Наталья Дмитриева - Алхимики

Дмитриева Наталья

АЛХИМИКИ

Пролог

Герцогство Брабант, 1481 от Р.Х.

Солнечным весенним днем по дороге, ведущей из Лёвена в Тинен, шли два человека. Один был среднего роста, худощав и гибок, его лицо скрывали обвисшие поля шляпы; другой, словно молодой бык, высок и крепок, с широким покатым лбом, упрямо выставленным вперед, будто предлагающим каждому встречному с ним пободаться. Потрепанные коричневые мантии, посохи, дружно ударяющие в пыль, а более всего — объемистая связка книг в руках одного из них — все это указывало на принадлежность путников к разгульному племени школяров, коих по лёвенскому тракту шаталось в избытке. И правду сказать, с тех пор как римский папа Мартин V по милости своей пожаловал Лёвену грамоту об учреждении университета, окрестные города и села от Первиса до Арсхота, от Леу до самого Брюсселя не знали покоя. Бесчисленные безобразия и пьянство, веселье самое необузданное, выходки самые непристойные, азартные игры, брань и сквернословие — все это мгновенно распространялось там, где появлялась компания шалопаев, чьи карманы никогда не оттягивало золото, зато души в избытке отягощались всеми известными грехами.

Путники между тем держали себя куда как скромно: не глазели по сторонам, не смеялись и не шумели. И даже не заулюлюкали при виде толпы богомольцев, шествующих со святыми мощами в Тинен под гудение рожков и завывание дудок. Напротив, отступив к обочине, оба благоговейно склонили головы перед золоченой ракой, после чего, смешавшись с толпой, под пение псалмов дошли до богатой деревни Кумтих. Отсюда до Тинена было рукой подать.

Солнце стояло высоко. Теплые лучи ложились на зеленую траву, играли в клубах пыли, поднятой ногами богомольцев, ветер разносил аромат цветущих лугов. Процессия миновала деревенский трактир, и иное, не менее сладостное благоухание привлекло внимание путников. Запах истекающего жиром жаркого и чесночного соуса заставил их свернуть с пути благочестия и устремиться к гостеприимно распахнутым дверям.

Но не успели они переступить порог, как пузатый трактирщик бросился им наперерез, размахивая вертелом:

— Прочь! Пошли вон, бездельники! Да сожжет меня святой Антоний, если хоть один из вас войдет в мой трактир!

Неласковый прием не обескуражил путников, но вертел заставил остановиться в безопасном отдалении. Тот, что был пониже ростом, переглянувшись с товарищем, шагнул вперед. Второй, напротив, отступил и прислонился к дверному косяку, с интересом посматривая на разъяренного трактирщика.

— Здравствуй, любезный хозяин, — благодушно произнес первый. — С каких это пор в Брабанте на вертел насаживают гостей вместо молочных поросят?

— Ах ты, школярское отребье! У того, кто захочет тебя сожрать, зубы выпадут быстрее, чем он проглотит первый кусок! — брызгая слюной, прокричал трактирщик. — Убирайся, говорю, а то вздую!

— Христос с вами! — смиренно ответил школяр, с ловкостью увернувшись от вертела. — Благость его снизошла на это место…

— Пусть его благость залечит твою шкуру, болтун! Эй, Ян, Йоос, выбросите этих бездельников вон!

— Любезный хозяин, не нарекай бездельником святого! Без его молитв твое пиво давно прокисло бы, а колбасы и масло покрылись плесенью!

— Это ты-то святой?.. — Трактирщик на минуту остановился, а двое слуг застыли с открытыми ртами. Воспользовавшись этим, школяр благочестиво сложил руки и затараторил:

— Мне и моему другу, двум ничтожным богословам, с соизволения лёвенского декана велено доставить в Тинен мощи святого Ауруса из Эрпса. — По его знаку здоровяк у двери откинул переброшенный через руку плащ, явив всем желающим размалеванный сундучок с медными заклепками. — Жизнь этого святого была отмечена таким благочестием, что и после смерти оно словно фимиам исходит от его останков. И тем, кому посчастливится ощутить сию благость, списываются грехи за день, два, а то и за целую неделю! — С этими словами богослов сорвал шляпу, размашисто осенил себя крестным знамением и звонко чмокнул деревянную крышку сундука.

По трактиру пронесся еле слышный вздох. Был ли тому причиной религиозный пыл богослова или его лицо с чертами, такими правильными, будто их выписали кистью художника, но жена трактирщика, наблюдавшая за всем в отдалении, внезапно подошла и положила руку мужу на плечо.

— Неужто мы хуже других? Неужто грехов у нас меньше? Коли дело благое, пусть войдут да выпьют по кружке пива. А святой Аурус наверняка поможет вылечить язву у тебя на ноге.

— Святые не шляются по трактирам, — упрямо мотнул головой трактирщик. — А ты, жена, приглядывай лучше за очагом! Святой! А мне что за радость с этого? Мало святых ходит мимо нас в Тинен и обратно? На прошлой неделе был святой Ливин, до него — святые Христофор и Варвара. Раньше образа и мощи носили самые знатные жители города, торжественно и с великим почтением. Теперь же всякие голодранцы взялись за это: собирают толпу бездельников и несутся так, будто им дьявол поджаривает пятки, кричат и улюлюкают! При этом все они пьяные и всегда выкидывают разные мерзкие шутки, а то и врываются без спросу, бесчинствуют, гадят, где попало, и никогда не платят, думая, что из-за их священной ноши им ни в чем не должно быть отказа… Ну уж нет! Святой или грешник — он у меня и черствой корки не получит, пока я не услышу звона монет в его кошельке!

— Уймись, муженек, — произнесла жена, с улыбкой поглядывая на красивого школяра. — Разве не видишь, какие благодушные лица у этих господ? Неужели святой, которому они служат, оставил их без покровительства?

— Твоя правда, милая хозяйка, — важно кивнул богомолец, между тем как товарищ за его спиной едва удерживался от смеха. — Милость святого Ауруса всегда с нами.

— Не поверю, пока сам не увижу, — сказал трактирщик.

— Ну, так смотри! — И школяр ловко швырнул ему золотой. — Смотри, пивной бочонок, ибо нигде больше ты не увидишь такой полновесной благодати!

Придирчиво осмотрев монету, хозяин изменил мнение насчет святости Ауруса из Эрпса и позволил путникам сесть за стол. Гордые собой школяры заказали лучшего из еды и питья, а, наевшись, принялись угощать других. Свой сундук они водрузили тут же и прикладывались к нему едва ли не чаще, чем к кружкам, но на вопрос о причине такой почтительности отвечали туманно, перемигиваясь и ухмыляясь во весь рот.

По соседству с ними сидел человек с видом кислым и раздражительным. Облачение выдавало в нем каноника: старая сутана выцвела и порыжела, а короткая накидка с капюшоном пестрела разноцветными пятнами. Лицо его было бледным, как у покойника, впалые щеки и бугристый нос — в синеватых прожилках.