Федор Тютчев - Том 4. Письма 1820-1849 Страница 59

Une des dispositions les plus chagrinantes qui se remarquent en nous, c’est cette disposition à entrer dans toutes les questions par leur côté le plus mesquin et le plus ignoble. Ce besoin d’aborder le château par la basse-cour. Ceci est mille fois pis qu. Car l’ignorance, dans une nature saine, est croyante et merveilleuse, tandis que cette disposition-là est à tout jamais stérile.

Quand on lit quelques-unes de nos productions nouvelles inspirées par cet amour exclusif de la caricature on est souvent obligé de convenir que parmi nous la caricature est bien moins affaire d’imagination qu’affaire de caractère, ce qui n’est pas du tout la même chose. C’est la différence qui sépare l’esprit d’Aristophane de ce génie d’esprit qu’à défaut de périphrase on pourrait tout bonnement appeler l’esprit goujat.

Si je ne savais pas, mon Prince, quelle est votre répugnance à prêter des livres, je me hasarderais à vous demander quelques livres russes, p<ar> e<xemple>, un volume ou deux de Gogol, de la dernière édition*, où se trouvent des morceaux détachés que je ne connais pas.

Où en est votre notice sur Kriloff?* Où vous verra-t-on ce soir? Moi, je compte aller ce soir chez les Karamzine.

Mille respects. T. T.

Четверг

Вот, князь, статья в неизувеченном виде*. Осмелюсь только просить вас прочесть ее скорее, дабы я мог незамедлительно вернуть книгу владельцу, который ее требует. Читайте только три последние главы: поляки, русские и общий обзор, все остальное находится почти без изменений в вашем экземпляре. Но не прискорбно ли видеть, что иностранец, почти враг, имеет о нас, — о том, что мы есть и чем можем быть, — такое точное понятие и такой ясный на нас взгяд, чего мы совершенно лишены; доказательством этому служит то, что у нас весьма многие, даже из числа наиболее передовых людей, прочтут эту статью и ничего в ней не поймут… Скажу больше: в ненависти этого иностранца заключается не только больше понимания, но и больше симпатии. Сравните, прошу вас, его столь поэтический и, однако же, столь верный очерк карты России с теми гнусными мелкими карикатурами, якобы народными, коими мы принялись с некоторых пор прославлять нашу страну…

Одна из наиболее прискорбных наклонностей, замечаемых у нас, — это наклонность подходить ко всем вопросам с их самой мелочной и гнусной стороны, потребность проникать в хоромы через задний двор. Это в тысячу раз хуже невежества. Ибо в простой здоровой натуре невежество простодушно и забавно, тогда как эта наклонность изобличает и вседа будет изобличать одну лишь злость.

Читая некоторые из наших новых произведений, вдохновленных этой исключительной любовью к карикатуре, приходится зачастую сознаваться, что у нас карикатура — гораздо менее плод творческой фантазии, чем потребность самой натуры, а это совсем не одно и то же. Тут такая же разница, как между остроумием Аристофана и тем родом остроумия, которое, за неимением подходящего иносказания, можно было бы назвать просто-напросто площадным.

Если бы я не знал, князь, как вы не любите одолжать книги, я решился бы попросить у вас несколько русских книг: один или два тома Гоголя, последнего издания*, где находятся отдельные произведения, с которыми я еще не знаком.

В каком положении ваша заметка о Крылове*? Где можно видеть вас сегодня вечером? Я предполагаю отправиться вечером к Карамзиным.

Усердно кланяюсь. Ф. Т.

Тютчевым И. Н. и Е. Л., 7 декабря 1844*

St-Pétersbourg. Ce 7 décembre

Malgré la recommandation de papa je ne suis pas sans inquiétude, chère maman, au sujet de votre santé et je ne serai tranquille que quand j’aurai revu de votre écriture, et je ne le serai tout à fait que quand je vous aurai revu vous-même. Je n’ai guères lieu non plus d’être grandement satisfait de ma santé depuis mon arrivée. Si le séjour de ce pays convient à tous mes goûts et instincts, ce terrible climat est décidément contraire à ma nature. Je ne sens que trop que j’ai entièrement perdu l’habitude de l’hiver russe. C’est le premier depuis 1825 que je subis. La vie de Pétersb<ourg> n’est guères propre, non plus, à conserver la santé. Il est rare que je rentre chez moi avant deux heures du matin, et cependant il n’y a eu jusqu’à présent qu’un seul bal. La plupart du temps ce ne sont que de simples soirées de causerie. Ce soir nous allons chez la C<om>tesse Woronzow, où il y aura, dit-on, une réunion de 400 p<ersonnes> et où l’on fera de la musique. La C<om>tesse de Nesselrode est attendue dans le courant de la semaine prochaine. Je compte un peu sur sa présence pour activer les dispositions favorables qu’on m’assure exister à mon égard. Au reste, quelques personnes qui sont dans l’intimité du V<ice>-Chancelier m’assurent que j’aurai tout lieu d’être satisfait de lui et qu’on allait commencer par me rendre la clef*.

L’autre jour j’avais été invité à une petite soirée chez la G<rande>-Duchesse Hélène*, mais par une sotte méprise au lieu de moi c’est un Mr Тучков qui a eu l’invitation, un vieux Mr Тучков, peu causeur de son métier et n’allant guères dans le monde. Il se rendit pourtant à l’appel et ce n’est que dans l’antichambre du palais Michel qu’il recouvert la méprise. Mais il était trop tard pour la réparer.

Je suppose Nicolas arriver ou sur le point d’arriver. Ce n’est pas le manque de neige qui le retiendra dorénavant. Car depuis quelques heures il en est tombé en immense quantité. Au reste, j’accepte la neige, ainsi que tous les autres attributs de l’hiver. Il n’y a que le grand froid que je n’accepte pas, et nous commençons à nous apercevoir, ma femme et moi, que nos vêtements d’hiver allemand ne sont plus à la hauteur de la circonstance.

J’ai revu l’autre jour Евт<их> Ив<анович> Сафонов qui se conserve étonnamment bien. Nous sommes très satisfaits de notre établissement*, et mon seul regret c’est qu’il ne soit pas à Moscou.

Adieu, chers maman et papa. Je baise tendrement vos mains. T. T.

С.-Петербург. 7 декабря

Несмотря на наставление папиньки, я продолжаю беспокоиться касательно вашего здоровья, любезнейшая маминька, и успокоюсь лишь тогда, когда увижу ваш почерк, а вполне перестану тревожиться, только увидев вас самих. Я тоже не имею причины быть весьма довольным своим здоровьем со времени моего приезда. Ибо если пребывание в этих краях соответствует всем моим вкусам и влечениям, ужасный климат решительно противен моей природе. Я слишком хорошо ощущаю, что совершенно отвык от русской зимы. Эта зима первая, которую я переношу с 1825 года. Петербургская жизнь также вовсе не способствует сохранению здоровья. Я редко возвращаюсь домой ранее двух часов утра, и однако до сих пор был только один бал; по большей части это просто вечера, посвященные беседе. Сегодня вечером мы едем к графине Воронцовой, у которой, говорят, будет собранье в 400 человек и будет музыка. Графиню Нессельроде ожидают на этой неделе. Я несколько рассчитываю на ее присутствие, чтобы дать ход тем благоприятным намерениям, которые, как меня уверяют, существуют касательно меня. Впрочем, несколько лиц, близких вице-канцлеру, утверждают, что я буду иметь полное основание остаться довольным и что начнут с того, что вернут мне ключ*.

На днях я был зван на маленький вечер к великой княгине Елене Павловне*, но по глупому недоразумению вместо меня приглашение получил некий г-н Тучков, старый Тучков, малоразговорчивый и совсем не бывающий в свете. Он, однако, явился на зов и понял ошибку только в передней Михайловского дворца. Но было уже поздно ее исправить.

Полагаю, что Николушка уже приехал или приедет на днях. Отныне недостаток снега уж не может послужить ему помехой, ибо за несколько часов его насыпало в огромном количестве. Впрочем, я согласен на снег, так же как на все остальные принадлежности зимы. Я не согласен только на сильные морозы, и мы с женой начинаем ощущать, что наши одеяния, пригодные для немецкой зимы, не удовлетворяют требованиям здешней.

Я свиделся на днях с Евтихом Ивановичем Сафоновым, который удивительным образом не меняется. Мы очень довольны тем, как устроились*, и я единственно сожалею, что не в Москве.

Простите, любезнейшие папинька и маминька. Нежно целую ваши ручки. Ф. Т.

Тютчевым И. Н. и Е. Л., 29 декабря 1844*

St-P<étersbourg>. Ce 29 décembre <18>44

Laissez-moi d’abord, chers papa et maman, vous remercier bien tendrement de vos cadeaux*. Mais je devrais vous en vouloir. A quoi bon cette dépense nouvelle? Ne vous êtes-vous pas déjà suffisamment dépouillés pour nous? et ne serait-il pas temps de s’arrêter?

Je vous écris dans une assez triste disposition d’esprit. La santé de ma femme me donne plus que du souci. Voilà quinze jours qu’elle est très souffrante, et toute à l’heure, en s’éveillant, elle a senti un si épouvantable mal de tête qu’elle a crié de douleur et a maugréé se trouver mal. Suivant toute apparence, c’est un rhumatisme aigu qui s’est porté à la tête. Il est possible que la température qu’il fait y contribue. Car pendant tout le temps qu’il y a eu les grands froids, elle se portait à charme et s’est sentie plus forte que depuis longtemps. Ce qu’il y a de plus triste, c’est qu’elle, aussi bien que moi, nous avons perdu toute confiance dans l’efficacité des remèdes de l’ail. Et certes, on l’aurait perdue, à moi, jusqu’à présent de tous les traitements qu’on lui a fait suivre, pas un ne lui a profité, et j’ai l’intime conviction que le dernier, la cure de Vichy, lui a fait plus de mal que de bien. Maintenant, pour faire quelque chose, elle s’est adressée à un médecin homéopathe, Oche, qui a beaucoup de réputation ici. J’y ai acquiescé non pas que j’aie une opinion arrêtée sur la valeur de l’homéopathie. Mais j’en ai une très positive sur l’absurdité du traitement ordinaire. Tout cela me décourage et me contrarie beaucoup, et je suis fâché de devoir commencer la nouvelle année sous des auspices aussi peu riants. Moi qui m’étais flatté de pouvoir la commencer au milieu de vous.

Pour ce qui est de ma position dans le monde d’ici — il ne tiendrait qu’à moi de la trouver parfaitement agréable. Elle confirme à me faire plus d’accueil que je ne pense en attester. J’ai revu dernièrement chez la Gr<ande>-Duchesse Michel la Gr<ande>-Duchesse Marie que j’ai retrouvée aussi aimable que sur le passé. Elle m’a dit que papa et maman désiraient faire ma connaissance et qu’elle s’occupait à me ménager cette entrevue*. Tout cela est fort gracieux assurément — et voilà tout.

Quant à la question essentielle, on me dit toujours que le Vice-Chancelier était fort bien disposé pour moi et ne demandait pas mieux que de me le prouver. Mais qu’il fallait lui laisser toute latitude et toute liberté. Grâce à ma pousse naturelle et à quelque chose en moi, plus fort encore que cette pousse, — à ma haine pour les jolies citations, je m’arrange parfaitement de ce système de non-intervention. — Je ne suis nullement pressé de quitter la Russie, et si j’étais seulement à Moscou, j’attendrais si patiemment leur décision.