Николай Ильин - Океан. Выпуск одиннадцатый Страница 5

Наш корабль ошвартовался к бочке примерно посередине бухты. Командира вызвали в штаб дивизиона. На берегу по делам службы находились боцман, комендоры, один рулевой, акустик. За старшего оставался рулевой К. Ладик.

День был теплый, безветренный. Солнце щедро светило, над водой парили чайки. Казалось, война идет где-то далеко, а здесь только мир и покой.

Однако тишина оказалась обманчивой. Ровно в полдень со стороны моря донесся ровный, нарастающий гул моторов, в небе над горизонтом появились черные точки. На мачте берегового наблюдательного поста взвились два флага «твердо». По коду это означало: «Самолеты противника!»

Мгновенно заработали моторы катеров. Раздались первые выстрелы, навстречу быстро приближающимся вражеским самолетам полетели очереди трассирующих пуль и снарядов. Наш рулевой Ладик также объявил боевую тревогу и рванул обе рукоятки машинного телеграфа на сектор «Вперед, самый полный!». Мотористы Владимир Исаков и Анатолий Казаков включили муфты сцепления, и катер уверенно начал набирать скорость. Времени отдавать швартовый конец не было, и катер, сорвав бочку с якоря, потащил ее за собой.

Команда верхней палубы была уже на своих постах, у орудий и пулеметов. Расчет нашей пушки — наводчик Леонид Ясинский, заряжающий Григорий Максимов и я, подносчик снарядов, — открыл огонь по ближайшим самолетам.

Мы успели сделать лишь несколько выстрелов, как над катером метнулась тень «юнкерса» и справа у борта упали бомбы. Корабль качнуло, столбы воды от взрывов взметнулись вверх и тяжело обрушились на корму. Осколки со звоном ударили по борту, по щиту нашего орудия, по рубке и ходовому мостику. Взрывной волной меня кинуло на кранец первых выстрелов, в нос и рот ударило сладковато-тошнотворным запахом взрывчатки. Боли не почувствовал. «Жив! — мелькнула мысль. — Надо стрелять!.. Стрелять!..»

Но стрелять было некому. У орудия лицом вниз неподвижно лежал Ясинский. Рядом — Максимов с окровавленной головой. Опираясь на руки, он пытался подняться. Я рывком встал и бросился к нему, хотел помочь.

— Гриша… Гриша… Как же так? Встань, поднимись, Гриша! — умолял я его. — Надо встать… Надо стрелять…

Не поднялся Гриша. Один осколок попал ему в висок, другой пробил грудь чуть пониже сердца. Теряя последние силы, Максимов прошептал:

— Не надо, друг, оставь меня… Я не смогу… Иди… действуй сам…

Вокруг шел бой. По всей бухте рвались бомбы, гремели орудийные выстрелы, трещали пулеметные очереди. «А наша пушка молчит», — промелькнуло в сознании.

Не помню, как я оказался у орудия. Оно было не заряжено. Рванулся к кранцу, достал снаряд, зарядил. И взялся за наводку. Угол подъема ствола довел до угла пикирования ближайшего «юнкерса» и выстрелил. Раз… другой… третий… Работал изо всех сил. Секунда — вынут снаряд из кранца. Секунда — дослан в орудие. Еще секунда — выстрел… Стрелял молча, стиснув зубы, не видя ничего вокруг, кроме своей пушки и вражеских самолетов, понимая, что только эффективный заградительный огонь может сейчас спасти катер.

Очередной надсадный свист заставил на мгновение замереть. Бомба! Попадет или нет?!

Два мощных взрыва раздались совсем рядом. Снова сильно толкнуло от орудия. Я отлетел в сторону. Видел: осколком вырвало большой кусок броневого щита у орудия.

С трудом поднялся, бросил взгляд на рубку. Соседний пулемет молчал. Пулеметчик Борис Васильев стоял, болезненно улыбаясь, и смотрел на перебитые пальцы рук. У рубки неподвижно лежал другой пулеметчик — Гена Ампилогов. Крупным осколком ему оторвало ногу. Носовое орудие тоже молчало…

А с кормы заходил на боевой курс очередной «юнкерс».

— Стреляй, Боря! Стреляй! — почему-то крикнул я и тут же понял, что не может он стрелять. И никто не сможет на нашем катере.

Опомнившись, опять бросился к своей сорокапятке. Выручай, родная! Заученно, почти механически выполнил все операции по заряжанию: принес снаряд, дослал в казенник, прицелился — и снова открыл огонь…

Стреляя, не обращал внимания на разрывы бомб, на жужжание пуль и осколков. Азарт боя захватил полностью, все умение, натренированность, умноженные на лютую ненависть к врагу, — все было вложено в одно стремление: стрелять! Стрелять!.. Бить их, пока есть силы, пока бьется сердце!..

Израненный, опустевший, наш катер, делая крутые повороты, несся по вспененной поверхности бухты, а кормовое орудие било и било. И вот один из снарядов угодил в «юнкерс»! Мотор его вспыхнул. Оставив густой шлейф черного дыма, фашистский самолет упал в море.

Позже мы узнали, что тот бой в бухте Гакково длился всего несколько минут. В налете участвовало восемнадцать «юнкерсов». Два из них были сбиты зенитным огнем кораблей. Один оказался на моем счету.

После боя нам было разрешено подойти к пирсу. На берегу нас встречали командир и другие члены команды катера. Они с тревогой наблюдали за нашими действиями.

— Действовали правильно. Молодцы! — сказал командир и каждому из нас пожал руку.

Молча простились с погибшими комендорами. Раненых погрузили в санитарную машину. Командир подошел к ним, громко, чтобы слышали все, сказал:

— Поправляйтесь быстрее и возвращайтесь на катер. Жду вас, экипаж пополнять не буду.

Слово свое он сдержал.

Николай Портенко,

юнга торпедного катера

НА ТОРПЕДНОМ КАТЕРЕ

В походе на торпедном катере ощущение такое, будто летишь над морем. Монотонно гудят моторы, бьет в лицо ветер, несутся навстречу волны-непоседы, разлетаясь из-под киля белой пеной. Корпус катера содрогается, а люди напряжены. Каждый член экипажа на своем месте…

Именно таким запомнился мне тот поход летним днем 1943 года. Группа торпедных катеров под командованием старшего лейтенанта М. М. Пьянова следовала из Кронштадта к Лавенсари, передовой базе КБФ. Погода нам благоприятствовала, сведений о наличии на нашем пути сил противника не было. И казалось, что поход обойдется без осложнений.

Устроившись у своего пулемета ДШК, я внимательно осматривал порученный мне сектор наблюдения.

Моя служба на флоте только начиналась. Всего два месяца назад я прибыл в Кронштадт вместе с другими выпускниками Соловецкой школы юнг ВМФ и был направлен в бригаду торпедных катеров. Сбывалась моя сокровенная мечта.

С первых дней Великой Отечественной я рвался на фронт, особенно летом 1942 года, когда фронт стал приближаться к берегам Волги (жил я в ту пору в Саратовской области). Вместе с другими ребятами-комсомольцами я несколько раз обращался в комитет комсомола с просьбой направить в действующую армию. И все мы неизменно получали отказ. И вдруг — в июле или августе, точно сейчас не помню, — пришла весть: объявлен набор добровольцев в Школу юнг Военно-Морского Флота. Конечно, я сразу же подал документы. Комиссия сказала: «Годен». И вскоре вместе с другими счастливчиками я отправился в неблизкий путь к Белому морю, на Соловецкие острова.

Трудностей было немало. Жили в палатках, строили землянки, затем приспособили для жилья и занятий помещения бывшего монастыря. Обслуживали себя сами. Помнится, особенно доставалось нам в зимнюю пору при стирке белья в проруби. Руки коченели, мокрые тельняшки и робы леденели на глазах. Тяжело было, но мы все преодолевали, упорно учились, понимая, что боевая обстановка потребует от нас и выносливости, и высокого мастерства. Весной 1943 года после сдачи экзаменов нас, четырнадцать выпускников, обучавшихся специальности боцмана торпедного катера, откомандировали на Балтику.

И вот первый поход.

До боли в глазах всматриваюсь в море и небо. Пустота бездонная. И вдруг из-за горизонта наплывают точки. Птицы? Нет, слишком ровный полет. Быстро приближаются, растут в размерах…

— Самолеты противника слева! Угол места… Дистанция… — кричу тревожно и хватаюсь за рукоятки пулемета.

Как учили, так и действую.

— Есть! — отвечает командир и смотрит вправо — там неровной цепочкой вырисовывается несколько силуэтов малых кораблей. Угадываю: катера явно вражеские, идут нам наперерез.

Вот тебе на́: и с неба и с моря.

Катера перестраиваются. Наш «ТКА-96» отворачивает влево и прибавляет скорость.

— По самолетам противника, огонь! — командует командир лейтенант Самарин. Один из «юнкерсов» уже начинает заходить на боевой курс. А за ним и другой выстраивается.

— Есть открыть огонь по самолетам! — кричу я, но уже не слышу своего голоса. Гул нарастает. Заработали пулеметы.

Сквозь прицельную рамку «юнкерс» кажется необычно большим. Нажимаю на гашетку и чувствую, как меня трясет. Тяжелый ДШК словно хочет вырваться из рук.

В критический момент, когда из бомболюков вывалились предназначенные для нас бомбы, лейтенант резко кладет руль вправо и выводит катер из-под удара. Бомбы рвутся в стороне. «Юнкерс» зловещей тенью мелькает на фоне серого неба и уходит.