Вадим Шершеневич - Поэмы Страница 5

1918 г.

(источник — В. Шершеневич «Листы имажиниста»,

Ярославль, «Верхне-Волжское книжное издательство», 1997 г.)

СЛЕЗЫ КУЛАК ЗАЖАТЬ

Отчаянье проехало под глаза синяком,В этой синьке белье щек не вымою.Даже не знаю, на свете какомШарить тебя, любимая!

Как тюрьму, череп судьбы раскрою ли?Времени крикну: «Свое предсказанье осклабь!»Неужели страшные пулиВ июлеВ отданную мне грудь, как рябь?!

Где ты?Жива ли еще, губокрылая?В разлуке кольцом горизонта с поэтомОбручена?Иль в могилу тело еще неостылое,Как розовая в черный хлеб ветчина?

Гигантскими качелями строк в синевуМолитвы наугад возношу...О тебе какой?О живойИль твоей приснопамятной гибелью,Бесшабашный шут?!Иль твоей приснопамятной гибелью,Ненужной и жуткой такой,Ты внесешься в новую библиюВеликомученицей и святой;А мне?.. Ужасом стены щек моих выбелю.

Лохмотья призраков становятся явью.Стены до крови пробиваю башкой.Рубанком языка молитвы выстругав.Сотни строк написал я за здравье,Сотни лучших за упокой.Любимая! Как же? Где сил, чтобы вынестиЭтих дней полосатый кнут.Наконец, и мой череп не дом же терпимости,Куда всякие мысли прут.

Вечер верстами меряет згу.Не могу.От скрипа ломаются зубы.Не могу.От истерик шатается грудь.Неужели по улицам выпрашивать губы,Как мальчишка окурок просит курнуть.

Солнце рыжее, пегоеПо комнате бегаетБосиком.Пустотою заскорузлое сердце вымою.Люди! Не знаю: на свете какомНеводом веры поймаю любимую.

О нас: о любимой плюс поэте —Даже воробьи свистят.Обокрали лишь двух мы на свете,Но эти Покражу простят.

На однуЧашку все революции мира,На другую мою любовь и к нейЛуну,Как медную гирю, —И другая тяжелей!

Рвота пушек. По щекам равнин веснушками конница.Шар земной у новых ключей.А я прогрызаю зубами бессонницыГустое тесто ночей.

Кошки восстаний рыжим брюхом в воздухеИ ловко на лапы четырех сел.Но, как я, мечтал лишь об отдыхеВ Иерусалим Христа ввозивший осел.

Любимая!Слышу: далеко винтовка —Выключатель счастья — икнет...Это, быть может, кто-то неловкоЛицо твое — блюдо весны —Разобьет.

Что же дальше? Любимая!Для полной весныНужно солнце, нагнущее выю,Канитель воробьев и смола из сосны,Да глаза твои сплошь голубые.Значит: больше не будет весны?

Мир присел от натуги на корточкиИ тянет луну, на луче, какБурлак.Раскрываю я глаз моих форточки,Чтобы в черепе бегал сквозняк.

Счастья в мире настанет так много!..Я ж лишенИ стихов и любви.Судьба, словно слон,Подняла свою ногуНадо мною. Ну, что же? Дави!

Что сулят?— В обетованную землю выезд?Говорят— Сегодняшний день — вокзал.Слон, дави! Может, кровь моя выест,Словно серная капля, у мира глаза.

В простоквашу сгущая туманы,На оселкеМоих строк точу топор.Сколько раз в уголкеЯ зализывал раны!Люди! Не жаловался до сих пор.

А теперь города повзъерошу я,Не отличишь проселка от Невского!Каждый день превращу я в хорошуюСтраницу из Достоевского!

Череп шара земного вымою —И по кегельбану мира его легкоМоя рука.А покаДаже не знаю: на свете какомШарить тебя, любимая?!

Судьба огрызнулась.Подол ее выпачканТвоим криком предсмертным...О ком? А душа не умеет на цыпочкахТак и топает сапогом.

Небо трауром туч я закрою.Как кукушка, гром закудахчет в простор.На меня свой мутный зрачок с ханжоюГрафин, как циклоп, упер.Умереть?Не умею. ВедьОстановка сердца отменяется...Одиночество, как лапу медведь,Сосет меня ночью и не наедается.

Любимая! Умерла. Глаза, как конвой,Озираются: Куда? Направо? Прямо?Любимая!Как же? А стихам каковоБез мамы?С 1917-го годаВ обмен на золото кудрей твоихВсе стихи тебе я отдал.Ты смертью возвращаешь их.

Не надо! Не надо! Куда мне?!Не смеюТвоим именем окропить тишину.Со стихами, как с камнемНа шее,Я в мире иду ко дну.

С душою растерзанней рытвин ГалицииОстывшую миску сердца голодным несу я.Не смею за тебя даже молиться,Помню: «Имени моего всуе...»Помню: сколько раз с усопшей моеюВыступал на крестовый поход любви.Ах, знаю, что кровь из груди была не краснее,Не краснее,Чем губы твои.

Знаю: пули,Что пели от болиВ июлеФьють... фыоть...Вы не знали: в ее ли,В мою лиВжалились грудь.

Мир, бреди наугад и пой.Шагай, пока не устанут ноги!Нам сегодня, кровавый, с тобойНе по дороге!!!

Из Евангелья вырвал я начистоО милосердьи страницы и в згу —На черта ли эти чудачества,Если выполнить их не могу.

Какие-то глотки святых возвещали:«В началеБыло слово...» Ненужная весть!Я не знаю, что было в начале,Но в конце — только месть!

Душа обнищала... Душа босиком.Мимо рыб молчаливыхИ болтливыхЛюдей мимо я...Знаю теперь, на свете какомНеводом нежности поймаю любимую!

Эти строки с одышкой допишет рука,Отдохнут занывшие плечи, —И да будет обоим земля нам легка,Как легка была первая встреча.

1919 г.

(источник — В. Шершеневич «Листы имажиниста»,

Ярославль, «Верхне-Волжское книжное издательство», 1997 г.)

Я МИНУС ВСЕ

От окна убежала пихта,Чтоб молчать, чтоб молчать и молчать!Я шепчу о постройках каких-тоГубами красней кирпича.

Из осоки ресниц добровольцыДве слезы ползли и ползли.Ах, оправьте их, девушки, в кольца,Как последний подарок земли.

Сколько жить? 28 иль 100?Все нашел, сколько было ошибок?Опадает листок за листом,Календарь отрывных улыбок.

От папирос в мундштуке никотин,От любви только слезы длинные.Может, в мире я очень один,Может, лучше, коль был бы один я!

Чаще мажу я йодом зариВоспаленных глаз моих жерла.В пересохшей чернильнице горлаВялой мухой елозится крик.

Я кладу в гильотину окнаНикудышную, буйную голову.Резаком упади, луна,Сотни лет безнадежно тяжелая!

Обо мне не будут трауры крепово виться,Слезами жирных щек не намаслишь,Среди мусора хроник и передовицСпотыкнешься глазами раз лишь.

Втиснет когти в бумагу газетный станок,Из-под когтей брызнет кровью юмор,И цыплята петита в курятнике гранок:— Вадим Шершеневич умер!

И вот уж нет меры, чтоб вымерить радиусТвоих изумленных зрачков.Только помнишь, как шел я, радуясь,За табором ненужных годов.

Только страшно становится вчуже,Вот уж видишь сквозь дрогнувший молью туман.Закачался оскаленный ужас,И высунут язык, как подкладкой карман.

Сотни их, кто теперь в тишине польютЗа катафалком слезинками пыль.Над моею житейскою небыльюВоскреси еще страшную быль!

Диоген с фонарем человеке стонет, —Сотни люстр зажег я и сжег их.Все подделал ключи. Никого нет,Кому было б со мной по дороге.

Люди, люди! Распять кто хотел,Кто пощады безудержно требовал.Но никто не сумел повисеть на крестеСо мной рядом, чтобы скучно мне не было.

Женщины, помните, как в бандероль,Вас завертывал в ласки я, широкоокий,И крови красный алкогольИз жил выбрызгивался в строки, —

И плыли женщины по руслам строкБаржами, груженными доверху,А они вымеряли раскрытым циркулем ног:Сколько страсти в душе у любовника?

Выбрел в поле я, выбрел в поле,С профилем точеного карандаша!Гладил ветер, лаская и холя,У затона усы камыша.

Лег и плачу. И стружками стон,Отчего не умею попроще?!Липли мокрые лохмотья воронК ельным ребрам худевшей рощи.

На заводы! В стальной монастырь!В разъяренные бельма печьи!Но спокойно лопочут поршней глистыНа своем непонятном наречьи.

Над фабричной трубою пушок,Льется нефть золотыми помоями.Ах, по-своему им хорошо.Ах, когда бы им всем да по-моему!

О Господь! Пред тобой бы я стих,Ты такой же усталый и скверный!Коль себя не сумел ты спасти,Так меня-то спасешь ты наверно!

Все, что мог, рассказал я начерно,Набело другим ты позволь,Не смотри, что ругаюсь я матерно.Может, в этом — сладчайшая боль.

Пусть другие молились спокойненько,Но их вопль был камень и стынь.А ругань моя — разбойникаПоследний предсмертный аминь.

Но старик посмотрел безраздумнейИ, как милостынь, вынес ответ:— Не нужны, не нужны в раю мнеПраведники из оперетт.

Так куда же, куда же еще мне бежать?Об кого ж я еще не ушибся?Только небо громами не устанет ли ржатьНадо мной из разбитого гипса?!

Вижу, вижу: в простых и ржаных облакахВасильки тонких молний синеют.Кто-то череп несет мой в ветровых рукахПривязать его миру на шею.

Кто стреножит мне сердце в груди?Створки губ кто свинтит навечно?Сам себя я в издевку родил,Сам себя и убью я, конечно!

Сердце скачет в последний по мерзлой душе,Горизонт мыльной петли все уже.С обручальным кольцом веревки вкруг шеиЗакачайся, оскаленный ужас!

1920 г.