Валерий Брюсов - Меа Страница 5

МЫСЛЕННО

МЫСЛЕННО, ДА!

Мысленно, да! но с какой напряженностью

Сквозь окна из книг озираем весь мир мы!

Я пластался мечтой над огромной сожженностью

Сахары, тонул в знойных зарослях Бирмы;

Я следил, веки сжав, как с руки краснокожего,

Вся в перьях, летя, пела смерти вестунья;

Я слушал, чтоб в строфы влить звука похожего

Твой грохот, твой дым, в твердь, Мози-оа-Тунья!

Сто раз, нет, сто сотен, пока свое пол-лица

Земля крыла в сумрак, — покой океанам! —

Я белкой метался к полюсу с полюса,

Вдоль всех параллелей, по всем меридианам.

Все хребты твои знаю, все пропасти в кратерах,

Травы всяческих памп, всех Мальстрёмов содомы:

Мой стимер, где б ни был, — в знакомых фарватерах,

Мой авто — всюду гость, мой биплан — всюду дома!

И как часто, сорван с комка зеленого,

Той же волей взрезал я мировое пространство,

Спеша по путям светодня миллионного,

Чтоб хоры светил мне кричали: «Постранствуй!»

И с Марса, с Венеры, с синего Сирия

Созерцал, постигал жизнь в кругу необъятном,

Где миг — мига в веках — наш Египет — Ассирия,

А «я» — электрон, что покинул свой атом!

8 июля 1923

МОЛОДОСТЬ МИРА

Лес, луга, плоскогорья — невиданной фауны…

Ветер свищет по мыслям, соль с моря соря…

Лук на голых лопатках, грядущие Фаусты

Рыщут, где б на добычу, с осанкой царя.

В морок зорких пещер ночь уводит: с Церлинами

Дон-Жуаны жмут ворох прогнившей травы.

Завтра прыгать Колумбам путями орлиными,

В дебрях врезать Вобанам для мамонтов рвы.

Лунь-ведун счел все луны, все цифры в Люцифере,

Тайны неба колебля, — лохматый Лаплас!

Вторят те ритму речи, те чертят на шифере,—

Братья старшие Гете и Дюреров глаз!

Лес, луга, плоскогорья и ветер пройоденный,

Будущих всех столетий крыльцо-колыбель,

Где еще в гром не крылись ни Зевсы, ни Одины,—

Сквозь кивот библиотек вздох бедный тебе ль?

Ветер свищет по мыслям, где медлим в трамвае мы,

Где нам радио ропщут, — газетный листок…

Гость неведомой флоры, преданьем срываемый,

Меж авто, в пыль асфальта, спадает цветок.

14 мая 1923

НАД СНЕГОМ КАНАДЫ

Там, с угла Оттанукзгла, где снегом зарылась Канада,

Тде, гигантская кукла, нос — в полюс, Америка, — рысь

Ждет, к суку прилегла, взором мерит простор, если надо

Прыгнуть; в узких зрачках—голод, страх,

вековая корысть.

Тихо все от великой, безмерно раздвинутой стужи;

Над рекой, по полям, через лес январь белость простер;

Холод жмет, горы, словно звериные туши, все туже;

Пусто; где-то неверно чуть вьет дровосечий костер.

Рысь застыла, рысь ждет, не протопчут ли

четкость олени,

Не шмыгнет ли зайчонок (соперник что волк и лиса!);

Рысь храбра; в теле кровь долгих, тех же пустынь,

поколений,

Рысей, грызших врага, как грызет колкий холод леса.

Кровь стучит в тишине пламенем напряженных артерий,

Лишь бы, по-белу алое, алчь утолить довелось!

Не уступит, не сдаст даже черно-пятнистой пантере,

Даже если из дебри, рогами вперед, внове — лось!

Чу! Хруст. Что там? Всей сжаться. За ствольями

бурые лыжи

Лижут в дружном скольженьи блистающий искрами наст.

Вот — он, жуткий, что сон, — человек! вот он —

хмурый и рыжий:

Топора синь, ружья синь, мех куртки, тверд, |

прям, коренаст.

Сжаться, слиться, в сук въесться! Что голода боли!

Несносный

Эти блестки, свет стали, свет лезвий, свет |

жалящих глаз!

Слиться, скрыться: защита — не когти, не зубы, не сосны

Даже! выискать, где под сугробом спасительный лаз!

Там, с угла Оттанукзгла, где снегом зарылась Канада,

Где, гигантская кукла, нос — в полюс, Америка, — век,

За веками, где звери творили свой суд, если надо,

Там идет, лыжи движутся, бог, власть огня, Человек!

17 октября 1922

В ТИХОМ ОКЕАНЕ

Что за бурь, какого случая

Ждет подмытый монолит,

Глядя в море, где летучая

Рыба зыби шевелит?

В годы Кука, давне-славные,

Бригам ребра ты дробил;

Чтоб тебя узнать, их главный и

Неповторный опыт был.

Ныне взрыт зверями трубными

Путь, и что им, если зло

Ветер шутит всеми румбами,

На сто множа их число!

Мимо, гордо, мимо, плавные

Режут синий выплеск вод…

Годы Кука, давне-славные,

С ризой вставлены в кивот.

В дни, когда над бездной вогнутой

Воет огненный циклон,

Только можешь глухо, в окна, ты

Крикнуть стимерам поклон.

Под водой скалой таиться и

Быть размытым ты готов…

Эх! пусть челноки таитские

Мечут на тебя швартов!

6 — 7 февраля 1923

МАРРИЭТОВЫ МИЧМАНЫ

Марриэтовы мичманы,

Вы, лихая ватага,—

Здесь лукаво-комичные,

Там живая отвага!

Вслед за вами, по вспененным

Тропам, с детства мы — чайка!

Волны пели, и в пеньи нам:

«Примечай! примечай-ка!»

Где учебник? Рассеянно

Глаз твердит: «Смерть Аттилы»…

А в мечтах: из бассейна

Голубого — Антиллы.

А в мечтах: на фрегате мы,

Шхуны в плен с их поклажей!

Мальты там берега из тьмы,

Шум и скрип такелажа.

А за шквалами шалости:

Красть изюм, бить нежонок…

Ах! припомнить до жалости

Те страницы книжонок,

Ту неправду, что измала

Жгла огнем неустанным,

Ту, что волю в нас вызвала —

В жизни стать капитаном!..

20 августа 1923

ПЕСНЯ ДЕВУШКИ В ТАЙГЕ

Медвежья шкура постлана

В моем углу; я жду…

Ты, дальним небом посланный,

Спади, как плод в саду!

Весна цвела травинками,

Был желт в июле мед;

Свис, в осень, над тропинками

Из алых бус намет.

Лежу, и груди посланы

Ловить слепую мглу…

Медвежья шкура постлана,

Тепла, в моем углу.

Таясь в тайге, с лосятами

Лосиху водит лось…

Мне ль с грудями не взятыми

Снег встретить довелось?

Весна цвела травинками.

Вот осень. Зрелый груз

Гнут ветры над тропинками,—

Лесных рябин и груш.

Медвежья шкура постлана…

Ты, свыкший ветви гнуть,

Ты, ветер, небом посланный,

Сбрось грушу мне на грудь!

7 февраля 1923

ГДЕ-ТО

Островки, заливы, косы,

Отмель, смятая водой;

Волны выгнуты и косы,

На песке рисунок рунный

Чертят пенистой грядой.

Островки, заливы, косы,

Отмель, вскрытая водой;

Женщин вылоснились косы;

Слит с закатом рокот струнный;

Слит с толпой ведун седой.

Взглянет вечер. Кто-то будет

Звать красотку к тени ив.

Вздохи, стоны, споры: — «Будет!»

— «Нет! еще!» — Над сном стыдливым

Месяц ласки льет, ленив.

В ранний вечер кто-то будет

Звать красотку к тени ив…

Пусть же солнце сонных будит!

Месяц медлит над отливом,

Час зачатья осенив.

14 мая 1923

НАЕДИНЕ С СОБОЙ

ТА ЖЕ ГРУДЬ

Давно охладели, давно окаменели

Те выкрики дня, те ночные слова:

Эти груди, что спруты, тянулись ко мне ли?

Этих бедер уклоны я ль целовал?

В памяти плиты сдвинуты плотно,

Но мечты, зеленея, пробились меж них:

Мастеров Ренессанса живые полотна,

Где над воплем Помпеи рубцевались межи.

Ведь так просто, как счет, как сдача с кредитки,

С любовницей ночью прощаться в дверях,

Чтоб соседка соседке (шепот в ухо): «Гляди-тка!

Он — к жене на постель! я-то знаю: две в ряд!»

И друзья хохотали, кем был я брошен,

Бросил кого (за вином, на авось),

Про то, как выл в страхе разметанный Брокен,

Иль стилет трепетал через сердце насквозь.

Были смерти, — такие, что смерть лишь насмешка,

Были жизни, — и в жизнях гейзер огней.

Но судьба, кто-то властный, кричал мне: «Не

мешкай!»

И строфы о них стали стоном о ней.

Так все камни Эллад — в Капитолии Рима,

Первых ящеров лет — в зигзаге стрижа.

Пусть целую другую! Мне только зримо,

Что я к той же груди, сквозь годы, прижат!

7 июля 1922

ЭТО Я

В годы — дни (вечный труд!) переплавливать

В сплав — часы, серебро в глубину!

Что ж мы памяти жадной? не вплавь ли звать

Чрез остывшую лаву минут?

Сны цветные ребенка задорного

Молот жизни в сталь строф претворил,

Но туманом явь далей задернуло,—

Голубым, где был перл и берилл.

Что нам видеть, пловцам, с того берега?