Наум Коржавин - На скосе века Страница 7

Якобинец

Когда водворился опять БурбонПосле конца Ста дней,И стал император НаполеонТоскою Франции всей,И юноша каждый, таясь во мгле,Всё лучшее с ним сроднил,Один якобинец в швейцарском селеУчителем скромным жил.Он очень учён был. И, как дитя,Наивен был, светел, чист.Крестьяне любили его — хотяИ знали, что он атеист.И дети любили его. Хоть онВ школе всегда был строг.Но целый мир был в нём заключён,И всё объяснить он мог.

— Учитесь, дети! — он часто такНачинал, опершись о стол. —Учитесь, дети, — невежества мракПричина премногих зол.Стремитесь к истине. Счастье — в ней.И может, когда-нибудьОкрепший разум заблудших людейНа ясный выведет путь…Любил он гулять в предвечерний час,В час конца полевых работ,Когда веет прохладой, и солнце, садясь,Красный свет свой на горы льёт.И закат был грустен, и горы грустны,И грустью был аромат,И на всём был отблеск родной страны,Что с той стороны, где закат.Читал по ночам. И вставал чуть светДля тетрадей учеников…Он здесь уже целых семнадцать летЖил вдали от друзей и врагов.

А в эти годы событья шли,Отражаясь в ушах молвы…И войска французов победно шлиДо высоких ворот Москвы…А потом метели чужой землиЗаметали могилы-рвы,И войска французов назад брелиОт холодных ворот Москвы.А он так же спокойно смотрел вдаль:Виноградники на холмах.И неколебимо светилась печальВ умных добрых его глазах…

…И лишь раз за все годы ожил старик.Вдруг влетел, как восточный буран,Сын погибшего друга, его ученик,Догонявший свой полк капитан.Он был полон победами, блеском карьер,Славой Франции. Ветром. Войной.Мыслью, силою, сведённой в крик: «Vive l’Empereur!»И письмом варшавянки одной.И хотелось — он сам не знал почему,Ведь вся жизнь так была ярка —Но навязчиво, страстно хотелось емуУбедить и склонить старика.

А старик его слушал, но не стерпел.И сказал: — Ты умён и смел.Но всё-таки это не я устарел,А ты юности не имел.И меня не прельщает гром ваших побед,Не прельщает совсем. Никак.Революции, мальчик мой, больше нет.Остальное — грызня собак.

И зачем говорить пустые слова —Это просто банальность дней.Одна революция была нова,А всё, что было после — старей.А этот человек, твой идеал,Чьи трубы в тебе трубят —Он революцию обобралИ в неё нарядил себя.И какой у тебя в голове туман —Как ты мог до того дойти,Чтобы слово «свобода» и слово «тиран»В голове своей совместить.Нет, не быть мне фанатиком, нет, юнец,Блеск невежества — ерунда!Нет, я верен разуму… Как твой отец,

Который жизнь за него отдал……Капитан молодой, прощаясь, встал,И обнял, и прижал к груди,И потом доктринёром его назвал,И, в коляску сев, загрустил.И кони его понесли туда,Где полячка встречалась с ним.И где закатилась его звезда

Под Смоленском или Бородиным……Из глаз старика скатилась слеза,Но смахнул её властно он……Шли войска вперёд, шли войска назад,Водворился опять Бурбон.Как призрак мёртвого он пришёл,Стало в жизни ещё темней.А старик подумал и сказал: — Хорошо!По крайней мере — ясней.

И когда отгремели в огне Сто днейИ ушли на остров суда,Он спокойно и ровно учил детей,И гулял, и читал, как всегда.

Военная электричка

В мелькающей, тающей, нежной травеЛетит электричка дорогой к Москве.Летит и проносит с собою в столицуВоенного времени разные лица:Девиц, что куда-то спешат на веселье,Бухгалтера с толстым потёртым портфелем,К стеклу придавившего носик ребёнкаИ тётку с картошкой в цветистой плетёнке.Летит и проносит сквозь клёны и ёлкиНевзгоды и взгоды и разные толкиО всяких делах бытовых и военных,О фронте, любви, о продуктах и ценах.И пусть я поэт и романтик, — а всё жеХочу этим ритмом проникнуться тоже,Со всеми, кто едет, хочу растворитьсяВ размеренном ритме военной столицы.

Новогодняя элегия

Я провожаю старый годНезавершённый, как и тот,Который прожит год томуИ еле видится в дыму.

Всё чаще я теперь готовЗабыть об опыте веков,Готов, как все, смирив свой дух,Войти в обычной жизни круг,Который — пусть он мне смешон —Вполне и прочно завершён.

Мне даже кажется порой,Что жизнь обходит сторонойИ что, конечно, не найтиЗемную соль в моём пути.

Полёт незавершённых лет,В котором просто смысла нет.

Но вспоминаю, что земнаВ незавершённости весна,И с нею все полутонаВо все земные времена.И принимая этот годСо всем, что он мне принесёт,Я пью хорошее вино,Что бродит — не завершено.

1937 Год

Вступление в ненаписанную юношескую поэму

Да, не забыт и до сих пор онВ проклятьях множества людей.Метался ночью «чёрный ворон»,Врагов хватая и друзей.Шли обыски, и шли собранья.Шли сотни вражеских клевет.Им обеспечено заранееУчастье власти и привет.За слово несогласья сразуКричат: «ШПИОН!», хватают: «СТОЙ!».А кто бывает не согласен?Тот, кто болеет, тот, кто свой.

А вот завмагам дела нету,Каков дальнейшей жизни ход.У них в карманах партбилетыКак не единственный расход.Я стал писать о молодёжи —Да, о себе и о друзьях, —Молчите! Знайте! Я надёжен!Что? правды написать нельзя?Не я ведь виноват в явленьях,В которых виноваты вы.Они начало отступленьяОт Белостока до Москвы.Россия-мать! Не в этом дело,Кому ты мать, кому — не мать.Ты как никто всегда умелаСвоих поэтов донимать.Не надо списка преступлений:И Пушкина на дровнях гроб,И вены взрезавший Есенин,И Маяковский с пулей в лоб.

Пусть это даже очень глупо,Пусть ничего не изменю,Но я хочу смотреть без лупыВ глаза сегодняшнему дню.Что ж, можешь ставить на колени.Что ж, можешь голову снести.Но честь и славу поколеньяПоэмой должен я спасти!

Стихи о моей звезде

Я всё запомнил. И блаженство супа,И полумрак окна, и спёртый воздух,Я в этой кухне воровал когда-тоМацу из печки… И тащил за хвостНелепо упиравшуюся кошку.

Маца была хрустящей и горячейИ жгла меня за пазухой. Я с неюБежал во двор, где на футбольном полеДвенадцать босоногих мальчугановГоняли тряпки, скатанные крепкоИ громко величавшиеся: мяч.

И я делился добытым. И вместеМы забирались высоко на крышу,Где с вкусным хрустом на зубах друзьяВыкладывали мне о мире взрослыхГипотезы, обиды, наблюденья.

А я импровизировал им сказки,Невесть откуда бравшиеся сказки,Где за развязкой следует завязка,За гибелью геройской воскресеньеИ никогда не следует конец.

Ребята слушали и не дышали.И сам я тоже слушал с интересом.А там, на кухне, бесновалась тётка,Что эта дружба уличных мальчишекНевесть куда ребёнка заведёт.

А я и сам был уличным мальчишкой.В двенадцать лет легко ругался матом,Швырял камнями, разбивая стёкла.Хоть это не мешало мне, однако,Читать о том, как закалялась сталь.

А дни летят быстрее и быстрее,И всё сильней стучит и громче сердце,И мы уже мечтаем о походах,О ромбах на малиновых петлицахИ о девчонке в кепке набекрень.

А время становилось всё практичней,Во всём не по-мальчишески суровым.Но я жил в мире бурных революций,Писал стихи без рифмы и без ритма,На улицах придумывал восстанья…Моя звезда уже была моей.

«Анна Каренина»