Константин Паустовский - Бригантина, 69–70 Страница 113

Хуже было со священным городом. Испанские завоеватели в 1572 году разрушили Виткос, но до таинственного города храмов и прекрасных Дев Солнца они не добрались и найти этот город не смогли. Ведь Маркоса и Диего не было уже на свете, а без них никто из испанцев не мог отыскать дорогу к резиденции «профессоров колдовского искусства».

Но, быть может, священного города не было и в заводе? Маркос и Диего в конце концов могли сочинить историю о священном городе. Нет, вряд ли они способны были, не зная старинных перуанских обычаев и обрядов, на «голом месте» составить донесение о городе Солнца и так точно описать его храмы и церемонии в «университете идолопоклонства».

Священный город явно существовал, а затем бесследно исчез. Отыскать его надо было во что бы то ни стало, и Хайрам Бингхем твердо решил это сделать.

В начале июля 1911 года Хайрам Бингхем отправился в Куско, а оттуда вышел на поиски потерянных городов. Сперва он намерен был отыскать крепость Виткос и с этой целью «прочесать» все левые притоки Урубамбы.

В июле и августе, в сезон перуанской «зимы», удобнее всего вести поиски в дебрях Вилькапампы. Реки и ручьи ведут себя не так буйно, как в месяцы весенних и летних паводков, они реже размывают дороги и сносят хилые мосты, да и солнце милостивее к путникам, чем в жаркие декабрьские дни.

Верхом на мулах, животных очень упрямых, но весьма выносливых и непривередливых, путешественники направились к рубежам Вилькапампы.

Вдоль долины Урубамбы, по дороге, проложенной параллельно узкоколейке, экспедиция дошла до селения Чукисаки, близ которого шоссейный путь сменялся вьючной тропой. Тропа вилась по обрывистому склону; Урубамба, зажатая в узком каньоне, бесновалась на его дне.

С круч, местами голых, местами лесистых, стекали звонкие ручьи, а в нескольких милях от Чукисаки Урубамба принимала два довольно больших притока. Справа в нее впадала река Лукумайо, слева — река Вилькапампа.

Всем, кто читал «Хижину дяди Тома», навеки запомнилась зловещая фигура плантатора Саймона Легри. Саймона Легри, державшего свору псов для охоты на беглых рабов, замучившего дядю Тома на своей плантации.

С такими Саймонами Легри Хайрам Бингхем и его спутники встречались в низовье реки Вилькапампа. Говорили эти господа не по-английски, а на скверном испанском языке, и на своих землях разводили не хлопок, а коку и сахарный тростник. Пожалуй, лишь этим они и отличались от мистера Саймона Легри, достойного гражданина штата Луизиана. Были на плантациях коки и собаки и надсмотрщики-капатасы с длинными бичами. Были и рабы. Правда, назывались они пеонами, но от этого им легче не становилось. Чтобы уйти с плантации, пеон должен был выплатить все долги хозяину, а как это сделать, если эти долги неоплатны? Причем чем дольше пеон работал на хозяина, тем глубже он увязал в долговой трясине.

Ему полагалась грошовая плата, но ведь даже эти деньги на руки ему не давали. У плантатора была своя лавка с дрянными товарами, которые продавались втридорога, был у него и свой кабак, где пеон в долг получал мутное пойло — каньясо — и сушеные листья коки.

Грамоте пеон был не обучен, считать он не умел, плантатор знал это отлично и опутывал своих батраков так ловко, что они за год работы на хозяина попадали в пожизненную кабалу.

Перуанские законоведы, однако, всерьез обижались, когда им говорили, что пеоны бесправные рабы. «Помилуйте, — возмущенно отвечали они, — какие же рабы эти пеоны? Они свободные люди: ведь никто не принуждает их заключать контракт с плантатором, никто не заставляет их жевать коку или пить каньясо. А долги следует платить. И работодатель вправе взыскивать свои деньги и вправе наказывать злостных нарушителей контракта…»

Впрочем, в Перу среди плантаторов попадались люди с душевным складом более тонким, чем у обычных двойников Саймона Легри. В селении Санта-Ана, чуть выше устья Вилькапампы, североамериканских путешественников радушно принял владелец огромной плантации сеньор Педро Буке.

С широкой террасы его дома, выстроенного в староиспанском стиле, открывался великолепный вид на ближние и дальние горы. У гостей слегка кружилась голова от крепкого сигарного дыма, от старых вин, французских и итальянских. Звенели бокалы, шуршали лиловые, красные и черные шелка, бесшумно скользили с подносами бои в ослепительно белых куртках.

С печальной улыбкой сеньор Буке говорил о несчастной Вилькапампе, стране упущенных возможностей. Говорил по-английски, и его речь лилась свободно и вдохновенно.

Да, этот человек с лицом художника и тонкими пальцами пианиста совсем непохож был на мистера Саймона Легри.

— У меня пятьсот душ, — так ответил он, когда его спросили, много ли пеонов работает на этой обширной плантации.

О, он превосходно знал прошлое Вилькапампы! Он читал книгу Каланчи, он на память приводил выдержки из старых хроник.

Улыбка сеньора Буке стала еще печальнее, когда Хайрам Бингхем спросил его, знают ли что-нибудь здешние индейцы о древних памятниках Вилькапампы.

— Увы, — сказал сеньор Буке, — индейцы — бестолковые дикари. От них вы толку не добьетесь. В стране, столь нецивилизованной, вести с их помощью какие-либо поиски — дело безнадежное.

И, пригубив янтарное «Лакрима-Кристи», он добавил:

— Да, сэр, совершенно безнадежное. Но мой долг оказать вам посильное содействие. Я вам дам записку к одному полезному человеку. Хвала богу, он не индеец, а метис. Зовут его дон Эваристо Магровехо, и живет он в соседнем селении Лукомо.

Дон Эваристо Магровехо был весьма важной персоной. Титуловал он себя вице-губернатором, хотя фактически исполнял обязанности сельского старосты. В Перу любят высокие и громкие титулы.

Дон Эваристо долго не мог понять, что, собственно, от него нужно этим назойливым гринго. Когда-то в Вилькапампе действительно рылись на всевозможных развалинах искатели кладов, но ничего ценного им так и не удалось найти, и вот уж лет двадцать, как в Лукомо и Санта-Ану не заходил ни один охотник за сокровищами.

А всяческие бесполезные древности дона Эваристо абсолютно не интересовали, и он не имел о них ни малейшего представления. Дон Эваристо так и сказал этому рыжему гринго: нет здесь ничего, ваша милость, да и не может быть.

Профессор, однако, подобрал ключ к сердцу «вице-губернатора». Он заверил дона Эваристо, что за каждую развалину будет выплачивать ему один серебряный соль. Перуанский соль по курсу 1911 года равен был пятнадцати центам. Столь щедрый посул возбудил у дона Эваристо деловые инстинкты. Он немедленно собрал старейшин-индейцев.