Игорь Северянин - Том 2. Поэзоантракт Страница 54

А.К. Толстой

Кн. Л.М. Ухтомской

Граф Алексей Толстой, чье имяЗвучит мне юностью моейИ новгородскими сырымиЛесами в густоте ветвей;

Чей чудный стих вешне-березовИ упоенно-соловьист,И тихий запад бледно-розов;И вечер благостно росист;

Он, чьи припевы удалые —Любви и жизни торжество;Чья так пленительна МарияИ звонко-майно «Сватовство»;

Он, чье лицо так благородно,Красиво, ясно и светло;Чье творчество так плодородноИ так роскошно расцвело.

Ему слагаю, благодарный,Восторженные двадцать строк:Его напев великодарный —Расцвета моего залог!

Тайна песни

Обворожительных имений,Рек, деревень, садов и селНа свете много; тем не меней, —Кто где всю жизнь свою провел,

Иль только юность, только детство, —Свой славословит уголок,Поет, не разбирая средства,Его, от прочих мест далек.

Неподражаемых поэтов,Художников, артистов иМузыкотворцев много, в этомУж убедиться вы могли.

Однако же, у всяких вкусовИзлюбленный искусник свой:Одним — мил Дебюсси и Брюсов,Другим — Серов и А. Толстой.

Очаровательных созданийНемало между разных рас:Блондинок цвета шерсти ланей,Брюнеток с васильками глаз.

И редко тот, кто любит шведку,Японкой будет увлечен.Лишь соловей, вспорхнув на ветку,И я, такой же, как и он.

Поем равно все то, что видим,И славословим всех равно.Мы никого не ненавидимДа и не любим заодно!

Не оттого ль?…

Итак, нежданное признаньеСлетело с изумленных уст!..Не оттого ль мое терзанье?Не оттого ли мир мне пуст?

Не оттого ли нет мне места,Взлелеянного мной вполне?И в каждой девушке невестаЯвляется невольно мне?

Не оттого ль без оговорокЯ не приемлю ничего?Не оттого ль так жутко-зорокМой взор, вонзенный в Божество?

Не оттого ль мои паденьяИз глуби бездны снова взлет?Не оттого ль стихотвореньямЧего-то все недостает?…

И как судить я брата смею,Когда я недостатков полн,И, — уподобленный пигмею, —Барахтаюсь в пучине волн?…

Чары соловья

Но соловей не величавейМеня, а все ж он — соловей,Чья песнь посвящена дубравеИ первым трепетам ветвей!

В его бесцельном распеваньеНе больше смысла, чем в траве,И все же в нем очарованье, —В ничтожном этом соловье!

И в пенье бестенденциозномНе мудрость высшая ль видна?Не надо вовсе быть серьезным,Когда томит тебя весна!

Весной упиться всем уменьемДуши безразумной умей!Так говорим волшебным пеньемТебе и я, и соловей!

Возрождение

Величье мира — в самом малом.Величье песни — в простоте.Душа того не понимала,Нераспятая на кресте.

Теперь же, после муки крестной,Очищенная, возродясь,Она с мелодией небеснойВдруг обрела живую связь.

Освободясь от исхищренийКогтистой моды, ожил стих —Питомец чистых вдохновенийИ вешних радостей живых.

И вот потек он ручейково,Он бьет струей поверх запруд,И нет нигде такой оковы:Зальдить ручей — мой вольный труд!

«Эти» мужчины

Предвижу критиков ухмылки,Их перекошенные рты.Их презирает стих мой пылкий —Явленье истой красоты!

Огонь святого вдохновеньяРастопит скептицизма лед,И критиков в одно мгновеньеЗакружит мой водоворот.

В нем эти лысые, косые,Кривые, пошлые и все,Кем разукрашена Россия,Вдруг явятся во всей красе.

И взвоют «евнухи Парнаса»,Кружась передо мной волчком:«Позволь, о автор „Ананасов“,Тебя ругнуть… чуть-чуть… бочком:

Ведь при такой дороговизнеКак нам прожить без руготни?»…Нет, кроме шуток, эти «слизни»Существовали в оны дни.

Почти что мной напропалуюМеня угодливо браня,В глаза — чуть руки не целуяИ ремесло свое кляня…

Вне политики

Где ходит море синим шагомТо к берегу, то к островам,Нет плаца бешеным ватагам,Нет фразы взбалмошным словам;

Где в зелень берегов одетаЗлатисто-карая река,Здесь нет ни одного «кадета»,Ни одного «большевика».

И где в растущем изумрудеЛесов и поля дышит Бог,Здесь братьями живут все людиИ славословят каждый вздох.

И здесь, где лишь от счастья плачетЖивой, где горести чужды,Здесь нет политики, и значит:Нет преднамеренной вражды!

Доказательство рабства

Есть доказательство (бесспорнейЕго, пожалуй, не найти!)Что вы, культурники, покорнейРабов, чем вас ни возмути! —

Вы все, — почти без исключенья,И с ранних юношеских лет, —Познали радость опьяненьяИ пьяных грез чаруйный бред.

И что же? Запрещенье водки —Лишенье вас свободных грез —Вы, — апатичны, вялы, кротки, —Перенесли, как жалкий пес!

Вы без малейшего протестаПозволили вас обокрасть, —И ваше грезовое местоВзяла разнузданная власть!

Пожалуй, с солнцем и с сиреньюМогли б расстаться без борьбы?!..Примите ж хлесткое презреньеМое, культурные рабы!

Соната «Изелина»

(Кнут Гамсун, «Пан»)

Спи, спи! пока ты будешь спать,Я расскажу тебе о ночиМоей любви, как не отдатьСебя ему — не стало мочи.

Я дверь ему забыла заперетьСвою шестнадцатой весною:Ах, веял теплый ветер, ведь,Ах, что-то делалось со мною!..

Он появился, как орел.Мы встретились однажды утромПеред охотой. Он пришелИз странствий юно-златокудрым.

Со мной по саду он гулял,И лишь меня рукой коснулся,Он близким, он родным мне стал.В нас точно кто-то встрепенулся.

И у него на белом лбуДва лихорадочных и красныхПятна явились. Я судьбуУзрела в них — в желаньях страстных.

Потом… Потом я вышла в сад,Его искала и бояласьНайти. А губы чуть дрожатЖеланным именем. Смеркалось.

Вдруг он выходит из кустовИ шепчет: «Ночью. В час». Вздыхает.Вдыхает аромат цветов.Молчит. Молчит — и исчезает.

Что этим он хотел сказать:«Сегодня ночью. В час»? — не знаю.Вы это можете понять?Я — ничего не понимаю.

Что должен он уехать в час,Хотел сказать он, вероятно?…Что мне за дело! вот так раз:Зачем мне это непонятно?…

И вот я забываю дверьСвою закрыть, и в час он входит…Как я изумлена теперь,Что дверь открытою находит!..

— Но разве дверь не заперта?… —Я спрашиваю. Предо мноюЕго глаза, его уста,В них фраза: «Я ее закрою»…

Но топота его сапогБоюсь: разбудит он служанку.И стула скрип, и топот ног…«Не сесть ли мне на оттоманку?»

— Да, — говорю. Лишь потому,Что стул скрипел… Ах, оттого лишь!..Он сел, приблизясь к моемуПлечу. Я — в сторону. Неволишь?…

Глаза я впустила. ОнСказал: «Ты зябнешь». Взял за руку,Своею обнял. Входим в сон.Петух провозгласил разлуку.

«Пропел петух, ты слышишь?» СжалМеня, — совсем я растерялась.Я бормотала: ты слыхал?Ты не ослышался? Металась,

Хотела встать. Но вновь на лбуПятна два лихорадно-красныхУвидев, вверила судьбу.Свою глазам его прекрасным…

Настало утро. Пробудясь,Я комнаты не узнавалаИ даже башмачков. Смеясь,Себя невольно вопрошала:

Во мне струится что-то. Что жВо мне струиться-то могло бы?…Который час, — как тут поймешь?И я — одна? и мы — не оба?

Ах, я не знаю ничего…Лишь помню: дверь закрыть забыла…Служанка входит. «ОтчегоСвои цветы ты не полила?»

— Я их забыла. — Снова та:«Где платье ты свое измяла?»Смеется сердце. Та-та-та!О, если бы я это знала!..

Подъехал к саду фаэтон…«И ты не накормила кошку», —Твердит служанка. «Это он!»Твердит мне сердце. Я — к окошку!

Проси, проси его ко мне, —Я жду его: мне надо что-то…И у меня наедине —Запрет он дверь? — одна забота…

Стучится. Отворяю. И,Желая оказать услугу,Дверь вмиг на ключ. В уста моиМеня целует, как подругу.

— Не посылала за тобой, —Шепчу… «Так ты не посылала?»Смущаюсь и кричу душой:— Да, мне тебя не доставало!

Да, посылала! да, побудьНемного здесь! — Глаза рукамиЗакрыла от любви, на грудьК нему склонив уста с глазами…

«Но кажется пропел петух?»Он стал прислушиваться. Я жеПодумала невольно вслух:— Как это мог подумать даже?…

Никто не пел. Пожалуй, лишьКудахтала немного кура…Он мне: «Немного погодишь, —Я дверь запру». И вечер хмуро

В окно взглянул. А я едваМогла шепнуть: — Но дверь закрыта…Я заперла уже… — Трава,Деревья, все — луной облито.

Уехал он опять. Во мнеКак будто золото струилось.Я — к зеркалу. Там, в глубине,Влюбленных глаза два светилось.

Лишь я увидела тот взгляд,Во мне вдруг что-то задрожало,И заструился сладкий ядВкруг сердца, выпуская жало…

О, раньше я была не та:Так на себя я не смотрела!..И в зеркале себя в устаПоцеловать я захотела…

Георгию Шенгели