Алексей Улюкаев - Чужое побережье Страница 9

А на спот-рынке теперь волатильность такая:

Только богач был – и вот ты теперь пролетарий,

И пролетаешь фанеркою по-над Парижем.

Трубы пониже, дымы над домами – пожиже,

И вместо мелких бриллиантов – грошей мелочевка.

А в остальном – при своих: геморрои да грыжи,

Да по дорожкам топтанье походкой неловкой.

По выходным здесь заводят молитвы и мессы.

Прииск как прииск. Хозяин лишь больно суровый.

И не допросишься тут ни любви, ни моркови.

Все это происки беса, да, происки беса…

«Какое дело морю до залива…»

Какое дело морю до залива,

От свежей отстраненного воды,

Где уж давно барашковые гривы

Не бегают туды или сюды.

Но через линзу северной слюды

Ты глянешь на обплаченные ивы.

Оплачено? С Невы? Увы, не вы. И

Не вам по берегам следить следы.

И хоть так хочется воскликнуть: viva!

Но vita brevis. Витя брав и смел,

Волна же волатильна и пуглива,

Не приспособлена к какому-то из дел.

Песчинки лижет ли неторопливо,

Растрелли обрекает на расстрел

Ли из сольцы и солнца тучей стрел.

…А лучше я придумать не сумел.

Какое дело морю до залива.

«Спи, ночь сентября, как и марта…»

Спи, ночь сентября, как и марта,

Те же двенадцать часов.

Дети уже потянулись за парты,

Птицы – на юг. Голосов

Птичьих и детских теперь не услышать,

Осень молчанку молчит.

Пересчитай повлажневшие крыши,

Я пересчитаю ключи.

Первый откроет небесную небыль,

Быль земную – второй.

Вот и пускай летят себе в небо,

Или их в землю зарой.

Третий оставлю – в твой сон ненароком

Тайную дверку открыть.

Вот тебе рифмы: на одиноко – не одиноко,

На умереть – жить.

«С чем тут спорить…»

С чем тут спорить? Со скормом? Со скромным?

Не скоромным? С диагнозом: жить

Не умеем, как хочется. Фить! —

И покроемся зеленью дерна.

Травам силы дадим и листам,

Как они там без нашей подачки?

Теорема довольно проста,

Хоть и втиснута в хитрый задачник.

Но и с глиной последней во рту

Буду булькать, хрипеть, не даваться:

Мне еще не назначено к праотцам!

Смерти нет! Смерти. net. Смерт… ту-ту…

«Пиши: по-человечески и нет…»

Пиши: по-человечески и нет,

По-рыбьи, и по-птичьи, и по-бабьи.

Пиши – и каждый (сон ли, нет?) сонет

Мне отзовется океанской рябью.

И каждый (кто? Manet или Monet?)

Окажется не злата ради,

А просто с вечностью наедине.

Совсем как та добыча радия,

Где грамм – добыча, помнится, и годы

Труда. И что ж – напрасен этот труд?

Но если слуги белку стерегут,

Скачи по-беличьи, минуя огороды,

Народы, роды (женский и мужской).

Пиши – делись тоской.

Но не давись тоской.

«Он не бредит, он бродит…»

Он не бредит, он бродит: дрожжи-то внесены,

А процесс ферментации тут небыстрый.

Коридоры кончаются стенкой, а у стены

Не прикинешься ванькой, шутом, артистом.

Время не кончилось – выбродит, выбродит сок,

Дай только срок (хоть давали срока немалые),

Будет лечитель добрым, учитель строг.

Им, а не нам век пропись свою пожалует.

Ели не виноваты, а виноват елей.

А виновато лотоса корневище,

Сок его тоже бродит – налей,

И будут блаженны духом нищие.

«Кораблям не знаю, где и место…»

Кораблям не знаю, где и место:

То ль внутри оно, а то ль снаружи.

Так штормит! А приглядишься если,

Это только рябь на мелкой луже.

То ли в бесконечность уплываем,

То ли просто топаем на кухню.

В снах и то – по-всякому бывает:

То ли Троя строится, то ль рухнет…

Бесконечность – не уют, конечно,

Только манит, манит постоянно.

…Корабли на рейде постояли —

И уплыли – вечно, бесконечно…

МОЯ РОДО-СЛАВНАЯ

В холодную землю

Родства не помнят – ни Ивана,

Ни Моисея, ни Ноя – к чему им эти пазлы!

Все то, что тяжелей стакана,

Заведомо из рук выскальзывает.

Их вид смешон, убог, нелеп,

И образ жизни почти что скотский.

Они только и делали, что сеяли хлеб,

Но в холодную землю ложились не хуже, чем предки Бродского.

Приветят хлебцем и самогонкой,

И что я им? Случайный зритель.

Но я лучше с ними буду пить горькую,

Чем без них – дольче виту.

Черноземные волости

Все эти черноземные волости

И раньше не страдали вольностью.

Не Север, чай. Ну а теперь

Попробуй, выйди за околицу,

А то и попросту за дверь.

Тут ни валдайских колокольцев,

Ни прочего. Распуган зверь,

Но не пугливы идиоты.

Они хоть ходят на работу,

Но знать не ведают труда.

Чтят с понедельника субботу,

И только у ларька – страда.

Так жизнь гнобят – свою, чужую,

Совсем не понимают нас

И нажираются на раз.

Падут – и в ус себе не дуют.

…Но я люблю их.

Вот весь сказ.

Прогулки с Витей

Эх, dolce vita. Сладко, Витя? Что ж, Витек,

Смотри: родное пепелище.

Отсюда попросту убег

Любой, кто не хотел быть нищим.

Рванул вприпрыжку, со всех ног.

А мы с тобой тут пепел ищем.

Ну да – вот этот пепел нищих,

Вот этот дедов магарыч,

Припрятанный на случай «Ч».

Бежали, побросав посуду,

Брели сквозь ветры и простуды

В Москву, в Москву, в Москву, в Москву!

Как говорится, разгонять тоску.

А разогнали жизнь впустую.

Мою мелодию простую.

Ты, видно, Витя, не вполне…

Ах, бес, мне скучно, скучно мне!

Мы шли к отеческим гробам.

А тут бедлам.

Татарва

А тут татарва,

Что, по слухам, князей на бадье опускала.

Чего бы урвать

Мне у предков, стянуть с пьедестала?

Покуда они

Кочевали с вокзала к вокзалу,

За ночи и дни

Небось накопили немало.

Не чтили пророка,

Партийную книжку хранили

Как ока зеницу. До срока

Друзей хоронили.

Без мулл. Так, поплачут…

Так что, накопили?

Добыча? Раздача?

Вот тут неудача.

Лишь облако пыли

Стоит над могилами.

Сухо там, сухо.

По самое брюхо.

По самое брюхо.

Медь

Шли с рыбным обозом в Москву, но не знали, что скоро протухнет,

Начав с головы, вся, что водится, рыба в стране.

Кухаркины дети должны оставаться на кухне.

Все третьи – лишние. В сторону. Молча стоят в стороне.

Учились на медные деньги. Не знали, что тазиком медным

Накроются многие. Громче военная медь!

Они уходили. Ушли, растворились бесследно,

Так и не врубившись, иметь или не иметь.

(А в быть иль не быть эффективно врубается смерть.)

Они, может быть, степеней не достигли известных,

Но очень любили родную русскую речь.

И слова никак не могу я изъять из той песни,

Что я их мог, но не сумел сберечь.

СТРАНСТВИЯ СИНДБАДА

Морзянка

Ты неверно понял морзянку звезд.

Здесь всегда мороз,

Здесь всегда норд-ост.

Ты хотел ту звезду на пряник?

Ни силком, ни силой не заберешь.

Только на могилах

Здесь зреет рожь.

И во лжи у семи у нянек

Подрастает дитя. И пока глаза

На местах, и заваривается слеза

(Не жалей, не жалей заварки),

Рожь кровавую уберут,

Напекут хлебов и намутят смут,

И в одежде уйдут немаркой.

Ты играй,

Пока не скривилась ось.

Шарик несется то вкривь, то вкось,

Путаясь в сопливых орбитах.

Сопель, сопел, выхлопов – аж до слез.

А обмыться, Синди, не довелось

У семи в семи разбитых корытах.

Ты играй, дитя,

У семи у муз,

Пока в путь готовят

Двухсотый груз.

Но не слушай Клио и Уранию.

Если учишь морзянку

Историй и звезд,

В оверштаге при случае в Млечный мост

Врежешься. Это призраки, призраки – гони их.

И теперь под пение аонид,

Куда б ни рулил,

Ты плывешь в Аид

(Там и Верди им подпевает).

Ты хотел к волхвам

В караван пристать,

Ты все время ищешь

Себе под стать

И принюхиваешься: не пахнет ли раем.

(Ну, не знаю, не знаю, не знаю…)

Вифлеем, ты спрашивал? Вифлеем

За семь бед, семь морей и нянек семь.

Поспеши, накрути портянки.

Уходи, Синдбад, уходи совсем.

Ты неверно понял морзянку.

Нефтяные пары

К Вифлеему все ближе. Звякают

В хурджинах дорогие дары.

Приготовлен кусок лакомый,

Но прочертят воздух знаками

Нефтяные пары.

Знаки масти огненной-огненной,

Обжигают о них горшки

(Чтобы супа поесть юродивым,

Замерзающим на родине)

Не боги – божки.

К Вифлеему все ближе – нижут

Знаки прописи огневой:

Мене, текел. Ни жить, ни выжить.

Жуть, как жарко горят эти иже

Над головой.

Жажда. Жарко в песках. Марко.

Это марево (вверх от жары).

Упакованы агнцу подарки —

Нефтяные пары.

Ураза их на раз дразнит,

Рамадан их гнобит до поры.

Рознь – это ведь общее. Разве

Нет? Разве нет этой казни —

Нефтяные пары

Собирать и в казну прятать?

Пошлых пошлин ли, НДПИ

Ржавы латы, худы заплаты,

Гранови… хреноваты палаты.

А от пенсии до зарплаты