Вадим Шершеневич - Поэмы Страница 6

1919 г.

(источник — В. Шершеневич «Листы имажиниста»,

Ярославль, «Верхне-Волжское книжное издательство», 1997 г.)

Я МИНУС ВСЕ

От окна убежала пихта,Чтоб молчать, чтоб молчать и молчать!Я шепчу о постройках каких-тоГубами красней кирпича.

Из осоки ресниц добровольцыДве слезы ползли и ползли.Ах, оправьте их, девушки, в кольца,Как последний подарок земли.

Сколько жить? 28 иль 100?Все нашел, сколько было ошибок?Опадает листок за листом,Календарь отрывных улыбок.

От папирос в мундштуке никотин,От любви только слезы длинные.Может, в мире я очень один,Может, лучше, коль был бы один я!

Чаще мажу я йодом зариВоспаленных глаз моих жерла.В пересохшей чернильнице горлаВялой мухой елозится крик.

Я кладу в гильотину окнаНикудышную, буйную голову.Резаком упади, луна,Сотни лет безнадежно тяжелая!

Обо мне не будут трауры крепово виться,Слезами жирных щек не намаслишь,Среди мусора хроник и передовицСпотыкнешься глазами раз лишь.

Втиснет когти в бумагу газетный станок,Из-под когтей брызнет кровью юмор,И цыплята петита в курятнике гранок:— Вадим Шершеневич умер!

И вот уж нет меры, чтоб вымерить радиусТвоих изумленных зрачков.Только помнишь, как шел я, радуясь,За табором ненужных годов.

Только страшно становится вчуже,Вот уж видишь сквозь дрогнувший молью туман.Закачался оскаленный ужас,И высунут язык, как подкладкой карман.

Сотни их, кто теперь в тишине польютЗа катафалком слезинками пыль.Над моею житейскою небыльюВоскреси еще страшную быль!

Диоген с фонарем человеке стонет, —Сотни люстр зажег я и сжег их.Все подделал ключи. Никого нет,Кому было б со мной по дороге.

Люди, люди! Распять кто хотел,Кто пощады безудержно требовал.Но никто не сумел повисеть на крестеСо мной рядом, чтобы скучно мне не было.

Женщины, помните, как в бандероль,Вас завертывал в ласки я, широкоокий,И крови красный алкогольИз жил выбрызгивался в строки, —

И плыли женщины по руслам строкБаржами, груженными доверху,А они вымеряли раскрытым циркулем ног:Сколько страсти в душе у любовника?

Выбрел в поле я, выбрел в поле,С профилем точеного карандаша!Гладил ветер, лаская и холя,У затона усы камыша.

Лег и плачу. И стружками стон,Отчего не умею попроще?!Липли мокрые лохмотья воронК ельным ребрам худевшей рощи.

На заводы! В стальной монастырь!В разъяренные бельма печьи!Но спокойно лопочут поршней глистыНа своем непонятном наречьи.

Над фабричной трубою пушок,Льется нефть золотыми помоями.Ах, по-своему им хорошо.Ах, когда бы им всем да по-моему!

О Господь! Пред тобой бы я стих,Ты такой же усталый и скверный!Коль себя не сумел ты спасти,Так меня-то спасешь ты наверно!

Все, что мог, рассказал я начерно,Набело другим ты позволь,Не смотри, что ругаюсь я матерно.Может, в этом — сладчайшая боль.

Пусть другие молились спокойненько,Но их вопль был камень и стынь.А ругань моя — разбойникаПоследний предсмертный аминь.

Но старик посмотрел безраздумнейИ, как милостынь, вынес ответ:— Не нужны, не нужны в раю мнеПраведники из оперетт.

Так куда же, куда же еще мне бежать?Об кого ж я еще не ушибся?Только небо громами не устанет ли ржатьНадо мной из разбитого гипса?!

Вижу, вижу: в простых и ржаных облакахВасильки тонких молний синеют.Кто-то череп несет мой в ветровых рукахПривязать его миру на шею.

Кто стреножит мне сердце в груди?Створки губ кто свинтит навечно?Сам себя я в издевку родил,Сам себя и убью я, конечно!

Сердце скачет в последний по мерзлой душе,Горизонт мыльной петли все уже.С обручальным кольцом веревки вкруг шеиЗакачайся, оскаленный ужас!

1920 г.

(источник — В. Шершеневич «Листы имажиниста»,

Ярославль, «Верхне-Волжское книжное издательство», 1997 г.)

ЗАВЕЩАНИЕ

Сергею Есенину

Города смиренный сын, у каменной постели умирающего отца,Преклоняю колени строф, сиротеющий малый;И Волга глубокая слез по лицуКатится: «Господи! Железобетонную душу помилуй!»

Все, кто не пьян маслянистою лестью,Посмотрите: уже за угломОпадают вывесок листья,Не мелькнут светляками реклам.

Электрической кровью не тужатсяВены проволок в январе,И мигают, хромают и ежатсяПод кнутами дождя фонари.

Сам видал я вчера за Таганкою,Как под уличный выбред и вой,Мне проржав перегудкою звонкою,С голодухи свалился трамвай.

На бок пал и брыкался колесами,Грыз беззубою мордой гранит;Над дрожащими стеклами мясамиЗачинали свой пир сто щенят.

Даже щеки прекраснейшей улицыПокрываются плесенью трав...Эй, поэты: кто нынче помолитсяУ одра городов?..

Эй, поэты! Из мощных мостовых ладонейВсесильно выпадает крупа булыжника, и не слышен стукМолотков у ползущих на небо зданий, —Города в будущее шаг!

Эй, поэты! Нынче поздно нам быть беспокойным!Разве может трубою завыть воробей?!К городам подползает деревня с окраин,Подбоченясь трухлявой избой.

Как медведь, вся обросшая космами рощи,Приползла из берлоги последних годин.Что же, город, не дымишься похабщиной резче,Вытекая зрачками разбитых окон?!

Что ж не вьешься, как прежде, в веселом кеквоке?Люди мрут — это падают зубы из рта.Полукругом по площади встали и воют зеваки,Не корона ли ужаса то?

Подошла и в косынке цветущих раздолийОбтирает с проспектов машинную вонь.И спадает к ногам небоскреба в печалиКрыша, надетая встарь набекрень.

О проклятая! С цветами, с лучиной, с короюИ с котомкой мужицких дум!Лучше с городом вместе умру я,Чем деревне ключи от поэм передам.

Чтоб повеситься, рельсы петлею скручу я,В кузов дохлых авто я залезу, как в гроб.Что же, город, вздымаешь горчей и горчееК небесам пятерню ослабевшую труб?!

Инженеры, вы строили камни по планам!Мы, поэты, построили душу столиц!Так не вместе ль свалиться с безудержным стономУ одра, где чудесный мертвец?!

Не слыхали мы с вами мужицких восстаний,Это сбор был деревням в поход.Вот ползут к нам в сельском звоне,Словно псы, оголтелые полчища хат.

«Не уйти, не уйти нам от гибели!»Подогнулись коленки Кремля!Скоро станем безумною небыльюИ прекрасным виденьем земли.

Поклянитесь же те, кто останетсяИ кого не сожрут натощак, —Что навеки соленою конницейБудут слезы стекать с ваших щек.

Два румянца я вижу на щеках бессонниц.Умирающий город! Отец мой! Прими же мой стон!На виске моем кровь — это первый румянец,А второй — кирпичи упадающих стен.

1921 г.

(источник — В. Шершеневич «Листы имажиниста»,

Ярославль, «Верхне-Волжское книжное издательство», 1997 г.)

АНГЕЛ КАТАСТРОФ

Истинно говорю вам: года такого не будет!..Сломлен каменный тополь колокольни святой.Слышите: гул под землею? Это в гробе российский прадедПотрясает изгнившей палицей своих костей.

Жизнь бродила старухой знакомой,Мы играли ее клюкой.Я луну посвящал любимой,Приручал я солнце ей.

И веселое солнце — ромашкой,Лепестки ее наземь лучи.Как страницы волшебной книжки,Я листал этот шепот ночей.

Я транжирил ночи и песни,Мотовство поцелуев и слез,И за той, что была всех прекрасней,Словно пес, устремлялся мой глаз.

Как тигренок свирепый, но близкий,За прутьями ресниц любовь.Я радугу, как рыцарь подвязку,Любимой надевал на рукав.

Было тихо, и это не плохо,Было скучно мне, но между тем,Оборвать если крылья у мухи,Так и то уж гудело, как гром.

А теперь только ярмарка стона,Как занозы к нам в уши «пли»,Тихой кажется жизнь капитана,Что смываем волной с корабля.

Счастлив кажется турок, что на колБыл посажен султаном. СиделБы всю жизнь на колу да охал,Но никто никуда бы не гнал.

Казначейство звезд и химеры...Дурацкий колпак — небосклон,И осень стреляет в заборыКрасною дробью рябин.

Красный кашель грозы звериной,И о Боге мяучит кот.Как свечка в постав пред иконой,К стенке поставлен поэт.

На кладбищах кресты — это вехиЗаблудившимся в истинах нам.Выщипывает рука голодухиС подбородка Поволжья село за селом.

Все мы стали волосатей и проще,И все время бредем с похорон.Красная роза все чащеЦветет у виска россиян.

Пчелка свинцовая жалитЧаще сегодня, чем встарь.Ничего. Жернов сердца все перемелет,Если сердце из камня теперь.

Шел молиться тебе я, разум,Подошел, а уж ты побежден.Не хотели ль мы быть паровозомВсех народов, племен и стран?

Не хотели ль быть локомотивом,Чтоб вагоны Париж и Берлин?Оступились мы, видно, словомПоперхнулись, теперь под уклон.

Машинист неповинен. КолесаВ быстроте завертелись с ума.Что? Славянская робкая раса?Иль упорство виновно само?

О, великое наше холопство!О, души мелкорослой галдеж!Мы бормочем теперь непотребство,Возжелав произнесть «0тче наш».

Лишь мигают ресницами спицы,Лишь одно нам: на дно, на дно!Разломаться тебе, не распетьсяОбручальною песней, страна!

Над душой моей переселенцаПроплывает, скривясь, прозвеневБубенцом дурацким солнца,Черный ангел катастроф!

1921 г.