Луи Жаколио - Покоритель джунглей Страница 12

— Ах, моя бедная Мэри, моя любимая сестра, что ты скажешь, когда узнаешь, что наш бедный отец погиб безвозвратно?

Слова эти были произнесены с такой глубокой болью и отчаянием, что Покоритель джунглей был растроган до слез, но он не хотел и не мог ничего сделать, поэтому лишь бессильно развел руками.

Рама-Модели не понимал ни слова по-французски, но слово «Хардвар», часто повторявшееся в разговоре, крайне возбудило его любопытство. Он наблюдал за обоими собеседниками со жгучим вниманием, словно желая прочесть на их лицах тайну, о которой шла речь. Индус, однако, и не подозревал, свидетелем какой захватывающей и необыкновенной истории он был, хотя по отчаянию молодого человека он догадался о важности происходящего. Лишь много позже он узнал всю правду. Сердар рассказал ему все только тогда, когда это уже не представляло ни для кого опасности.

Оборот, который с самого начала принял разговор, не позволил Сердару сразу получить ответ на мучившую его загадку. Юный англичанин пока не объяснил Сердару, каким образом и с чьей помощью он добрался до него. Прежде чем проститься с Покорителем джунглей, он, естественно, заговорил об этом.

— Мне осталось, сударь, — сказал он, — вручить вам одну вещицу, которую мне доверил наш общий друг и которая должна была помочь мне встретиться с вами в случае, если бы вы отказались меня принять.

— Вы, разумеется, имеете в виду г-на де Роберваля, — перебил его Сердар. — В самом деле, ничья рекомендация не могла быть весомее. Но вы, конечно же, не сообщили ему о цели вашей поездки, в противном случае он сам понял бы всю ее бесполезность.

— Я незнаком с господином, о котором вы говорите. Друг, посоветовавший мне обратиться к вам как к единственному человеку, который может спасти моего отца, — это сэр Джон Ингрэхем, член английского парламента.

Теперь настал черед молодого человека удивиться тому, какое действие произвели его слова. Едва он произнес это имя, как Сердар побледнел и на какое-то время словно лишился дара речи. Было видно, что он взволнован. Но, привыкнув сдерживать свои чувства, он быстро обрел свойственное ему хладнокровие.

— Сэр Джон Ингрэхем! — несколько раз повторил он. — Да, это имя слишком глубоко запечатлено в моем сердце, чтобы я мог забыть его.

На несколько мгновений он, казалось, забыл обо всем, что его окружало, перенесясь мыслями в далекое прошлое, которое, несомненно, было полно тягостными воспоминаниями, ибо время от времени руки его лихорадочно вздрагивали и он вытирал пот со лба.

Озадаченный и смущенный переменой, происшедшей в его собеседнике, юный англичанин не осмеливался больше произнести ни слова и ждал, когда Сердар сам возобновит разговор.

Вскоре, однако, тот поднял голову, склонившуюся под грузом размышлений.

— Извините меня, — произнес он, — вы еще слишком молоды, чтобы понять, что значит вновь пережить прошлое, полное страданий и испытаний… Но все кончено, и мы можем продолжить наш разговор. Вы сказали, что вам поручено передать мне…

— Вот этот предмет, — ответил Эдуард Кемпбелл, протягивая ему маленькую сафьяновую коробочку.

Сердар поспешно открыл ее и, изучив с большим вниманием содержимое, пробормотал, словно обращаясь к самому себе:

— Я так и думал!

В коробке лежала половинка двойного кольца с датой, а под ним маленькая пергаментная ленточка, на которой знакомой ему рукой было написано: «Memento!» («Помни!»)

— Эдуард Кемпбелл, — сказал Покоритель джунглей серьезно и торжественно, — благодарите сэра Джона Ингрэхема за то, что ему пришла в голову мысль прибегнуть к этому святому для меня воспоминанию, во имя него я готов на все. Клянусь вам честью сделать все, что в человеческих силах, чтобы спасти вашего отца.

Безумный крик нежданной радости был ответом на эти слова, и молодой англичанин бросился к ногам Сердара, смеясь, плача, жестикулируя, словно безумный, целуя его колени.

— Довольно, успокойтесь, — сказал Покоритель джунглей, поднимая его, — и оставьте вашу благодарность для сэра Джона. Только ему вы будете обязаны жизнью вашего отца, если мне удастся спасти его. За мной есть один долг, и от вас мне не надо никакой признательности. Напротив, это я должен благодарить вас за то, что вы предоставили мне возможность расплатиться. Позже вы поймете мои слова, пока же я не могу сказать вам ничего больше. Итак, слушайте меня. Вы пойдете со мной, так как мой выкуп, то есть жизнь вашего отца, я вручу вам.

— Но я не один. Моя сестра Мэри, у которой хватило мужества сопровождать меня, ждет на французском пакетботе.

— Очень хорошо. Чем многочисленнее будет наш караван, тем лучшим прикрытием это будет для наших планов. Вам придется строго следовать моим указаниям. Возвращайтесь на «Эриманту», которая завтра отправится в Пондишери. В этом городе вы и будете ждать меня, я прибуду туда самое позднее через две недели. И поскольку никто не должен подозревать о вашем родстве с комендантом Хардвара, вам следует изменить имя и взять фамилию матери, которая, как вы мне сказали, француженка.

— Это уже сделано, так как сэр Джон, наш покровитель, понял, что мы не сможем попасть в Индию, охваченную революцией, ни как англичане, ни как дети майора Кемпбелла, которому последние события создали ложную репутацию, я в этом уверен. Поэтому в списке пассажиров «Эриманты» мы записаны под именем нашей матери.

— Как ее зовут?

— Де Монмор де Монморен.

— Вы сын Дианы де Монмор де Монморен! — воскликнул Сердар, поднеся и прижав руку к груди, словно он боялся, что у него разобьется сердце.

— Да, нашу мать действительно зовут Дианой. Откуда вам это известно?

— Умоляю, не задавайте мне вопросов, я не смогу вам ответить.

Затем, подняв руки к небу в восторженном порыве, он воскликнул:

— О божественное провидение, те, кто не верит в тебя, ни разу не испытали на себе мудрость и неисповедимость твоего промысла. — Снова обернувшись к юноше, он долго смотрел на него, говоря с самим собой.

— Как он похож на нее… Да, это ее черты, ее прелестный рот, ее большие ясные глаза, ее честный и чистый лоб, который ни разу не замутила дурная мысль… А я ничего не знал! Но уже более двадцати лет, как я покинул Францию, проклинаемый всеми, изгнанный, словно чумной. Ах! Я уверен, что она-то никогда меня не обвиняла… И у нее уже такие большие дети! Сколько тебе лет, Эдуард?

— Восемнадцать.

— А твоей сестре? — продолжал Сердар, не заметив, что обращается к юноше на «ты». Но теперь в его голосе звучали нотки такой нежности, что тот не обиделся.

— Мэри еще нет четырнадцати.