Элль Ньюмарк - Книга нечестивых дел Страница 21

Менье поправил шаль.

— Большинство поваров в таверне Святого Георгия были немцами, и все их искусство сводилось к тому, что они коптили свинину и квасили капусту. Какая-то кулинарная ересь! — Я улыбнулся, но он как будто не заметил. — Но были и венецианцы. Им там не нравилось, но что поделаешь — работа есть работа.

Я подался вперед и энергично закивал, готовый рассказать, насколько сам был благодарен, когда мне за ночлег и стол поручили таскать воду и приносить дрова. Но старик отвернулся к окну и воскликнул:

— Mon Dieu![16] Сами ангелы плачут!

Дождь усилился и лил не переставая. Затем я услышал далекие раскаты грома.

Менье глотнул вина и промокнул рот шалью.

— Был в той таверне один повар по супам — человек с заостренным лицом, считавший себя лучше всех остальных. Он высокомерно молчал и отказывался есть и пить с немецкими собратьями. На своей личной полке он хранил бутылку кьянти и бокал из муранского стекла — явно украденный у бывшего работодателя. Даже вилку носил в кармане передника. — Старый повар покачал головой. — Только вообрази — вилку!

Старик расправил на коленях плед, продолжая удивляться необычному делу: повар по супам на заштатной кухне имел такой дорогой предмет.

— Именно так: пока немцы рвали мясо зубами и проталкивали его себе в горло пивом, он смаковал из бокала кьянти и орудовал вилкой, причем держал ее особенным образом. — Менье поднял бокал с вином и согнул мизинец на женский манер. — Он говорил только по-итальянски и делал вид, что не понимает даже таких простых слов, как ja[17] и nein.[18] И советовал Амато поступать таким же образом. «Ты еще молод, — повторял он, — сумеешь сбежать от этих варваров».

И Амато прислушивался. Да-да! В то время даже Амато — не забывай, он был еще ребенком, крестьянским мальчуганом, сыном вечно нетрезвого вассала, — так вот, даже Амато развил в себе высокомерное отношение к тем, кому служил. День и ночь он искал возможность «бежать от варваров». Направил все свои помыслы на то, чтобы достичь чего-то лучшего. — Старик повернулся к окну, не в силах отвести взгляда от обрушившейся на дом серой стены ливня.

— И как ему это удалось, мсье? — спросил я.

— Что? — Он удивленно поднял глаза, словно забыл о моем присутствии. — Ах да… Как-то вечером немецкий торговец привел в таверну венецианского аристократа. Тот был изысканно одет — в атласный камзол и бархатную шляпу. Амато говорил, что и то и другое было цвета вина из Бордо. Представляю, как этот модник морщил нос, переступив порог таверны, — там всегда пахло потом и пивом.

Менье неожиданно поднял узловатый палец, и я вздрогнул.

— Амато соображал, что происходит вокруг. Он был смышленым парнем. В этом его мать оказалась права. — Старый повар покачал головой, и уродливый перст уперся в меня. — Он понял, что венецианец явился в таверну с большой неохотой и только потому, что ему требовалось заключить сделку. Все это не укрылось от глаз мальчугана.

Корявая рука скрылась под пледом. Дождь хлынул с новой силой, вдали ударил гром.

— Амато видел, как два человека вели переговоры и перед ними стояли выдолбленные оленьи копыта с шапкой пивной пены. Венецианец едва прикоснулся к своему. Почему люди пьют пиво, когда можно пить вино? Пиво! Господи помилуй!

Я заметил, что Менье рассеян и легко отвлекается. Возраст и потеря близких заставили его совершенно уйти в себя.

— Как поступил мой наставник? — попытался я вернуть его к теме разговора.

— Что? Так вот: Амато сбегал на кухню и украл бокал и бутылку кьянти у повара по супам. Он был решительным парнем. Дерзким… — Менье клюнул носом, давая понять, что одобряет поступок моего благодетеля. — Тем временем сидевший за столом венецианец побледнел и нахмурился. А что еще ему оставалось делать? Представляю, что он почувствовал, увидев на свиной ноге застывший жир. Амато проворно поставил перед ним бокал с вином, учтиво поклонился и удалился. Вот так просто.

Тот человек оказался Эрколем д'Эсте, а я… — Крючковатый палец вновь взлетел вверх. — Я был у него старшим поваром. Уходя из таверны, д'Эсте отвел Амато в сторону и спросил: «Ты умеешь готовить?» И Амато ответил: «Да, синьор». — Менье улыбнулся и дернул головой. — Он сказал это без всякого колебания: «Да, синьор». — Старик хлопнул ладонью по ручке кресла и так громко рассмеялся, что закашлялся. Испугавшись, что он задохнется, я встал и похлопал его по спине. Когда дыхание вернулось к Менье, он поднял на меня глаза и снова улыбнулся. — В то время Амато готовить не умел. Вообще. Но он стал моим учеником.

Я откинулся в кресле, изумляясь, что такие незначительные вещи, как вовремя поднесенный бокал вина, способный отбить неприятное послевкусие от свиной ноги, или украденный гранат, могут направить нашу судьбу в непредсказуемое русло. Согрел руки о чашу с вином и вдохнул ароматный пар.

Старший повар Менье взял с чайного столика салфетку, громко высморкался, затем вытер лицо.

— Это был один из самых изысканных домов в Венеции. У д'Эсте Амато открыл для себя мир привилегированных классов. — Старик плотнее закутался в шаль, и в его жесте промелькнуло нечто горделивое. — Я прекрасно помню тот дом — всегда тихий. Спокойные разговоры за питательным отваром с пирожными, шелест шелковых одежд в коридорах. В каждой комнате вазы со свежими розами. По вечерам свечи отражались от серебра и вспыхивали маленькими искорками на хрустале. Человек, попавший на прием в столовую, испытывал истинное удовольствие. Vraiment.[19] В доме было все самое лучшее.

Дождь ослабел, не мешая мне слушать дребезжащий старческий голос, потеплевший от воспоминаний.

— Для Амато все было в новинку. Невиданным. Он настолько поддался впечатлениям и погрузился в роскошь, что, вероятно, решил, будто дом обладает некоей благородной сущностью. Там звучали голоса знати и аккорды арфы. И могу подтвердить, даже детям нравилась музыка в том доме. Амато наблюдал, как проводят в праздности дни и изливают чувства lesjeun filles un flenr.[20] Ax, эти девушки! Все комнаты пропитались ароматом гардении, которую они втирали в грудь.

Знатная семья проводила дни в ленивой неге, а ночи пролетали в кроватях с высокими балдахинами. Служанки опрыскивали подушки свежей лавандой и подогревали простыни запеленутыми во флорентийскую шерсть горячими кирпичами. Ах этот дом д'Эсте… — Голова старика упала на грудь, но он продолжал мечтательно лепетать.

Я слушал, как барабанит по крыше дождь, и представлял своего наставника неотесанным мальчишкой в доме знатного вельможи, разевающим рот на невиданную роскошь и мечтающим стать его частью. Но вот хлопнули ставни, дождь снова усилился, застучал в окно, потерял прозрачность, и в комнате потемнело. Старик продолжил: