Андрей Вознесенский - Тьмать Страница 62

Памяти Алексея Хвостенко

Пост-трупы звёзд.Отрубился Хвост.

Прохвосты пишут про Хвоста.Ворчит святая простотаиз-под хвоста.

Звезда чиста.Прошу Христапонять Хвоста…

Бомж музыки над площадью Восста…ты вроде пешеходного моста,пылишь над нами, в дырках, как бигудь…

Забудь.

Прости короткой жизни муть.Мети бородкой Млечный Путь.

И потом Тебя не будет.Не со мной. А вообще.Никто больше не осудитмой воротничок в борще.

Прекратится белый холмик —мой и твой ориентир.Превратится в страшный холоджизнь, что нам я посвятил.

Оказалось, что на делевсё ушло на пустяки.Мы с Тобою не успелиглавного произнести.

Превратится в дырку бублик,всё иное не стерпя.А потом меня не будет.Без меня. И без Тебя.

Крик прорезал великолепиесмятых ужасов. Се ля ви.Чехов умер от эпилепсиина премьере фильма «Свои».

Умер парень с фамилией Чехов:фильм – от ужасов жизни суд.Не до смехов. Не до успехов.Люди в саване тело несут.

Клочья пены эпилептической.«Скорая» торопится, но без раболепия,полицаю в пузо эпилептическоетычет ножиком эпилепсия.

Вы скажите, актёр Евланов,гениально сыграв простоту,почему страшней всех экрановсмерть глядит в четвёртом ряду?

Кем он был? Ничего достоверного.На фасаде лестница, как порез.В день рождения Достоевскоговдруг прозреем через болезнь?

Он пришёл без друга, без женщины.В небеса, как дуга троллейбуса.Из процентщины, из прожженщинывырывается эпилепсия!

Я стою, представитель плебса,мну фуражечку очумело.Продолжается эпилепсия.Это ещё премьера.

Озеро отдыха возле Орехово.Шахматно воткнуты в водную гладьбелые бюсты – кто только приехал,бюсты из бронзы – кому уезжать.

Быть отдыхающим – это профессия.Рядом летают тарелки борща.Сушатся трусики фильдеперсовые —всё сообща.

Утром журфиксы. Журчанье Вивальди.А за стенойслышно, как писает в умывальниктрижды герой.

В небо свинцовое запускаютсядетям шары,будто качают вишнёвые яйцав небе слоны.

Не рокируется. Не киряется.Скорби бабуль.Ты – золотая, словно кираса.Скоро – буль-буль…

Люблю неслышный почтальона,вечерним солнцем полный напослед,прозрачный, словно ломтики лимона,пронзительный велосипед.

Нагни позвоночник ликующий.Когда, безоглядно и древне,Тебя волшебной лягушкойначну превращать в царевну.

Юрий Владимирович Давыдов.Смущал он, получив «Триумф»,блатною шапочкой ликвидовнаполеоновский треух.

Бывалый зэк, свистя Вертинского,знал, что прогресс реакционен.За пазухою с четвертинкоюбыл празднично эрекционен.

На сердце ссадины найдут его.Стыдил он критика надутого:мол, муж большого прилежанияи ма-алого дарования.

Бледнели брежневы и сусловы,когда, загадочней хасидов,за правду сексуальным сусликомпод свист выскакивал Давыдов.

Не залезал он в телеящики.Мне нашу жизнь собой являл.И клинышек его тельняшкизвенел, как клавиша цимбал.

Вне своры был, с билетом волчьим.Он верил в жизни торжество.Жизнь поступила с ним, как сволочь,когда покинула его.

Деклассированные вурдалакиуподобились комарью.Ты мне снишься во фраке,дирижируешь жизнь мою!

Я чувствую переносицейвзгляд напряжённый твой.Ко мне лицом повернёшься,ко всем – другой стороной.

Волнуется смятый бархат.Обёрнутое ко мне,твоё дыхание пахнетмолодым каберне.

Музыкально-зеркальная зомби,ты стоишь ко мне – боже мой! —обернувшаяся лицом ты! —а ко всем – другой стороной…

И какой-то восторженный трепетговорит тебе: «Распахнись!»Возникающий ветер треплетвзмахи крохотные ресниц.

Когда же лапы и рукирукоплещут, как столб водяной,ко мне повернёшься лучшей,главной своей стороной!

И красные ушки в патлахпросвечивают, красны.И, как фартук, болтаются фалдыкак продолженье спины.

Те фалды, как скрытые крыльяу узниц страшной страны, —как будто кузнечики Крыма,что в чёрное облачены.

За тобою лиц анфиладыи беснующийся балкон.Напрягаются обе фалды,изгибающиеся в поклон.

И под фалдами треугольничекпроступает эмблемой треф.Так бывает у горничных,реже – у королев.

Я вручаю Пастернаковскую премиюмёртвому собрату своему,Бог нас ввёл в одно стихотворение,женщину любили мы – одну.

Пришло время говорить о Фельтринелли.Против Партии пошёл мой побратим.Люди от инстинкта офигели,совесть к Фигнер послана фельдъегерем,может, террор имитировал интим?

Как спагетти, уплетал он телеграммы,профиль его к Джакометти ревновал,я обложку книги coma amoc именем Джакомо рифмовал.

В нём жила угрюмая отвага:быть влюблённым в Пастернака, злить печать,на свободу выпустить «Живаго»и в дублёнки женщин наряжать!

Я вручаю Фельтринелли-сынузолотой отцовский реквизит,как когда-то ему, мальчику, посыльным,Дилана автограф привозил.

Чтобы мы, убогие, имели,если б Фельтринелли не помог?!По спинному мозгу Фельтринеллидьявола шёл с Богом диалог…

Усмехаясь, ус бикфордовый змеился,шёл сомнамбулический роман…Было явное самоубийство,когда шёл взрывать опору под Милан!

Женщина, что нас объединяла,режиссировала размах.Точно астероид идеалав нас присутствовал Пастернак.

Как поэт с чудовищною мукой,никакой не красный бригадир,он мою протянутую рукукаменной десницей прихватил.

Он стоит, вдев фонари, как запонки,олигарх, поэт, бойскаут, шалопай.Говорю ему: «Прости, Джан Джакомо!»Умоляю: «Только не прощай!»

Разоржаться мировой жеребщине,не поняв понятье «апельсин»!Тайный смысл аппассионатной женщины,тая, отлетит, необъясним…

На майдане апельсины опреснили,нынче цвет оранжевый в ходу.Апельсины, апельсины, апельсиныменя встретят головешками в аду.

Жизнь прошла. Но светятся из мрака,в честь неё зажжённые в ночи,общим пламенем на знаке Пастернакадве – мужских – горящие свечи.

Неабстрактный скульптор,бесспорный Поллок,собираю скальпымыслящих бейсболок.

Мысли несовковые,от которых падаю,и гребут совковоюс козырьком лопатою.

Проступают мысливверх ногами скорби.Это моя миссия,это моё хобби.

Нету преступления —в мыслях, но – ей-богу (!),хорошо бы от Ленинанайти бейсболку!

Спит месяц набекрень,как козырёк на лбу.Всё в мире дребедень,но я тебя люблю!

Усадьба – а-ля Лувр.Ус Чаплина – дабл’ю.Вздохнут духи «Аллюр»,а я тебя – люблю!

Купите ТераФлю,кончайте terror, бля!Курите коноплю!А я люблю – тебя!

Как дятел, я долблю,верблюдов веселя.Цепочкой из дабл’южужжжжитполётшмеля —шмаляйте по шмелю!

И, вызывая смеху нашего зверья,ты скажешь: «Больше всехлюблю тебя!» А я?

Я поздравляю Вас, Марлен Мартынович!Изящный носитель крутых седин.Я бы назвал Вас – Марлен Монтирович,Марлен Картинович,Антиминфинович,друзьям – Мартелевич,врагам – Мортирович.Антимундирович такой один.Нет Маркса, Ленина – есть Мэрилин.Марлен, как «шмалер», незаменим.

Для нас Вы были Политехничевич,хрычи хрущёвские Вам ленты резали,аполитичный, не чечевичный,Вы – очевидец новой поэзии!

Когда нас душат новые циники,наследнички, нынешние ЦК,мы посылаем их на Хуциева!Пока работаем на века!

Марлен Мартынович, надежда малаябыла когда-то, сейчас – не то.Время – как рана с присохшей марлеюот Мэрилин к Марлон Брандо.

Марлен, Вы в инее, как Папа Карло.Пой с Бобом Марли у красных стен,когда ландшафтники Вашей марлейКремль запаковывают, Марлен.

В губерниях скука и троекуровщина.Нет Маркса, Ленина, но есть Марлен!Я бы назвал Вас – Марлен Триумфович.Вы – марли времени феномен.

По полю древней битвы,где памятник Шкуро,летит опасной бритвойорлиное перо.

И мы предполагаем,что где-то вознесёнорёл за облаками,и белоснежный он.

Чтоб наш талант не скурвилсяво Владике Монро,светает белокуроемэрлиное перо.

Пусть дрочит государство,гоняется за ним…Прицельный дротик дартса,увы, неуловим!

Поэзия есть тайнадревней Политбюро.Летает нелетальнотранзитное перо.

Арина Родионовна,платок повязан «Першингом»,чтоб беды милой Родиныказались лёгким пёрышком.

Серебряной расчёскойлетело НЛО,но времени причёскаисходит от него.

Пьеро, в церкви не пукнувший,увидит над метронезримо в ручке пушкинскойдрожащее перо.

Холмы наши и овныпоэтому легки,как будто нарисованыпоэтом от руки.

Засунув руки в брючные патрубы,будто катая ядра возбуждения для,Вы мне сказали про солдат Партии:«Нужна в хозяйстве и грязная метла!»

Сейчас всё кажется сентиментальщиной,чудно:Вы были главным эпохи подметальщиком,я – выметаемое дерьмо.

Опали крылышки махаонные.Команда подметальщиков, увы, мертва.Осталась самострельная, самоходная,самоуправляемая метла.

Зачем Вы стали погромщиком маньяковским?Стали демоном ненависти, любви?Тайным собирателем картин Маковского?Почти тёзка Ильфа – ЛФИ.

Зачем Вас вымели? Вывернули выдрою?Сдали замминистром в Йошкар-Олу?Может быть, за то, что мне тайну выдалипро государственную метлу?

В склепе запакованный в стиль нашего Капоне,как гранит рокфоровский исчервлён,кто расслышит стон ваш заупокойный,Леонид Фёдорович Ильичёв?

Дружили как в кавалерии.Врагов посылали на…Учила меня акварелитьНаташа Головина.

«Что моет нам кисти? Развене женский эмансипат?Андрюша, попробуй грязьюкрасивое написать!»

Называется нейтральтиномзадумчивый смыв кистей.Впоследствии Тарантиноиспользовал слив страстей.

Когда мы в Никольском-Урюпинеобнимались под сериал,доцент Хрипунов, похрюкивая,хрусть томную потирал.

Была ты скуласта, банзаиста.Я гол и тощ, как горбыль.Любил ли тебя? Не знаю.Оказывается – любил.

Мы были с тобою в паре.Потом я пошёл один.Обмывки страстей создаличудовищный нейтральтин.

Карданной церковной башней,густой вызывая стыд,рисунок твой карандашныйв моей мастерской висит.

Выходит шедевр тем краше,чем больше в мире дерьма.Оправдано кредо наше,Наташа Головина.

Михаилу Жванецкому