Зинаида Гиппиус - Стихотворения, не вошедшие в сборники Страница 6

Иль сын Израиля — Леон,

Демоноокий и лукавый?

Иль, может быть, от власти пьян

(Хотя боюсь, что ошибуся),

Его пленил левак-Прошьян

И разнесчастная Маруся?

А вдруг и не Прошьян, не Зоф

Нагнал на комиссара морок?

Вдруг это Витенька Чернов,—

Мечта казанских акушерок?

Иль просто, княжеских простынь

Лилейной лаской соблазненный,

Средь дружносельских благостынь

Живет владыка наш смущенный?

В его очах — такая грусть…

Он — весь загадка, хоть и сдобен.

Я не решу вопроса… Пусть

Его решит Володя Злобин.

8 июля 1918

Сиверская

КОПЬЕ

Лукавы дьявольские искушения,

но всех лукавее одно,— последнее.

Тем невозвратнее твое падение

и неподатливость твоя победнее.

Но тайно верю я, что сердце справится

и с торжествующею преисподнею,

что не притупится и не расплавится

Копье, врученное рукой Господнею.

17 августа 1918

Дружноселье

В ДРУЖНОСЕЛЬИ

1 ПРОГУЛКИ

Вы помните?..

                    О, если бы опять

По жесткому щетинистому полю

Идти вдвоем, неведомо куда,

Смотреть на рожь, высокую, как вы,

О чем-то говорить, полуслучайном,

Легко и весело, чуть-чуть запретно…

И вдруг — под розовою цепью гор,

Под белой незажегшейся луною,

Увидеть моря синий полукруг,

Небесных волн сияющее пламя…

Идти вперед, идти назад, туда,

Где теплой радуги дымно-горящий столб

Закатную поддерживает тучу…

И, на одном плаще минутно отдохнув,

Идти опять и рассуждать о Данте,

О вас — и о замужней Беатриче,

Но замолчать средь лиственного храма,

В чудесном сумраке прямых колонн,

Под чистою и строгой лаской

Огней закатных, огней лампадных…

Вы помните? Забыли?..

2 ПРОБУЖДЕНИЕ

Последних сновидений стая злая,

Скользящая за тьму ночных оград…

Упорный утренний собачий лай —

И плеск дождя за сеткой винограда…

3 ПУСТЬ

Пусть шумит кровавая гроза,

Пусть гремят звериные раскаты…

Буду петь я тихие закаты

И твои влюбленные глаза.

НЕВЕСТА

Мне жить остается мало…

Неправда! Жизнь — навсегда.

Душа совсем не устала

Следить, как летят года.

Пускай опадают листья —

Видней узор облаков…

Пускай все легче, сквозистей

На милом лице покров,

Невеста, Сестра! не бойся,

Мне ведома сладость встреч.

Приди, улыбнись, откройся,

Отдай мне свой нежный меч…

Всё бывшее — пребывает,

Всё милое — будет вновь:

Его земле возвращает

Моя земная Любовь.

2 августа 1918

НАВСЕГДА

Нет оправдания в незнаньи

И нет невинной слепоты.

Она открылась мне страданьем,

Любовь, единая, как Ты.

Душа ждала, душа желала

Не оправданья, но суда…

Ипринял я двойное жало

Любви единой — навсегда.

ЗДЕСЬ

Пускай он снился, странный вечер длинный,

я вечер этот помню все равно.

Зари разлив зеленовато-винный,

большое полукруглое окно.

И где-то за окном, за далью близкой,

певучую такую тишину,

и расставание у двери низкой,

заветную зазвездную страну.

Твои слова прощальные, простые,

слова последние — забудь, молчи,

и рассыпавшиеся, ледяные,

невыносимо острые лучи.

Любви святую непреложность

и ты и я — мы поняли вдвоем,

и невозможней стала невозможность

здесь, на земле, сквозь ложность и ничтожность,

к ней прикоснуться чистым острием.

10 августа 1918

ЗВЕЗДОУБИЙЦА

Всё, что бывает, не исчезает.

Пусть миновало, но не прошло.

      Лунное небо тайны не знает,

      Лунное небо праздно-светло.

Всё, что мелькнуло, — новым вернется.

Осень сегодня — завтра весна…

      Звездоубийца с неба смеется,

      Звездоубийца, злая луна.

В явь превращу я волей моею

Все, что мерцает в тающем сне.

Сердцу ль не верить? Я ль не посмею?

      Только не надо верить луне.

СОН

Наивный месяц, мал и тонок,

Без белых облачных пеленок

Смотрел на луг. А на лугу —

Сидел взъерошенный котенок,

Как в зачарованном кругу.

Зачем он был, зачем сидел,

И отчего так месяц бел,—

Всё мне казалось непонятно…

Но был котенок очень смел,

А луг круглился необъятно.

И пенилась моя надежда, —

В котенке, в небе,— как вино…

Иль это сонная одежда

На том, что есть,— но не дано,

Что наяву утаено?…

Август 1918

ТРИ СЫНА — ТРИ СЕРДЦА

3. В. Р. Р.

Когда были зори июльские багровые,

Ангел, в одежде шарманщика, пришел к ней

на дачу, где, счастливая, она жила.

Только всего л было, что зори багровые.

Спросил ее шарманщик: одно ли у тебя сердце?

Она подумала и сказала: три.

Заплакал шарманщик, шарманку завертел свою,

другие слушали и ничего не понимали,

но выговаривала шарманка ясно для нее:

«Посмотри, посмотри на зори багровые,

вынуты у тебя будут все три сердца,

три раны, три раны останутся вместо них…»

Розовые в свете зорь багровеющих,

розовые капали у Ангела слезы…

Кончилась песенка, и пошел он прочь.

Но чуть вышел за ограду садовую,

встречу ему попался пустой извозчик,

старый старичишка с белой бородой.

Увидал старичишка Ангела,

начал, на чем свет стоит, ругаться:

«Ах ты, своевольник, такой-сякой,

Ах ты, жалетель без ума-разума,

чего распустил розовые слюни,

душу человечью на месте убил?

Гляди, вот, ее веревочка длинная,

в тысячу дней тесемка,

и не сряду на ней, не сряду три узелка!

Тысячу дней ты сделал минуточкой,

да как ты осмелился на такое,

силы человечьи не ты считал!»

Испугался Ангел, и слезы высохли.

Николая-Угодника узнал он:

нажалуется, не минует,— как быть?

А извозчик на козлах прыгает,

рукой морщинистой машет:

«Иди, неуемный, иди назад,

сыграй ей такую песенку,

чтобы все, что узнала, забыла;

а тебе нагоняй — своим чередом».

Побежал Ангел, спотыкается,

спешит, а она на том же месте,

только не стоит — сидит на песке.

И видит Ангел: губы у нее белые.

Вынуты у нее все три сердца,

но не три раны, а одна.

Привязал к шарманке веревочку,

длинную веревочку с тремя узелками,

длинную веревочку в тысячу дней,

и заиграл Ангел песенку,

песенку забвенную, бедную,

возвращая Время в свой круг,

покрывая тьмою грядущее,

чтобы копились силы человечьи

по воле Того, Кто их знал.

И дрожал шарманщик, играючи:

закроется ли тройная рана?

вернется ли в свои дни душа?

Люди подбежали, подняли

ту, что сидела с белыми губами.

Она очнулась, слушает, глядит,

смеется: «Ах, вдруг точно уснула я,

и что-то снилось мне, что — не знаю…»

Три сердца ее Ангел увидал,

три сына, Смертью отмеченные,

три узелка на веревочке длинной,

на длинной веревочке в тысячу дней.

А Николай-Угодник у решетки дожидается,

посадил Ангела в старенькую пролетку

и судить его за самовластье повез.

     _____

Недаром разгорались зори багровые.

У кого не вынули они сердца?

Не оставили кровавых ран?

У той, что на даче жила, счастливая,

первое сердце взяли чужие,

второе — свои, а третье — неизвестно, кто.

Но три раны не сливались в единую,

потому что давал ей сил для страданья,

давал каждый из тысячи дней.

1914 — 1918

СПБ

МИР СЕЙ…

Прости мне за тех, кого я

    отнял у жизни сей,

отнял у сна и покоя,

    у жен и у матерей.

Ведь если я отнимаю,

    в это иду, любя;

верю, иду и знаю: