Валентин Ежов - Первая Конная Страница 2

Командиры Баранников и Мирошниченко ехали рядом.

На сером в яблоках жеребце — начдив Тимошенко. Рядом с ним — комиссар Бахтуров.

Трубачи и знаменосцы развернулись на площади и встали, пропуская ряды.

Буденный и Ворошилов приветствовали проходящие эскадроны.

Впереди четвертой дивизии весь в коже и ремнях — смуглолицый Ока Городовиков.

Мы по сопочкам скакали,Пели песни от души.Из винтовочек стрелялиБуденовцы-молодцы, —

пели бойцы, стараясь перекричать друг друга, а заодно и оркестр.

Греми, слава, трубойПо армии боевой!Эх, да бей, коли, руби —Буденовцы-молодцы!

Бригаду вел Маслак на крепкой степной лошади.

— Красные! Буденный! Дождались! — одни обрадованно, другие угрюмо шептали за окнами, дверями и заборами.

Зло и безнадежно захлопывались окна и двери в богатых дворах. Зато широко распахивались ворота в бедных, и принаряженные люди выходили на площадь.

Апанасенко сидел на крупном жеребце, и грудь его пересекала муаровая лента.

Из-за леса, леса копий и мечейЕдет сотня казаков-лихачей…

Хор подхватывал:

Е-е-е-й, говорят,Едет сотня казаков-лихачей!

На мосластом понуром коньке трясся неумело всадник в очках и буденовке.

— Боевитый ездок! — кричали ему. — Смотри, задницей все гвозди из седла повыдергаешь.

Разведотдел армии вел Тюленев. Сам он, молодой и безусый, ехал впереди со своим комиссаром.

Шла дивизия Пархоменко.

Песни, музыка, звуки гармоник, труб и колоколов, приветствия и крики сливались в один общий гул, вытеснивший недавнюю мертвую тишину города.

Стрепухов, Гончаров, Литунов, Карпенко вели полки через площадь.

— Стой! Стой! — кричали веселые голоса.

— Чего стали? Привал?

— Одиннадцатую пропускаем…

— Тогда привал! Давай гармошку…

Бойцы спешивались, разминали ноги.

— Ребята, гляди, одиннадцатая-то женихами какими!

Всадники одиннадцатой все были в красных штанах, зеленых английских френчах и остроконечных шлемах, придававших им богатырский вид. На пиках трепетали багряные значки флюгеров. Впереди ехал Морозов.

За эскадронами шли тачанки. Ездовые, широко раскинув руки, веселили вожжами четверки белых, как лебеди, лошадей. Гармонист, растянув меха, гнулся в разудалой лезгинке, чуть не падая с тачанки.

Двое бойцов, потрясая рукавами черкесок, лихо плясали в седлах.

Шел артдивизион.

Высоко выбрасывая лохматые ноги, с грохотом влекли артиллерийские упряжки могучие батарейные кони.

Блистая офицерской выправкой, ехал командир — Андрей Добров, с огромными шпорами на вычищенных сапогах. Увидев, что с санитарной линейки на него смотрит коротко стриженная светловолосая девушка, он еще больше собрался, колесом выгнул грудь.

— Твой-то, — сказала девушке подруга, невысокая полногрудая медсестра. — Гоголем едет!..

Девушка улыбнулась и помахала всаднику рукой.

На тачанке пулеметчик, молоденький, с румяным лицом, водрузив на колени шарманку, накручивал кадриль.

— Филька! — кричали ему. — Дуй громче! Брательника позови. Пусть спляшет!

Оркестр перестроился на плясовую.

В образовавшийся круг — перед оркестром и проходящими колоннами — вышла девушка со строгим лицом, в тонко перехваченной в талии черкеске.

— Полинка, — обрадовался Матвей и, оставив изумленных зрелищем пленников, протиснулся на середину.

Из санитарной линейки с завистью смотрел на все Паша Тихомолов — казак с перебинтованными ногами.

Оркестр играл кадриль.

Девушка пошла по кругу.

Матвей вслед выделывал коленца.

— Эх, кровинушка моя, девятнадцатый годок! — кричал он.

Вдруг девушка обернулась к Буденному.

— Что, командарм, — крикнула она, — слабо?

Командарм легко сошел с лошади и сразу — в стремительный пляс. Рядом с девушкой он пошел по кругу, и Матвей только путался под ногами.

— Матюша! — крикнул командарм. — Третий лишний…

Матвеи обиженно вышел из круга, ревниво поглядывая на ладную пару. Он сел к брату Фильке на тачанку и загрустил. Мальчишка хитро посмотрел на пего.

— Братан, — сказал он Матвею, — то ж командарм, он же женатый…

— Да я понимаю… — отмахнулся Матвей. — А все равно обидно.

Казалось, что плясала вся улица. Комбриг Патоличев, Книга и Мироненко, не сдержавшись, сошли с коней и — в круг.

А осмелевшие жители городка заполняли площадь вместе с армией. Напуганные, обрадованные и терзаемые любопытством, они спешили по дощатым тротуарам, прижимаясь к заборам и стенам домов, во все глаза смотрели на бесконечные ряды веселых, оживленных всадников.

Стройными колоннами шла пехота.

— Пешка, — закричал казак Тимошка с белыми, как лен, волосами. — Пешка, не пыли, поспевай!

— Эй, пехота — сто верст прошел, еще охота! — кричали другие.

Солдат Василий шел впереди взвода и старался не замечать выкриков.

— Ну что орут, баламутят, — обидевшись за солдата, сказала полногрудая медсестра и замахала ему. — Вася! — кричала она. — Василий Никифорыч, мы за церковью встанем с лазаретом.

Но Василий только глаза косил и еще тверже стал печатать шаг.

— Не признает? — рассмеялась светловолосая.

— Как же, — обиделась толстушка. — Взводным назначили, вот и важничает. Ну ничего, он у меня еще попросит!

Замыкая шествие каждой бригады, ползли стороной обозные брички, кухни, зарядные ящики, фуражные телеги.

Маленькая, худющая лошаденка, запряженная в бричку со снарядами, вдруг закачалась и упала. Почмокав и пошевелив без пользы вожжами, повозочный обратился к бойцам:

— Подмогните, ребята, ей только на ноги встать.

Пехотный взвод окружил упавшую лошаденку и, ухнув, поставил ее на ноги.

И лошаденка пошла, как ни в чем не бывало. К шершавым бокам ее прилипли бурьян и сухой помог. Выглядела она неприлично худой, но глаза излучали горделивую радость, приправленную усталостью. Рядом с ней на тонких пушистых ножках бежал, словно игрушечный, маленький жеребенок. Повозочный Семен Грищук, пожилой и хилый мужичонка, ласково причмокивал, подбадривая лошаденку.

— Справный конь, — кричали ему балагуры, — торопись, дядь, а то живодерню закроють!

— Нашла время жеребиться, — кричали другие. — Тут война, а она…

А на площади шла бесшабашная пляска.

Командарм плясал легко и лихо. И Полинка, медсестра в черкеске, не уступала.

— Надежда Ивановна, — спросила полногрудая санитарка сидевшую на линейке женщину с простым и строгим лицом, — своего не ревнуешь?

— Ревную, — ответила та и отвернулась.

Это была жена командарма.

Но вдруг раздался траурный вопль труб.

Плясовая смолкла. Песни и танцы оборвались. Все расступились, пропуская эскадрон с трубачами и штандартами. Среди рядов на лафетах лежали покрытые знаменами тела погибших командиров. За лафетами вели их коней под седлами.

— Свертай, Тарас Григорич! — заорал и замахал руками Матвей.

Головной всадник на вороном жеребце увидев, свернул во двор храма, за ним завывающие трубачи ввели многолюдный поток.

Лафеты подвели к вырытой посреди двора могиле, и Матвей отодвинул к белой стене своих пленников, растерянно стоявших с лопатами в руках.

— Постойте здеся, — сказал он генералу, — покуда я занят.

Двор был заполнен бойцами и горожанами. Звон, заведенный звонарем, как набат, собирал сюда всех.

Почти на карьере влетела во двор артиллерийская упряжка, дряхлую пушчонку занесло, ей задрали ствол, и она тут же дала первый выстрел, салютуя мертвым командирам.

Толпа раздалась, и во двор въехал командарм, в окружении командиров. Он покосился на гремящие колокола, звон оборвался, и Буденный поднял шашку над головой. Стало тихо.

— Бойцы! Бойцы и товарищи из местных! — сказал он и вытянулся на стременах. — Сегодня мы хороним всемирных героев, отдаем им последнюю честь… Погиб Нечипуренко, погиб Лухманников, и Гриши Шепелева нет с нами. В память всех погибших бойцов Первой Конной! — Он взмахнул шашкой, и эскадрон дал залп. Трехдюймовка ударила второй раз.

Оркестр грянул «Интернационал», и казаки пошли с последним целованием. Они трогали губами прояснившиеся лбы, и, отойдя, садились на коней.

Строгая Полинка в черкеске стояла рядом с Матвеем, а он осторожно держал голову убитого, чтоб она не скатывалась с седла.

— Прощай, Иван, — говорил он тихо, не сводя глаз с бледного порубленного лица, — нету мне прощения. Не уберег я друга, сродственника. Всю жисть теперь казниться… маяться… Перед матерью твоей и Аленкой ответ держать до последнего дня… При всех бойцах обещаюсь, Ваня, накладу я их рядком до бескрайности и без счету… Соблюду твою память!..