Александр Големба - Я человек эпохи Миннезанга: Стихотворения Страница 7

ГОЛЛАНДЕЦ ЛЕТУЧИЙ

Опьяни меня цепкою тучей,нежной болью меня опьяни!Я не твой – я голландец летучий,не такой, как они.

И пускай эти строки корявы,но, главу не подставив мечу,не ищу я надежды и славы,только верности женской ищу!

Я плыву сквозь фарфор шоколадниц,полупризрачный сон-снеговей,крепкоскулый усатый голландецнеких полуиспанских кровей.

И неважно, в каком я колете,и в какую я кожу зашит,и в какие рыбацкие сетимой корабль опуститься спешит.

Я на рейде. Опутанный бытом.Будто нищий, поэт иль бандит.Лишь наяда под острым бушпритомв мои зоркие очи глядит.

В пляске радуг, причуд и созвучийпротекут мои утлые дни.Я не твой – я голландец летучий,не такой, как они!

И в своей разрушительной болия лечу на торосы и льды,неприкаянный шут поневолеиль Скитальчество Чистой Воды.

Милый друг, за рассветною тучейрасточатся угрюмые дни.Я твой муж, я – голландец летучий,не такой, как они.

Погляди, как, волны не касаясь,повинуясь ночному лучу,не раскаиваясь и не каясь,выше пены, как глиссер, лечу!

И покамест я не на приколе,и пока не на дне я морском,неприкаянность яростной болине уляжется в сердце мужском.

В недрах этой галеры шатучейты души моей не схорони.Я не твой – я голландец летучий,не такой, как они.

Между мной и тобой – поколенья.Не кляни ж мою душу, сестра.Мы с тобой – золотые поленьяодного голубого костра.

И когда-нибудь, в прошлое канув,я скажу, никого не кляня.– На высоком костре океановбез зазренья сожгите меня!

«Захлопнули дверцу…»

Захлопнули дверцуи взмыли в лазурь,а женское сердцеосталось внизу,и губы без дрожив изгибе витом,и взлетных дорожекупругий бетон.

А там за оконцем –лазурная мглаобрушена солнцемна ребра крыла,и, грузно вгрызаясьв шатер темноты,колесам на зависть,рокочут винты.

Повисли колесапод фермой руля,и каплями плесовпокрыта земля,и мир одинаков,наивен и грубв макетах бараков,градирен и труб.

Когда бы, когда бы,когда б ты была,как липы и грабы,сильна и светла,чтоб в сердце своемвоплотить благодать,чтоб только вдвоеми грустить, и страдать,

чтоб розовым плесомв рассветную мутьк свинцовым колесамбеспечно прильнуть.

НАВЗИКАЯ

Когда во мне взыграет ретивое,из мартовских томлений возникая,мы встретимся, и я тебе присвоюмедлительное имя Навзикая.

Оно звучит печально и напевно,изысканно и чуждо — и, однако,его носила юная царевна,отрада среброкудрого феака.

А ты милей, и праведней, и краше,а ты – неутоленная истома,а ты, наверно, Нюра или Маша,или Тамара, в просторечьи Тома.

А ты не уподобишься царевнеи церемонно поведешь плечами, –«что в имени тебе моем», как древлечрезмерно любопытным отвечали.

А дома засыпают домочадцы,и снова наступает миг разлуки,а я бы мог смолчать и отмолчаться,до боли сжав твои глухие руки.

И больше нет ни радуг и ни зарев,и больше нет сердец неугомонных,и мне сигнализирует фонарикпоследнего из четырех вагонов.

МАРИЯ

Там, где меркнут огни городские,я листаю волну и прибой.Маня, Маша, Маруся, Мария,весь я полон, Мария, тобой.О тебе в испытаньях тревожныхплачет круг золотых фонарей,и к тебе атеист и безбожникобращается с песней своей.И в какой научился он школе –он, пожалуй, не знает и сам –этой песни молитвенный колерпосвящать твоим кротким глазам?Как впервые, иль там не впервые,как осенних лесов Златоуст,кареглазое имя Мариясердцем вымолвил в пламенный куст?

Там, где меркнут огни городские,обрывается ветер тайком;ты – Мария, Мария, Мария,как маяк над судьбой и песком.Мы у жизни немногого просим,только чтоб копошилась, как мышь,эта зябкая зимняя осеньв шелухе пожелтевших афиш.И чтоб там, где четыре стихиии над морем – бульвар городской,ты, Мария, Мария, Мария,укрощала их тонкой рукой.Теплоходы растают в тумане,в каботаж уплывут катера,но каких заклинаний словамиможет сдвинуться эта гора,где гудят все четыре стихии,где мы сдержанной страсти рабы,где заветное имя Марии –будто смерть иль веленье судьбы?

ЕЩЕ ПОЛЬСКА НЕ СГИНЕЛА

И поглядев, как глядят олени,и посопев, как сопят мальчишки,лицом уткнуться в твои колении плакать, плакать без передышки.Ты повзрослела, остепенилась,тебя заели дневные нужды.Любовь по-польски зовется «милость»,поляки тоже любви не чужды.Ты кареглаза, но мне не внове,что сквозь прожилок большие числатечет и капля шляхетской крови,голубоглазой как воды Вислы.О, только б руку, о, только б пальцы,о, только б пальцы, о, только б руку!Молю, подруга, пойми и сжалься,прости и сжалься, моя подруга.Вдвоем с тобою – чудесный кворум,но я не воин, не муж отваги,я не Костюшко и не Суворов,я не бряцаю ключами Праги,а в нарушенье этикетавсхожу на Чертов Мост желанья,моя дивчина, моя кобьета,мое томленье и упованье!

«Горы Кавкасиони стали совсем седыми…»

Горы Кавкасиони стали совсем седыми,горы Кавкасиони – как паруса в тумане.Я повторяю имя, выдуманное имя:Нина Гвелисиани, Нина Гвелисиани.

Я и не знаю, право, что мне всего дороже.Я и не знаю, право; но и доселе любыдугообразные брови, смуглая нежность кожи,полупрезрительно сжатые, злые сухие губы.

Ты ли ко мне подкралась, я ли к тебе по-лисьи,мы ль обнялись впервые под раскаленным небом?Да и могло ль всё это произойти в Тбилиси,в городе превращений, в том, где я вовсе не был?

Злые сухие губы, локоны, как волокна,горы Кавкасиони, зов кораблей в тумане.Боже, какое солнце ломится в наши окна,Нина Гвелисиани, Нина Гвелисиани!

Этого не забудешь, этого нет беззаветней,эти воспоминанья благостны и нетленны.Было ли это, нет ли? К солнцу ль тянулись ветвииль по ночам покрывались прозеленью Селены?

Знаешь, ведь я хороший, чистый, белее крина,что же ты в мою душу смотришь глазами лани?Я же тебя придумал, я ж вас придумал, Нина,я ж вас придумал, Нина Давыдовна Гвелисиани!

«СВИСС МЭЙД»

Твои глаза такие карие,ресницы – перекличка флейт.А время делают в Швейцарии:«Свисс мэйд».

Сверкают выпуклыми линзамиголубоглазые очки,склоняются над механизмамиженевские часовщики.

Склоняются над циферблатами,наводят блик на круг:беспрекословней ультиматумадвиженья умудренных рук.

Мы сквозь мерцающие просекина узких лыжах проскользим, –круговращаются колесики,вгрызаясь в толщу русских зим.

Но за метелицей метелицапромчится в памяти людской,пока пурга не перемелется,не станет снежною мукой.

Покамест хлопья ноздреватыене превратятся в зыбь и хлябь,пока веселые оратаине взмечут утреннюю зябь.

И зимы врозь… чернеет остов их:им нужен снег, как нервам бром.Но увядает медь волос твоих,овеянная серебром.

Но потускнели темно-кариеи смолкла перекличка флейт.А время делают в Швейцарии:«Свисс мэйд».

«Пела прелестная юная женщина…»