Иван Бунин - Том 1. Стихотворения Страница 59

16. VII.16

«Он видел смоль ее волос…»*

Он видел смоль ее волос,За ней желтел крутой откос,Отвесный берег, а у ногВолна катилась на песок,И это зыбкое стеклоГлаза слепило — и теклоОпять назад… Был тусклый день,От пролетавших чаек теньЧуть означалась на песке,И серебристой пеленойТерялось море вдалеке,Где небеса туманил зной;Был южный ветер, — горячоЕй дуло в голое плечо,Скользило жаром по литымНогам кирпично-золотым,С приставшей кое-где на нихПерловой мелкой шелухойОт стертых раковин морских,Блестящей, твердой и сухой…Он видел очерк головыНа фоне бледной синевы,Он видел грудь ее. Но вотНакинут пламенный капотИ легкий газовый платок,Босую ногу сжал чувяк, —Она идет наверх, где дрокВисит в пыли и рдеет мак,Она идет, поднявши взглядТуда, где в небе голубомВстают сиреневым горбомОбрывы каменных громад,Где под скалистой крутизнойСверкает дача белизнойИ смольно-синий кипарисВерхушку мягко клонит вниз.

22. VII.16

«Полночный звон степной пустыни…»*

Полночный звон степной пустыни,Покой небес, тепло земли,И горький мед сухой полыни,И бледность звездная вдали.

Что слушает моя собака?Вне жизни мы и вне времен.Звенящий сон степного мракаСамим собой заворожен.

22. VII.16

Дедушка в молодости*

Вот этот дом, сто лет тому назад,Был полон предками моими,И было утро, солнце, зелень, сад,Роса, цветы, а он глядел живымиСплошь темными глазами в зеркалаБогатой спальни деревенскойНа свой камзол, на красоту чела,Изысканно, с заботливостью женскойНапудрен рисом, надушен,Меж тем как пахло жаркою крапивойИз-под окна открытого, и звон,Торжественный и празднично-счастливый,Напоминал, что в должный срокПойдет он по аллеям, где струитсяС полей нагретый солнцем ветерокИ золотистый свет дробитсяВ тени раскидистых берез,Где на куртинах диких роз,В блаженстве ослепительного блеска,Впивают пчелы теплый мед,Где иволга то вскрикивает резко,То окариною поет,А вдалеке, за валом сада,Спешит народ, и краше всех — она,Стройна, нарядна и скромна,С огнем потупленного взгляда.

22. VII.16

Игроки*

Овальный стол, огромный. Вдоль по залуПроходят дамы, слуги — на столеОгни свечей, горящих в хрустале,Колеблются. Но скупо внемлет балу,Гремящему в банкетной, и речамМелькающих по залу милых дамКруг игроков. Все курят. Беглым светомБлестят огни по жирным эполетам.

Зал, белый весь, прохладен и велик.Под люстрой тень. Меж золотисто-смуглыхБольших колонн, меж окон полукруглых —Портретный ряд — вон Павла плоский лик,Вон шелк и груди важной Катерины,Вон Александра узкие лосины…За окнами — старинная МоскваИ звездной зимней ночи синева.

Задумчивая женщина прижалаПлаток к губам; у мерзлого окнаСидит она, спокойна и бледна,Взор устремив на тусклый сумрак зала,На одного из штатских игроков,И чувствует он тьму ее зрачков,Ее очей, недвижных и печальных,Под топот пар и гром мазурок бальных.

Немолод он, и на руке кольцо.Весь выбритый, худой, костлявый, стройный,Он мечет зло, со страстью беспокойной.Вот поднимает желчное лицо,—Скользит под красновато-черным кокомЛоск костяной на лбу его высоком,—И говорит: «Ну что же, генерал,Я, кажется, довольно проиграл? —

Не будет ли? И в картах и в любовиМне не везет, а вы счастливый муж,Вас ждет жена…» — «Нет, Стоцкий, почему ж?Порой и я люблю волненье крови»,—С усмешкой отвечает генерал.И длится штос, и длится светлый бал…Пред ужином, в час ночи, генералаЖена домой увозит: «Я устала».

В пустом прохладном зале только дым,В столовых шумно, говор и расспросы,Обносят слуги тяжкие подносы,Князь говорит: «А Стоцкий где? Что с ним?»Муж и жена — те в темной колымаге,Спешат домой. Промерзлые сермяги,В заиндевевших шапках и лаптях,Трясутся на передних лошадях.

Москва темна, глуха, пустынна, — поздно.Визжат, стучат в ухабах подреза,Возок скрипит. Она во все глазаГлядит в стекло — там, в синей тьме морозной,Кудрявится деревьев серых мглаИ мелкие блистают купола…Он хмурится с усмешкой: «Да, вот чудо!Нет Стоцкому удачи ниоткуда!»

22. VII.16

Конь Афины-Паллады*

Запели жрецы, распахнулись врата — восхищенный  Пал на колени народ:Чудовищный конь, с расписной головой, золоченый,  В солнечном блеске грядет.

Горе тебе, Илион! Многолюдный, могучий, великий,  Горе тебе, Илион!Ревом жрецов и народными кликами дикий  Голос Кассандры — пророческий вопль — заглушён!

22. VII.16

«Архистратиг средневековый…»*

Архистратиг средневековый,Написанный века тому назадНа церковке одноголовой,Был тонконог, весь в стали и крылат.Кругом чернел холмистый бор сосновый,На озере, внизу, стоял посад.Текли года. Посадские мещанеК нему ходили на поклон.Питались тем, чем при царе Иване,—Поставкой в город древка для икон,Корыт, латков, — и правил Рыцарь строгийРаботой их, заботой их убогой,Да хмурил брови тонкие своиНа песни и кулачные бои.Он говорил всей этой жизни бренной,Глухой, однообразной, неизменной,Про дивный мир небесного царя,—И освещала с грустью сокровеннойЕго с заката бледная заря.

23. VII.16

Канун*

Хозяин умер, дом забит,Цветет на стеклах купорос,Сарай крапивою зарос,Варок, давно пустой, раскрыт,И по хлевам чадит навоз…Жара, страда… Куда летитЧерез усадьбу шалый пес?

На голом остове варкаНочуют старые сычи,Днем в тополях орут грачи,Но тишина так глубока,Как будто в мире нет людей…Мелеет теплая река,В степи желтеет море ржей…А он летит — хрипят бока,И пена льется с языка.

Летит стрелою через двор,И через сад, и дальше, в степь,Кровав и мутен ярый взор,Оскален клык, на шее цепь…Помилуй бог, спаси Христос,Сорвался пес, взбесился пес!

Вот рожь горит, зерно течет,Да кто же будет жать, вязать?Вот дым валит, набат гудет,Да кто ж решится заливать?Вот встанет бесноватых ратьИ, как Мамай, всю Русь пройдет…Но пусто в мире — кто спасет?Но бога нет — кому карать?

23. VII.16

Последний шмель*

Черный бархатный шмель, золотое оплечье,Заунывно гудящий певучей струной,Ты зачем залетаешь в жилье человечьеИ как будто тоскуешь со мной?

За окном свет и зной, подоконники ярки,Безмятежны и жарки последние дни,Полетай, погуди — и в засохшей татарке,На подушечке красной, усни.

Не дано тебе знать человеческой думы,Что давно опустели поля,Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмыйЗолотого сухого шмеля!

26. VII.16

«В норе, домами сдавленной…»*

В норе, домами сдавленной,Над грязью стертых плит,Фонарик, весь заржавленный,Божницу золотит.

Темна нора, ведущаяСтупеньками к горе,Груба толпа, бредущаяС поклажею к норе.

Но всяк тут замедляетсяИ смотрит, недвижим,Как Дева озаряетсяФонариком своим.

И кротостью усталыеПолны тогда черты,И милы Деве алыеБумажные цветы.

6. VIII.16