я была,где высочайший юноша вселенноймеж туч и солнца, меж добра и зластоял вверху горы уединенной.

О, там, под покровительством горы,как в медленном недоуменье танца,течения Арагвы и Курыни встретиться не могут, ни расстаться.

Внизу так чист, так мрачен Мцхетский храм.Души его воинственна молитва.В ней гром мечей, и лошадиный храп,и вечная за эту землю битва.

Где он стоял? Вот здесь, где монастырьеще живет всей свежестью размаха,где малый камень с легкостью вместилвеликую тоску того монаха.

Что, мальчик мой, великий человек?Что сделал ты, чтобы воскреснуть больюв моем мозгу и чернотой меж век,все плачущей над маленьким тобою?

И в этой, богом замкнутой судьбе,в своей нижайшей муке превосходства,хотя б сверчок любимому, тебе,сверчок играл средь твоего сиротства?

Стой на горе! Не уходи туда,где-только-то! — через четыре годасомкнется над тобою навсегдапустая, совершенная свобода!

Стой на горе! Я по твоим следамнайду тебя под солнцем, возле Мцхета.

Возьму себе всем зреньем, не отдам,и ты спасен уже, и вечно это.

Стой на горе! Но чем к тебе добрейчужой земли таинственная новость,тем яростней соблазн земли твоей,нужней ее сладчайшая суровость.

Стихотворение, написанное во время бессонницы в Тбилиси

Мне — пляшущей под мцхетскою луной,мне — плачущей любою мышцей в теле,мне — ставшей тенью, слабою длиной,не умещенной в храм Свети-Цховели,мне — обнаженной ниткой, серебрапродернутой в твою иглу, Тбилиси,мне — жившей под звездою, до утра,озябшей до крови в твоей теплице,мне — не умевшей засыпать в ночах,безумьем растлевающей знакомых,имеющей зрачок коня в очах,отпрянувшей от снов, как от загонов,мне — в час зари поющей на мосту:«Прости нам, утро, прегрешенья наши.Обугленных желудков нищетупозолоти своим подарком, хаши»,мне — скачущей наискосок и вспятьв бессоннице, в ее дурной потехе, —о господи, как мне хотелось спатьв глубокой, словно колыбель, постели.Спать — засыпая. Просыпаясь — спать.Спать — медленно, как пригублять напиток.О, спать и сон посасывать, как сласть,пролив слюною сладости избыток.Проснуться поздно, глаз не открывать,чтоб дальше искушать себя секретомпогоды, осеняющей кроватьпока еще не принятым приветом.Мозг слеп, словно остывшая звезда.Пульс тих, как сок в непробужденном древе.И — снова спать! Спать долго. Спать всегда.Спать замкнуто, как в материнском чреве.

Прощание