Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1 Страница 62

Александру Ширяевцу

I. «Отбивая с ног колодку…»

Отбивая с ног колодку,Жизнь прошел, как Жигули.Что ж кладем тебя мы в лодкуПлавать по морю земли?

Только песня загуделаИ, как берег, сорвалась.Или песенное делоОхромело на крыла?

Видно, в людях много спеси,Ходят по лесу балды,Что сказительника песенВ гроб пускаем молодым.

Ты прощай, любимый, милый,Наш крестьянский соловей.После смерти песню силыПо народишку развей.

Кроем лодку красной лодкой.Неужели это гроб?Неужели умный, кроткий,Зарываем в землю лоб?

Хоть бы ты зашел проститься,Почитать еще стихи,Разве можно сразу скрытьсяС наших омутов лихих?

Бьемся мы, как рыбы в сетях,Заплутались в трех соснах,И, как ты, такие детиТоропясь уходят в прах.

Милый друг. Расстаться — слезы.Но веселым соловьемС вешней пел ты нам березы.Голос твой мы переймем.

Нежный. Синью голубоюРуки скрасились твои.Но сейчас мы все с тобою —Ты не можешь, — но пойми.

II. «Я не могу — да и никто не может…»

Я не могу — да и никто не можетНад трупом друга в немоте стоять,Когда огонь застенки мира гложет,Пустынный пепел и простор тая.

Кому же пепел и кому просторы?И что насильникам? И что рабам?Конь революции свой шаг нескорыйВлачит по слишком дорогим гробам.

Но если бьет в пути побед копытоПо мне, иль по тебе, или по нам,Иди в могилу. Жертва не забыта.Из мертвых вырастут живые семена.

И кто в живых, тот унесет с собоюУмерших неистраченный порывК последнему решительному бою,К победе в завершенные миры.

III. «Прадедам рассекли спины…»

Прадедам рассекли спины,Выдрали прабабкам косы.Вот откуда в соловьиныхПеснях ненависти росы.

Девушек вели в клоповник.Псами уськали мальчишек.Вот какой красой шиповникМести в тихих песнях дышит.

Голос крепостного плача.Волги стон многовековымГрохотом бичей маячитВ молниях Мужикослова.

Горести деревни старойК празднику победы вынес.Праздновать — сил недосталоВ песенном крестьянском сыне.

Новою глядит могилой,Слушает зеленым дерном,Как неумертвимой силойРусь в простор идет упорно.

IV. «Когда мы волокли к могилам…»

Когда мы волокли к могиламТвой голубой, покорный труп,Мне думалось: какая силаЗамкнула песню этих губ?

Не лень, не старость, не природа.Ты молод был и сильным слылИ тяжким шагом теплоходаПо Волге жизни долго б плыл.

И в горло сжатыми слезами,В могилу новую коломВпивалась мысль: «Мы сами! Сами!»И эта скорбь нам поделом.

Бредем, как стадо кочевое,Друг другу чуждые в глуби.И только над усопшим воя,Начнем в гробу его любить.

Могила поэтов

Гранитный гроб Невы и Невок,Болота щебнем задушив,Ты стаи рек в чугунный неводЗагнал и выволок в залив.

И тянешь молоко тумановИз их раздавленных грудей,Мечту морей и океановЗамкнув в квадраты площадей.

Поэтам сумрак свой поведавПрибрежным ямбом пленных стай,Ты за сто лет пяти поэтовМогилой каменною стал.

Засыпан снегом берег Мойки,И с Черной речки, как тогда,К подъезду сумрачной постройкиЛегла в столетьях борозда.

Его выносят из кареты.Под пеной лошади хрипят.Ты онемел, в свои скелетыПриняв его прощальный взгляд.

И до сих пор тосклив и страшенВысоких окон серый взор.Но ты идешь сквозь жизни нашиВ свой окровавленный простор.

Ломаешь руки рек рассеянно,Скрипишь железом фонаря,В провалы окон на БассейнойНа жертву новую смотря.

Невесте-смерти обреченный —Иль то твоих туманов бред? —В руках со свечкою зажженнойУ аналоя стал поэт.

Он завтра онемеет трупом,Но песня мести и тоскиХлестнет кровоточащим струпомДворянству в синие виски.

И дальше грохнул шаг твой тяжкийВ окраину, где город гол,По черной лестнице, над Пряжкой,В последний раз поэт прошел.

И лег. И крик. НеузнаваемВ гробу его любимый лик.И вот землей мы закрываемТого, кто каждому двойник.

Как он любил твой шелест черныйНад Невкой, на пустом мосту,Лаская песней неповторнойТвоих кошмаров наготу.

Но ты, чье сердце из гранита,Перешагнул и этот гроб,И пуля с красного зенитаЛетит фантасту в узкий лоб.

Его ведут из кельи в келью,И падает со ступеней,Звеня раздвоенною трелью,Гвардеец вымерших теней.

Не помня, на каком погостеГеоргиев двух кавалер,Ты жаждешь новой жертвы в гости,В проклятый номер Англетер.

Ты бьешь ночной метелью в окнаИ в форточку с Невы свистишь,Чтобы поэт скорее грохнулВ свою веревочную тишь.

И вот мы все в зрачках с портретомЕго, весеннего. В веках —С далеким от тебя поэтом,Повисшим на твоих руках.

Довольно. В каменные ночи,Мы новой жертвы не дадим,Мы победим тебя. А, впрочем,Не мне ли быть твоим шестым?

Валерию Брюсову

В те годы, в страшные те годы,Когда в провале двух эпохМерцали мертвые эподыКошмарами Эдгара По, —

Когда свирелями ВерленаЗвенел в поэтовой молвеЗакон губительный: из пленаЛети, лети! — Au vent mauvais![61]

Когда как мертвых листьев шорохБыл слог, был звук, был лепет слов,Зануженных в шаманьих шорах, —Свое он начал ремесло.

Да. Помним. Заласкать мещанеХотели бронзу, сталь и медь,Чтобы от их проржавых тщанийГортани гневной онеметь.

Но Врубелем в тончайший контур,Собой — в законченный портретНавеки впаян, — горизонтуНочному был он строгий свет.

Кругом на отмели и рифыБросались в гибель корабли,И клювами когтили грифыМыс Прометеевой земли.

Кликуши плакали и выли,Освистывали пьедесталИ злобой харкали — не вы ли,Кто нынче в гроб ему рыдал?

Он устоял, шальному тропуПодковой мягкий рот стеснив,Валун Рутении в ЕвропуПерегранил — Бореев с нив.

И стал над безднами провала,На грани берегов иных,На догоранье карнавалаСмотрел с презреньем седины.

И первым смелым из былогоВошел в огонь, в грозу, в Октябрь,Свое взыскующее словоС багряной бурею скрестя.

Велимиру Хлебникову

За взлетом розовых фламинго,За синью рисовых полейВсе дальше Персия манилаРуками старых миндалей.

И он ушел, пытливо-косный,Как мысли в заумь, заверставНасмешку глаз — в ржаные космы,Осанку денди — в два холста.

Томился синий сумрак высью,В удушье роз заглох простор,Когда ко мне он ловкой рысьюПеремахнул через забор.

На подоконник сел. Молчали.Быть может, час, быть может, миг.А в звездах знаки слов качались,Еще не понятых людьми.

Прорежет воздух криком птичьим,И снова шорох моря нем.А мы ушли в косноязычьеФилологических проблем.

Вопрос был в том, вздымать ли корниИль можно так же суффикс гнуть.И Велимир, быка упорней,Тянулся в звуковую муть.

Ч — череп, чаша, черевики.В — ветер, вьюга, верея.Вмещался зверь и ум великийВ его лохматые края.

Заря лимонно-рыжим шелкомНад бархатной вспахнулась тьмой,Когда в луче он скрылся колком,Все рассказав — и все ж немой.

И лист его, в былом пожухлый,Передо мной давно лежит.Круглеют бисерные буквыИ сумрачные чертежи.

Урус-дервиш, поэт-бродягаПо странам мысли и земли!Как без тебя в поэтах наго!Как нагло звук твой расплели!

Ты умер смертью всех бездомных.Ты, предземшара, в шар свой взят.И клочья дум твоих огромных,Как листья, по свету летят.

Но почему не быть в изъяне!Когда-нибудь в будой людьбеРодятся всё же будетлянеИ возвратят тебя в себе.

Сергею Есенину