Ирина Кнорринг - После всего: Стихи 1920-1942 гг. Страница 7

«Верно, мне не сделаться поэтом…»

Верно, мне не сделаться поэтом.Никогда, должно быть. Никогда.Отливает розоватым светомТихая вечерняя вода.

Обволакиваясь пеной белой,Шелестит рассеянно фонтан.И впервые в мыслях прозвенело:— Жизнь проиграна и прожита.

Сквозь узорчатую чащу листьевЗасветили разные огни.Пальмы в бочках грезят о Тунисе,Вспоминая солнечные дни.

И в высоком небе сумрак зыбкийОбволакивает купола.Тихой, незамеченной улыбкойМолодость ненужная была.

Обойду, к прошедшему остыну,Замолчу, исчезну в мутной мгле,Завещая маленькому сынуМысль о счастье и любовь к земле.

«В Люксембургском саду у газона…»

В Люксембургском саду, у газона,Против серого зданья Сената,На часы я смотрела когда-то,Притворяясь наивно влюбленной.

В Люксембургском саду, у фонтана,В жаркий август (вовек не забуду!)Я поверила в яркое чудо.Было тихо, безлюдно и рано.

Зелень свежая, воздух недвижный,Воробьишек пугливая стая…— Хорошо, что все это бываетТолько раз в нашей маленькой жизни.

«С каждым днем, с каждым часом все тише…»

С каждым днем, с каждым часом все тише.Я едва ли способна любить.И не вслушивайся — не услышишь;Как порвется тончайшая нить.

За листы неотвеченных писем,За подушку в неслышных слезах,За стихи про лиловые выси —Честно взглянем друг другу в глаза.

На жизни — тяжелою грудойНапряженное слово — молчать.Никогда я не верила в чудо.Никогда не умела мечтать.

И, должно быть, просрочены сроки,Губы сжал одичалый испуг,И мы снова с тобой одиноки,Мой случайно замеченный друг.

Но не надо ни слез, ни томленья,Ведь слова, и раздумья, и мыЭто только пустые виденьяДля меня не пришедшей весны.

И, должно быть, мой голос напрасен,Я сказала все то, что могла.— Пожалей о потерянном часеИ примись за чужие дела…

«Потупив тусклые глаза…»

Неужели кому-нибудь третьемуЯ потом расскажу о тебе?

1927

Потупив тусклые глаза,В пустой, обыкновенный вечерМне захотелось рассказатьКому-нибудь о нашей встрече.

О том, как было хорошоСмотреть в широкие закаты,И не висело над душойСознанье скуки и утраты.

Горели бешеные дни,Над болью сердца торжествуя,Горели красные огни,Там, где чинили мостовую.

Бродил по улицам туман,Окутывая сад и зданья…Ведь я отравлена самаОтчаяньем воспоминанья.

Вот так, среди пустых полей,В густую ночь поспешно кроясь,Сверкая множеством огней,Проходит одинокий поезд.

Двум Юриям (Софиеву и Терапиано)

Вы строите большие храмы,Вы кораблю даете ход,Вы равномерными стихамиИзображаете полет.

И с безрассудным постоянствомИз непомерной пустотыВ междупланетные пространстваВы устремляете мечты.

И я для вас чужда, — не тем ли,Что умной правды не молю,Что я люблю простую землю,До боли огненной люблю.

Под пламенные разговорыО вечности и божествеЯ вижу — ветер лижет шторыИ солнце плещется в траве.

И вижу я, как жизнь играет,И несравненно хорошаМоя несложная, пустая,Обыкновенная душа.

«Я думаю о медленном конце…»

Я думаю о медленном конце.Живу спокойно, холодно и мудро,Старательно скрывал на лицеСледы от слез под матовою пудрой.

Я больше не тоскую о быломИ о надеждах неосуществленных.И мне не жаль, когда желтеют кленыИ жизнь идет, теряя день за днем.

И чуть томит в уставшем теле кровьМоя последняя игра в любовь.

Дождь

Мочит дождик детскую коляску,Сад шумит зеленою листвой.Я сняла рассеянную маску,Но совсем не сделалась иной.

Вижу георгины за решеткой,Вижу рябь на дрогнувшей воде.А в мозгу непоправимо-четко —Прожитой, непоправимый день.

И опять обидно — одинока,Скомкана, измучена, больна.Мне опять в молчании глубокомСнится непришедшая весна.

И, должно быть, потому что слишком,Слишком долго билась и ждала, —В этот день я робкому мальчишкеВсе стихи и слезы отдала.

Награда

За то, что нет у меня друзей,И с детства я была одинокой, —За то, что за морем, в стране далекой,Осталось так много ненужных дней, —

За то, что нечего мне терять, —За то, что звонкий смех разлюбила,За то, что днем валюсь на кроватьБез мыслей, без слов, без слез, без силы —За больные стихи, за эту тетрадь, —За сжатые губы и взгляд унылый, —

За горечь длинных, пустых недель —За сердце холодное в терпкой злобе —Дана мне тихая колыбель,Глаза голубые и детский лобик.

«Все о том же — о мутных глазах…»

Все о том же — о мутных глазах,О неловко дрожащих ресницах,О ночах в непрерывных слезах,О ночах, по которым не спится.

Все о том, что на сердце темно,И от боли — мучительно сладко.Все о том, как светлеет окно,И о маленькой детской кроватке.

Неразрывный и замкнутый круг.Кроме этого синего взгляда,Этих детских беспомощных рук —Ничего мне на свете не надо.

«Мне некогда смотреть на облака…»

Мне некогда смотреть на облака.Весь день в работе согнута рука.

Нет сил поднять отяжелевший взглядИ разобрать, кто прав, кто виноват.

Я никогда счастливой не была, —Весь день большие, нужные дела:

Любить, растить, заботиться, старетьИ некогда на небеса смотреть.

«Я не смотрела в заревое небо…»

Я не смотрела в заревое небо,Не спрашивала — «почему?», «зачем?»И для простого, для земного хлебаВставала рано, не спала ночей.

Я никогда, должно быть, не смеялась,Со мной всегда и всюду на земле —Замызганное платье и усталость,Немытая посуда на столе.

Я никому не обещала рая,Я не бралась за важные дела,И, маленькие дни переживая,Я счастья никому не принесла.

«Я пью вино. Густеет вечер…»

Я пью вино. Густеет вечер.Веселость, легкость — мишура.Я пью вино за наши встречи,За те — иные — вечера.

И сквозь склоненные ресницыСмотрю на лампу, на окно,На неулыбчивые лица,На это горькое вино.

И в громких фразах, в скучном смехеСамой себя не узнаю.Я пью за чьи-нибудь успехи,За чью-то радость, — не мою.

А там, на самом дне стакана,Моя душа обнажена…— И никогда не быть мне пьянойНи от любви, ни от вина.

На завтра