Константин Жемер - Висельник и Колесница Страница 12

В этот момент Жерве, неловко повернувшись во сне, столкнул со стола винную бутылку. Хлопок от разбитого стекла, как и в предыдущий раз, снова напомнил звук выстрела.

Глава 4

Честь sub judice[40]

29-30 сентября (11-12) октября 1812 г.

Калужская губерния.

Никаких планов по осуществлению задуманного дуэлянты решили не строить, а положиться на удачу. Натуре Американца совершеннейшим образом претили всяческие планы, а Максим обладал достаточным военным опытом, чтобы усвоить абсолютную истину: всякий план хорош до первой встречи с неприятелем.

Однако же, будучи людьми, привычными к батальному делу, оба хорошо понимали всю степень опасности затеянного предприятия. Пусть их дуэль начиналась, словно причудливая шутка судьбы, но отступить без урона для чести теперь уж не представлялось возможным. А значит, оставалось со всей серьёзностью подготовиться к делу, и этим уменьшить ущерб от тех неприятных сюрпризов, каковые наверняка во множестве таило грядущее.

Условившись встретиться у Максима, поединщики на время разошлись по своим надобностям. Крыжановский сходил на аудиенцию к непосредственному начальнику и давнему приятелю генерал-майору Карлу Ивановичу Бистрому[41], у которого испросил соизволения отлучиться на три дня для улаживания дела чести. Затем посетил расположение полка, отдал необходимые распоряжения и вернулся на квартиру.

В освещенной лучинами горенке пыль поднималась столбом – то кашляющий Максим с остервенением раскидывал в углу рухлядь, доставшуюся в наследство от прежних хозяев. Он уже переоделся, и теперь был в партикулярном платье и тяжёлом плаще с пелериной. Сапоги со шпорами, впрочем, остались прежними.

- Илья! – крикнул он. – Илья, будь любезен, мать твою! Явись, где ты запропал, курва!!!

Приоткрылась дверь, из проема жалобно отозвались:

- Туточки мы, ваше высокоблагородие, подле самоварчика колдуем! – испуганный солдатушка в кои-то веки полностью выговорил положенное полковнику титулование.

Максим хмыкнул и много спокойнее проворчал:

- Ты, никак, опять решил от воров сабельку прятать?

- А как иначе-то? – удивился Ильюшка. – Утянут ведь, тати окаянные! Я ее на ночь и положил сюды!

- «Сюды», – передразнил Максим. – Давай, теперь, сам копайся! – добавил он, отступая от кучи хламья.

Денщик принялся разбрасывать подушки. Пух и перья радостно взметнулись под потолок. Рыжеватая макушка замелькала в белёсой круговерти, словно песчаный островок в штормовом море, что тут же заметил вошедший в комнату Толстой.

- Прекратите, – сказал Максим и скривил губы, как от зубной боли.

- Он – поляк, и не пускает мишурою пыль в глаза! – захохотал Толстой. – Зато вот пылью затравить – это запросто!

- Прекратите, – повторил Максим. – Не терплю гусарщины! К тому же, Илья – финн! Польский – я!

Толстой нисколько не смутился:

- Я, ваша милость, слышал вас, но мне не верится, простите! Впрочем, давайте кончим первую дуэль, потом продолжим пикировку!

- Готово, вашвысбродь! – обратил к присутствующим бледное лицо Ильюшка.

- Поди прочь, чухонец! – гаркнул Максим. И видно было, что полковнику дорогого стоило проводить денщика столь «мягким» словцом.

- Сколько чувства, сколько ласки! – осклабился Толстой, но взгляд его уткнулся в спину Крыжановскому – тот уже прошел в угол и склонился над внушительного вида ящиком. Постучал по скобам, выругался, в итоге в сердцах пнул короб, и тот отворился.

- То-то же! – победоносно резюмировал Максим.

Толстой за его спиной иронично воскликнул:

- О, célèbre coffre[42]! Мне, определенно, нужен такой же! Хотя бы на память о славных днях сих! Ведь вы сможете это устроить, не так ли?

- Сундук как сундук, – пожал плечами Крыжановский.

В дорожном чемодане, который Толстой обозвал сундуком, не особо погрешив против истины, хранилось нечто блестящее и абсолютно прекрасное.

Полушутя-полусерьезно, Максим с трепетом поднял верхний клинок. Оружие идеально легло в руку. Слегка поведя кистью, полковник перевел его из нижнего положения в верхнее.

- А что, граф, может, не следовало нам создавать все эти сложности с экспедицией за Понятовским в Москву? Взяли бы, да и решили вопрос поединком на саблях, – Крыжановский встал в позицию, сделал молниеносный выпад и продолжил:

- Нынче, в Отечестве, правда, такое оружие не модно. Записные дуэлянты вроде вас предпочитают пистолеты, но что мешает двум благородным господам создать прецедент?

- Неужели вы этим деретесь? – изумился Толстой, едва стряхнув с себя восхищение, вызванное сияющей пестротой эфеса и прямыми благородными линиями клинка.

- Очень редко, – ответил Максим медленно, – он у меня для особых случаев! И для особенных господ! Таких, что всюду сыплют французскими словечками да неуместными стихами!

- Ecoutez[43], – закричал Толстой, смеясь. – Ужель судьбою суждено мне пасть от той руки, что дружески пожать мечтаю?

В глазах Крыжановского мелькнуло нечто, словно по зеленому сукну, прокатились гранёные игральные кости. Он мрачно обронил:

- Кто может знать свою судьбу?! – И явил пред взором Американца второй клинок – фамильную саблю, перешедшую по наследству от отца.

«Иранский шашмир или турецкий клыч, – моментально определил граф, несмотря на всю свою буффонаду[44] неплохо разбирающийся в холодном оружии. - Нет, пожалуй, все-таки шашмир: клинок чуть массивнее и тяжелее, чем у клыча, хотя более узкий, с плавным изгибом. Сабля для рубки и для укола. Optima! В верхней части рукоять отогнута под прямым углом, британцы называют такие levée».

- Семнадцатый век, не так ли?

- Точно! – воскликнул с удивлением Максим. – Клинок выкован из дамаска, и это действительно позапрошлый век. Но эфес и ножны заменены пять лет назад Буте. Отец сделал ему заказ за год до своей кончины.

Хозяин Версальской оружейной мануфактуры, чьё имя упомянул нынешний владелец сабли, почти превзошёл безымянного мастера семнадцатого века. Золочёную рукоять украшали эмаль и рубины, навершием гарды служила голова грифона с сапфировыми глазами. На крыже[45] красовалась латинская надпись: «Pro fidem et honor![46]»

Максим прикрыл глаза и вспомнил слова отца, сказанные при вручении сабли:

- От «крыжа» пошла наша фамилия. И, коли не будешь знать, как поступить - прочти то, что на нём написано.

С тех пор прекрасное оружие уже успело отведать крови. Иногда Максиму казалось, будто оно само кидается на врага и с тихой грустной трелью сносит головы. Тяжелая верхняя часть клинка, так называемая елмань – маленькая хитрость, подсмотренная у турок, многажды доказывала эффективность в бою. Шведские каски и кирасы разбивались тяжелой елманью. Французского же тонкого послевкусия клинок пока ещё не знал.