Игорь Северянин - Том 2. Поэзоантракт Страница 52

Бэбэ

Баронессе М.А. Д-и

Что было сказочно лет в девять,То в двадцать девять было б как?Могли б Вы так же королевитьТеперь, вступив со мною в брак?

Вы оправдали бы те слезы,Что Вами пролиты, теперь?Вы испытали бы те грезы?Почувствовали б ряд потерь?

Где Вы теперь? все так же ль новыДля Вас мечтанья и слова?Быть может, замужем давно Вы,Но, впрочем, может быть, вдова?…

Меня Вы помните ль? бывалиВы у меня на вечерах?На Вашего лица овалеТекла ль слеза о детских снах?

Прочтете ли поэзы эти?Найдете ль строки о себе?А, может быть, Вас нет на свете,Моя наивная Бэбэ?…

Иль Вашей зрелости одевитьУже не в силах жизни мрак?…Что было интересно в девять,То в двадцать девять было б как?!

Кн. Б.А. Тенишеву

Князь! милый князь! ау! Вы живы?Перебирая писем ряд,Нашел я Ваше, и, счастливыйВоспоминаньем, как я рад!

Мне сразу вспомнилась и школа,И детство, и с природой связь,И Вы, мой добрый, мой веселый,Мой остроумный милый князь!

В Череповце, от скуки мглистом,И тривиальном, и пустом,Вас называли модернистомЗа Сологуба первый том…

Провинциальные кокеткиОт князя были без ума,И казначейша (лик конфетки!)Была в Вас влюблена сама,

Ведь штраусовская «Электра» —Не новгородская тоска!..О, Вы — единственный директор,Похожий на ученика!

И вот, когда Вы, поседелый,Но тот же юный и живой,Пришли на вечер мой, я целыйМирок восставил пред собой.

И поздравленья принимаяОт Вас, и нежно Вас обняв,Я вспомнил дни иного маяИ шорохи иных дубрав…

Стихи Ахматовой

Стихи Ахматовой считаютХорошим тоном (comme il faut…)Позевывая, их читают,Из них не помня ничего!..

«Не в них ли сердце современнойЗапросной женщины?» — твердятИ с миной скуки сокровеннойПриводят несколько цитат.

Я не согласен, — я обиженЗа современность: неужельНастолько женский дух унижен,Что в нудном плаче — самоцель?

Ведь это ж Надсона повадка,И не ему ль она близка?Что за скрипучая «кроватка»!Что за ползучая тоска!

Когда ж читает на эстрадеОна стихи, я сам не свой:Как стилен в мертвом ПетроградеЕе высокопарный вой!..

И так же тягостен для слухаПоэт (как он зовется там?!)Ах, вспомнил: «мраморная муха[3]»И он же — Осип Мандельштам.

И если в Лохвицкой — «отсталость»,«Цыганщина» есть «что-то», тоВ Ахматовой ее «усталость»Есть абсолютное ничто.

Лира Лохвицкой

Порыв натуры героичной,Полет в бездонье голубом,Меж строчек голос мелодичный —Вот пафос этой лиры в чем!

Ее слеза слезой зоветсяИ выглядит она слезой,И полным сердцем сердце бьется,Гроза трепещет в нем грозой.

Изысканные полутоныЕсть полутоны, а не ноль.Мучительны Агнессы стоныИ настоящая в них боль.

Виденье принца ВандэлинаЕсть не слова, а — Вандэлин,Возникновения причинаКого — в рядах мирских причин.

И ведьма у нее есть ведьма,А не «нарочно», «для детей».При том стихи бряцают медьюИ веют запахом полей.

Бальмонт («Его стихи — сама стихия…»)

Его стихи — сама стихия.Себе бессмертье предреша,Свершает взлеты огневыеЕго стихийная душа.

Он весь поэт, поэт великий.В нем голоса всего и всех.Неуловимый лик столикийОтображает свет и грех.

Он ощущает каждый атомИ славословит солнце он.То серафимом, то пиратомЯвляется хамелеон.

Но вместе с тем он весь, из дюжинТомов составленных своих,Мне не желанен и не нужен:Я не люблю Бальмонта стих.

Есть что-то приторное в книгахЕго, что слаще голубей…И Фофанов в своих веригах,В своих лохмотьях — мне любей!

Брюсов («Никем непревзойденный мастер…»)

Никем непревзойденный мастер.Великий ритор и мудрец.Светило ледовитой страсти.Ловец всех мыслей, всех сердец.

Разламывающая силаТаится в кованых стихах.Душа рассудок научилаЛюбить, сама же пала в прах,

И оттого его холодность:Душа, прошедшая сквозь ум.Его бесспорная надмодностьНе столь от чувства, сколь от дум.

Великий лаборант, он каждыйПорыв усвоил и постиг.Он мучим неизбывной жаждойПознанья всех вселенских книг.

В нем фокус всех цветов и световИ ясной мысли торжество.Он — президент среди поэтов.Мой царский голос — за него.

Сологуб («Какая тающая нежность…»)

Какая тающая нежность!Какая млеющая боль!Что за чеканная небрежность!Что за воздушная фиоль!

Он весь из сладостного вздоха,Он весь — безгрешное дитя…Плохое у него не плохо,И темное поет, блестя…

Изысканнейший рисовальщик.Провидец существа людей,Он — чарователь, чаровальщик,Чарун, он — чарник, чародей.

Так пой же, пой же нам, фиоль же,Струи свой ароматный свет!Такой поэт, каких нет больше:Утонченней, чем тонкий Фет.

Гиппиус («Блистательная Зинаида…»)

Блистательная ЗинаидаНасмешливым своим умом,Которым взращена обида,Всех бьет в полете, как крылом…

Холодный разум ткет ожоги,Как на большом морозе — сталь.Ее глаза лукаво-строги,В них остроумная печаль.

Большой поэт — в ее усмешнойИ едкой лирике. ОнаИдет походкою неспешнойТуда, где быть обречена.

Обречена ж она на царствоБез подданных и без корон.Как царственно ее коварство,И как трагично-скромен трон!

Пять поэтов

Иванов, кто во всеоружьиИ блеске стиля, — не поэт:В его значительном ненужьиБиенья сердца вовсе нет.

Андрея Белого лишь чую,Андрея Белого боюсь…С его стихами не кочуюИ в их глубины не вдаюсь…

Пастэльно-мягок ясный Бунин,Отчетлив и приятно свеж;Он весь осолнечен, олунен,Но незнаком ему мятеж.

Кузмин изломан черезмерно,Напыщен и отвратно-прян.Рокфорно, а не камамберно,Жеманно-спецно обуян.

Нет живописней Гумилева:В лесу тропическом костер!Благоговейно любит слово.Он повелительно-остер.

Ее каприз

Памяти Н. Львовой

Я с нею встретился случайно:Она пришла на мой дебютВ Москве. Успех необычайныйБыл сорван в несколько минут.

Мы с Брюсовым читали двоеВ «Эстетике», а после тамБыл шумный ужин с огневоюВеселостью устроен нам.

И вот она встает и с блескомВ глазах — к Валерию, и тот,Поспешно встав движеньем резким,С улыбкою ко мне идет:

«Поцеловать Вас хочет дама», —Он говорит, и я — готов.Мы с ней сближаемся, и прямоПередо мной — огонь зрачков…

Целую в губы просветленно,И тут же на глазах у всехРасходимся мы церемонно,Под нам сочувствующий смех.

Виктор Гофман