Наум Коржавин - На скосе века Страница 8

Стихи о моей звезде

Я всё запомнил. И блаженство супа,И полумрак окна, и спёртый воздух,Я в этой кухне воровал когда-тоМацу из печки… И тащил за хвостНелепо упиравшуюся кошку.

Маца была хрустящей и горячейИ жгла меня за пазухой. Я с неюБежал во двор, где на футбольном полеДвенадцать босоногих мальчугановГоняли тряпки, скатанные крепкоИ громко величавшиеся: мяч.

И я делился добытым. И вместеМы забирались высоко на крышу,Где с вкусным хрустом на зубах друзьяВыкладывали мне о мире взрослыхГипотезы, обиды, наблюденья.

А я импровизировал им сказки,Невесть откуда бравшиеся сказки,Где за развязкой следует завязка,За гибелью геройской воскресеньеИ никогда не следует конец.

Ребята слушали и не дышали.И сам я тоже слушал с интересом.А там, на кухне, бесновалась тётка,Что эта дружба уличных мальчишекНевесть куда ребёнка заведёт.

А я и сам был уличным мальчишкой.В двенадцать лет легко ругался матом,Швырял камнями, разбивая стёкла.Хоть это не мешало мне, однако,Читать о том, как закалялась сталь.

А дни летят быстрее и быстрее,И всё сильней стучит и громче сердце,И мы уже мечтаем о походах,О ромбах на малиновых петлицахИ о девчонке в кепке набекрень.

А время становилось всё практичней,Во всём не по-мальчишески суровым.Но я жил в мире бурных революций,Писал стихи без рифмы и без ритма,На улицах придумывал восстанья…Моя звезда уже была моей.

«Анна Каренина»

Он любит! любит! Он опять сказал!О, он готов хоть на колени на пол…А что Каренин? Скучные глазаДа уши, подпирающие шляпу.Наверно, он на службе до сих пор.И с кем-то вновь, зачем-то брови сдвинув,В десятый раз заводит разговорПро воинскую общую повинность.Сухарь!    Чего он только ни искалСвоей привычной к точности душою,Чтобы прошла неясная тоскаПо женщине, что стала вдруг чужою.А дома ничего. Ни сесть, ни встать.Повсюду боль. Между вещами всеми…Ходить по кабинету. Не читатьВ привычное отведенное время.Стараться думать обо всём, о всехДелах…    Но только мысли шепчут сами,Что входит в дом красивый человекС холодными блестящими глазами.

* * *

Ты была уже чужой,У дверей молчала.Нас на скорости большойЭлектричкой мчало.Был закат. И красной пыльСтала от заката…И на белом шёлке былОтсвет розоватый…Наступала с ночью тьмаСтрашно и немнимо.Ты была как жизнь самаВ розоватом дыме.Равнодушья не таяНапевала вальсы…И казалось, будто яС жизнью расставался.

Стихи о детстве и романтике

Гуляли, целовались, жили-были…А между тем, гнусавя и рыча,Шли в ночь закрытые автомобилиИ дворников будили по ночам.Давил на кнопку, не стесняясь, палец,И вдруг по нервам прыгала волна…Звонок урчал… И дети просыпались,И вскрикивали женщины со сна.А город спал. И наплевать влюблённымНа яркий свет автомобильных фар,Пока цветут акации и клёны,Роняя аромат на тротуар.Я о себе рассказывать не стану —У всех поэтов ведь судьба одна…Меня везде считали хулиганом,Хоть я за жизнь не выбил ни окна…А южный ветер навевает смелость.Я шёл, бродил и не писал дневник,А в голове крутилось и вертелосьОт множества революционных книг.И я готов был встать за это грудью,И я поверить не умел никак,Когда насквозь неискренние людиНам говорили речи о врагах…Романтика, растоптанная ими,Знамёна запылённые кругом…И я бродил в акациях, как в дыме.И мне тогда хотелось быть врагом.

Восемнадцать лет

Мне каждое словоБудет уликоюМинимумНа десять лет.Иду по Москве,Переполненной шпиками,Как настоящий поэт.Не надо слежек!К чему шатания!А папки бумаг?Дефицитные!Жаль!Я самВсем своим существованием —Компрометирующий материал!

Гейне

Была эпоха денег,Был девятнадцатый век.И жил в Германии Гейне,Невыдержанный человек.В партиях не состоявший,Он как обыватель жил.Служил он и нашим, и вашим —И никому не служил.Был острою злостью просоленнымЕго романтический стих.Династии ГогенцоллерновОн страшен был как бунтовщик.А в эмиграции серойРугали его не разОтпетые революционеры,Любители догм и фраз.Со злобой необыкновенной,Как явственные грехи,Догматик считал изменыИ лирические стихи.Но Маркс был творец и гений,И Маркса не мог оттолкнутьПроделываемый ГейнеЗигзагообразный путь.Он лишь улыбался на этоИ даже любил. Потому,Что высшая верность поэта —Верность себе самому.

Знамёна

Иначе писать      не могу и не стану я.Но только скажу,        что несчастная мать…А может,    пойти и поднять восстание?Но против кого его поднимать?Мне нечего будет        сказать на митинге.А надо звать их —        молчать нельзя ж!А он сидит,     очкастый и сытенький,Заткнувши за ухо карандаш.Пальба по нему!        Он ведь виден ясно мне.— Огонь! В упор!         Но тише, друзья:Он спрятался      за знамёнами красными,А трогать нам эти знамёна —             нельзя!И поздно. Конец.         Дыхание спёрло.К чему изрыгать бесполезные стоны?Противный, как слизь,           подбирается к горлу.А мне его трогать нельзя:            ЗНАМЁНА.

Зависть

Можем строчки нанизыватьПосложнее, попроще,Но никто нас не вызоветНа Сенатскую площадь.

И какие бы взгляды выНи старались выплёскивать,Генерал МилорадовичНе узнает Каховского.

Пусть по мелочи биты выЧаще самого частого,Но не будут выпытыватьИмена соучастников.

Мы не будем увенчаны…И в кибитках,      снегами,Настоящие женщиныНе поедут за нами.

Из поэмы «Зоя»

Мы родились в большой стране, в России.Как механизм губами шевеля,Нам толковали мысли неплохиеНе верившие в них учителя.Мальчишки очень чуют запах фальши.И многим становилось всё равно.Возились с фото и кружились в вальсах,Не думали и жили стороной.

Такая переменная погода!А в их сердцах почти что с детских летПовальный страх тридцать седьмого годаОставил свой неизгладимый след.

Но те, кто был умнее и красивей,Искал путей и мучился вдвойне…Мы родились в большой стране, в России,В запутанной, но правильной стране.И знали, разобраться не умеяИ путаясь во множестве вещей,Что все пути вперёд лишь только с нею,А без неё их нету вообще.

16 октября