Борис Корнилов - Стихотворения. Поэмы Страница 6

<1928>

Хозяин

Об этой печали, о стареньком,о дальней такой старинеиюньская ночь по кустарникамлепечет на той стороне.

Невидная снова, без облика,лепечет об этом — и вотхозяин, хозяин, как облако,как мутная туша плывет.

И с ямочкою колено,и желтое темя в поту,и жирные волосы пенойстекают по животу.

Опять под сиренями соннымиидет, пригибая одну,гуляет, белея кальсонами,гитару берет за струну.

Скорее, скорее — за изгородь,где щелкают соловьи,куда — молодые — за искройлетят доберманы твои.

И он в ожидании встречи —и снова летят в забытьепропахшие мускусом плечи,мохнатые ноги ее.

Ах…   тело изогнуто гордо…Ах…   щелкают соловьи…Она приезжает из городана пухлые руки твои.

На руки твои — полвосьмого,боками кусты раздвоя,навеки любимая снова,собака борзая твоя.

А мне и любить невесело,и баюшки — петь — баю,и мама гитару повесила,последнюю песню мою.

И только печально о стареньком,о дальней такой старине,июньская ночь по кустарникамлепечет на той стороне.

<1928>

Конобой

Как лед, спрессован снег санями,кой-где, измученный, рябой,и вдоль базара над конямиплывет, как туча, конобой.Кругом одры,и что в них толку —он омрачен,со сна сердит,он мерина берет за челкуи в зубы мерину глядит.Он мерина шатает, валити тычет под бока перстом…Хозяин хвалит не нахвалит,клянется господом Христом.Его глаза горят, как сажа,он льстит, воркует и поет —такая купля и продажавгоняет в жар, озноб и пот.А доводы — горох об стену,и вот, довольный сам собой,последнюю назначив цену,как бы отходит конобой.Хозяин же за ним бегом,берет полою недоуздок,мокроты изумрудный сгустоквтирает в землю сапогом,по мерину ревет, как сыч,и просит ставить магарыч.

А рыбы пресных вод Россиилежат — и щука, и сомы.Горячей водкой оросилисвои большие плавники,укропом резаным посыпалии луком белые бока…— Поешьте,   милые сударики,она не тухлая пока!Барышник бронзовой скобоюнамасленных волос горит,барышник хвастает собою —бахвал —с конями говорит.Дрожат и пляшут табуны,ревут и пышут жеребцы,опять кобылы влюблены,по гривам ленты вплетены,с боков играют сосунки —визжат веселые сынки,и, как барышник,   звонок, рыж,поет по кошелям барыш.

А водка хлещет четвертями,коньяк багровый полведра,и черти с длинными когтямиревут и прыгают с утра.На пьяной ярмарке,на пышной —хвастун,бахвал,кудрями рыж —за все,за барышню барышник,конечно, отдает барыш.И улетает с табунами,хвостами плещут табунынад сосунками,над полями,над появлением луны.

Так не зачти же мне в обиду,что распрощался я с тобой,что упустил тебя из виду,кулак,барышник,конобой.И где теперь твои стоянки,магарычи,со свистом клич?И на какой такой гулянкетебя ударил паралич?

Ты отошел в сырую землю,глаза свои закрыл навек,и я тебякак сон приемлю —ты умер.Старый человек.

<1928>

«Похваляясь любовью недолгой…»

Похваляясь любовью недолгой,растопыривши крылышки в ряд,по ночам, застывая над Волгой,соловьи запевают не в лад.

Соловьи, над рекой тараторя,разлетаясь по сторонам,города до Каспийского моряназывают по именам.

Ни за что   пропадает кустарь в них,ложки делает, пьет вино.Перебитый в суставах кустарникночью рушится на окно.

Звезды падают с ребер карнизов,а за городом, вдалеке, —тошнотворный черемухи вызов,весла шлепают на реке.

Я опять повстречаю ровнов десять вечера руки твои.Про тебя, Александра Петровна,заливают вовсю соловьи.

Ты опустишь тяжелые веки,пропотевшая,тяжко дыша…Погляди —мелководные рекимашут перьями камыша.

Александра Петровна,послушай, —эта ночь доведет до беды,придавившая мутною тушейваши крошечные сады.

Двинут в берег огромные бревнас грозной песней плотовщики.Я умру, Александра Петровна,у твоей побледневшей щеки.… … … … …Но ни песен, ни славы, ни горя,только плотная ходит вода,и стоят до Каспийского моря,засыпая вовсю, города.

Февраль 1929

Русалка

Медвежья дорога — поганая гать,набитая рыбой река —и мы до зари запекаем опятьмедвежьи окорока.

В дыму, на отлете, ревут комарыи крылышками стучат,от горя, от голода, от жарылетит комарье назад.

Летит комарье,летит вороньек береговым кустам —и слушают русалки тамохотничье вранье.

Один говорит:   — На Иванов деньзакинул невода.Вода не вода, а дребедень,такая была вода.

Рябят промысловые омута,качают поплавки,туманом покрытые омутаохотнику не с руки.Рябая вода — рыбаку беда,—иду снимать невода.

Наверху, надо мною, тонет луна,как пробковый поплавок,в мои глаза ударяет она,падая на восток.

Звезда сияет на всех путях —при звездочке, при лунеупала из неводаи на локтяхдобыча ползет ко мне.

Вода стекает по грудям,бежит по животу,и я прибираю ее к рукам —такую красоту.

Теперь у желтого огня,теперь поет она,живет на кухне у менярусалка как жена.

Она готовит мне уху,на волчьем спит меху,она ласкает кожей свежейна шкуре вытертой медвежьей.

Охотник молчит.Застилает сосначетыре стороны света,над белой волною гуляет веснаи песня русалочья эта.

А я, веселый и молодой,иду по омутам,я поджидаю тебя над водой,а ты поджидаешь там.

Я песни пою,я чищу ружье,вдыхаю дым табака,я на зиму таскаю в жильемедвежьи окорока.

Дубовые приготовлю дрова,сложу кирпичную печь,широкую сделаю кровать,чтоб можно было лечь.

Иди, обитательница омутов,женщина с рыбьим хвостом,теперь навеки тебе готови хлеб,и муж,и дом.

Но вот —наступает с утра ветерок,последний свист соловья,я с лодки ночью сбиваю замок,я вымок,я высохи снова намок,и снова высохну я.

Тяжелые руки мои на руле.Вода на моей бороде.И дочьи жена у меня —   на земле,и промысел —   на воде.

Февраль 1929