Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения Страница 6

ВЕЧЕРОМ, НА КРЕПОСТНОЙ СТЕНЕ ПАРИЖА

Черным-чернел восток, но светел был закат.Казалось мне — рука костлявая, сухая,На траурных столбах простерла пышный плат,Два белых савана по небу развевая.

Так надвигалась ночь и все брала в полон.И птицы плакали, и листья трепетали.Я шел. Потом опять взглянул на небосклон —Он был полоскою окровавленной стали.

И мне почудилось: окончен страшный бой.Какой-то светлый бог сражался против змея,И меч небесных сил, грозящий, роковой,На землю тяжко пал — и вот лежит, алея.

ПАРИЖ ПОНОСЯТ В БЕРЛИНЕ

Рассвет для мглы ночной — ужасное виденье,И эллин — варвару прямое оскорбленье.Париж, тебя громят, пытаясь делать вид,Что некий приговор тебе за дело мстит.Педант и солдафон, объединив усилья,Бесчестят город наш геройский. В изобильеИ бранные слова и бомбы к нам летят;Продажный ритор лжет, бесчинствует солдат:Париж, мол, оскорблял религию и нравы.Потребна им хула, чтоб оправдать расправы;К убийству клевета удобно подведет.Сенату римскому подобен твой народ,О город, вынь же меч для подвигов победных!Строитель мастерских, защитник хижин бедных,О, город равенство изведавших людей!Пускай беснуется орда тупых ханжей —Защита алтарей и тронов, лицемеры,Позорящие свет во славу темной веры,Спасатели богов от мудрости земной.Сквозь всю историю нам слышен этот войНа римских площадях, в Мемфисе, Дельфах, Фивах,Как отдаленный вой и лай собак паршивых.

ВСЕМ ЭТИМ КОРОЛЯМ

Князья тевтонские! Стремясь к успехам славным,Не подражаете вы пращурам державным:Они старались быть, круша врагов своих,Не многочисленней, а доблестнее их.Другой обычай — ваш.

Без шума, понемногу,Во мраке тайную прокладывать дорогуВ соседнюю страну, обманывать дозор,Как это делают любовник или вор,Среди кустов, нигде открыто не маяча,Прокрасться, доползти, фонарик слабый пряча,Потом внезапно, вдруг, крича: «Ура!» и «Хох!»И обнажив клинки, мильоном грубых ногВ азарте боевом топтать поля соседа…Тому же лишь во сне пригрезится победа:Нет войска у него, бездарный генерал.Мартина Лютера торжественный хоралС молитвой слушали недаром деды ваши:То были воины, и из подобной чашиНе стали бы они вино победы пить, —Им честь была важней, чем радость победить.

А вы на всем пути к Версалю от Седана,Пути жестокостей, коварства и обмана,Успели натворить немало гнусных дел:От гнева бы, о них услышав, покраснелСуровый предок ваш, бесстрашный рыцарь-воин.Ни песни меч войны, ни славы не достоин,Когда предательство ему расчистит путь,Когда обману он крестом украсит грудь.Вильгельм — и Бисмарк с ним: при Цезаре — ворюга,Обрел Великий Карл в Робер-Макере друга!Уланам, рейтарам, пандурам отданаВ добычу Франция. Да, некогда онаВеликой армией к народам приходила;Огромной бандою к ней вторглась ваша сила.

Спешат, и пропасти они перед собойНе видят. Так медведь на льдине голубойНе чует, что она растрескается скоро.

Да, Франция в плену. Но от ее позора,От Страсбурга — бойца, чей не угаснет пыл.От Меца, — вами он за деньги куплен был, —Получите вы то, что взять насилье можетОт женщин, распятых на оскверненном ложе:Нагое тело их и неуемный гнев.

У гордых городов и непорочных девДля тех, кто их терзал, насильно обнимая,Есть только эта плоть — холодная, чужая.

Так убивайте же побольше: ГравелотИ Шатоден — поля, где жница-смерть идет,Чтоб красным вы могли гордиться урожаем.Хвалитесь: «Мы Париж блокадой удушаем!»Орите: «Никому теперь пощады нет!»Знамена треплются, надувшись от побед.Но в шуме празднества недостает чего-то;Не открываются небесные ворота,Чтоб выпустить лучи; и лавры на землеЗачахнут, кажется, в кровавой вашей мгле.А сонмы горних Слав молчат; не слышны клики,Опущены крыла, угрюмо-скорбны лики.Смотреть и узнавать и слышать не хотят,И видно нам с земли, как, темные, скорбятОни над трубами поникшими своими.И правда, ни одно не прогремело имяСредь гула стольких битв! О слава, кто герой?Как! Победителей великолепный строй —Надменных, дерзостных, своим успехом пьяных,Но — диво-дивное! — каких-то безымянных?И доля наша тем постыднее, что такУжасен был разгром и так ничтожен враг!

БАНКРОФТ

Что это с Францией? К ничтожествам презреньеТрагическое ей внушает ослепленье.Она не хочет знать, что говорят о нейНа нищих чердаках иль в залах королей.Будь вы бродягою или министром властным,Ее величию вредили б вы напрасно.Не в силах Франции вы сделать ничего.Хотите вы клеймить — подумайте, кого?Среди своих торжеств и горестных волненийОна не видит вас, вы для нее лишь тени.Когда б пред ней предстал Тиберий, Чингисхан,Завоеватель-бич иль человек-вулкан,Она подумала б, уместно ль счесться с вами,Презреньем вас казнить. Прославьтесь же делами!Тогда увидим. Нет? Идите прочь! ЧервякВсе ж будет червяком, хотя б всегда, как враг,Копил он злобы яд. Что сделать мелочь может,Хотя тупая злость ее всечасно гложет?И что ничтожеств власть? Она лишь миг живет.Чем может повредить колоссу, что встаетСреди песков пустынь, гиен трусливых стаяИль птицы жалкие, что, низко пролетая,Стремятся запятнать тот горделивый лик,Который в свете звезд недвижен и велик?

Париж, январь 1871

" Твердить все о войне, мир утвердив сперва! "

Твердить все о войне, мир утвердив сперва!«О мудрость, лживые ты говоришь слова! —Сказал мудрец. — Когда ты столь жестокой стала?Иль ты ослеплена, иль разум потеряла?Что с Братством сделано тобою? Ты встаешь,Чтоб Каина убить, вонзить в Аттилу нож». —«Нет, Человек, ты мне поверить можешь смело.Где Скупость начала, кончает Щедрость дело;Нас Ненависть ведет к Любви, зима к весне,Ты вздумал отрицать — и утвердил вполне»,Противоречия свои плодя бессчетно,Блуждают истины в таком тумане плотном,Что глубиною их совсем мы смущены.Вот отчего пути судьбы всегда темны.И Ночь, святая Ночь густое покрывалоИз мириад светил таинственно соткала.

ЕПИСКОПУ, НАЗВАВШЕМУ МЕНЯ АТЕИСТОМ

Я атеист? Пойми, о поп, не много толкуРазыскивать в моей душе такую щелку,Через которую ты разглядеть бы мог,Насколько верю я, что миром правит бог.Шпионить, уличать меня по сплетням, слухам,Подсчитывать грехи по дьявольским гроссбухам —Все это тщетный труд. Мой символ веры прост.Готов перед тобой предстать я в полный рост;Я выложу все сам и ничего не скрою.

Да, если бог — старик с предлинной бородоюИ восседает он, как сказочный король,На троне золотом, как бы играя рольВ большой феерии: святой пророк ошую,Голубка на плече, архангел одесную,А на руках Христос… И если этот бог,Един и тройственен, завистлив и жесток,Действительно таков, каким иезуиты —Гаррас ученый, Плюш, Трюбле, Ноннот маститый —Представили его в писаниях своих:Бог, угнетающий свирепо малых сих;Казнящий правнуков за древний грех АдамаИ разрешающий куренье фимиамаВ честь царственных убийц; сказавший солнцу: «Стой!»,Едва тем не сломав порядок мировой;Весьма посредственный географ и астроном;Бог, созданный людьми и ставший их патроном,Их грозным судией и злобным палачом;Привыкший наобум разить своим мечом;Всегда карающий и редко милосердный;Казнящий часто тех, кто молится усердно;За щедрые дары прощающий блудниц;Владыка, правящий державой без границИ подражающий порокам человека;Тиранами людей терзающий от века;Бог, допускающий злодейства, подлость, ложь…В такого бога я не верю ни на грош!

Но если бог — вещей предвечное начало,Обозначение иное идеала,Который хаосу единство придаетИ в коем мир себя как личность познает;Вселенская душа, чьим пламенем чудеснымВозжен бессмертный свет в моем земном, телесномИ обреченном в прах вернуться существе;Когда он — Абсолют, с которым я в родстве;Тот голос внутренний, который возвещает,Где истина, и злых деяний не прощает,Дает мне знать, какой из сил враждебных двухЯ к действию влеком; свободный ли мой дух,Животный ли инстинкт — мой подлинный водитель;И коль он бытия таинственный зиждитель,Кем полнится душа в неизреченный час,Час взлета к небесам, когда святой экстазЕй крылья придает и, чуждая метаньям,Стремясь творить добро, готовая к страданьям,Она взмывает ввысь, ветрам наперекор,Чтоб вырваться из туч на голубой простор,Влечется тем сильней, чем тьма черней и гуще,За горизонт, к заре, и славит день грядущий;Коль божий промысел — такая глубина,Которой ни постичь, ни обнаружить днаНе в состоянии попы мастей различных;Коль не разъять его и не расчесть первичныхЧастей, слагающих понятье «божество»;И в образе людском нам не узреть его —Затем что он есть бог безликий и незримыйИ в сыне божием отнюдь не воплотимый;Отнюдь не «бог-отец», но жизни всей родник,Источник юности, а не брюзга-старик;Когда он тот, о ком создатели религийНе знают ничего, о ком молчат их книги,Но ведают о ком младенец и мертвец,Которым явлен он, как сущего венец;Коль съесть его нельзя при таинстве причастья;И если он не враг любви, земному счастью;Когда собой он все объемлет существа;Коль он есть Целое, которое едваПомыслить можем мы без головокруженья,Но чувствуем душой в минуты озаренья;Когда его нельзя сковать, вогнать в канон;Коль катехизисом он не узаконен;А речь его слышна нам в грохоте циклона —Не в бормотании с церковного амвона;Коль он в величии своем для нас незрим,Но есть во всем, везде — везде неуловим —В былинке крохотной, в безмерности надзвездной…Коль небо — храм его, вероученье — бездна,Когда им созданы гармония светилИ равновесие присущих духу силИ волею его пребудут в постоянствеДобро, Любовь, Мораль — как и миры в пространстве;Когда он столь велик, прекрасен и высок,Что жалким кажется и слабым слово «бог», —Тогда, епископ, мы меняемся ролями!С тобою мы идем различными путями:Тебя влечет во тьму, где смерть, и тлен, и зло,Меня — туда, где жизнь и где всегда светло.Тогда, епископ, ты плутуешь, как картежник;Тогда я верую, а ты вот — злой безбожник!

27 июля