Александр Григоренко - Мэбэт Страница 22

Он напряг руку так, что ремень застонал и распорки походного чума хрустнули, как птичьи кости.

— В любом случае ты будешь каяться моим именем, — продолжил Мэбэт. — Не делай этого. Иначе я вышвырну тебя вон, и ты станешь бродягой, как Заика.

Холодной змейкой страх пробежал по спине Хадко.

— А Хадне? Хадне ты тоже вышвырнешь?

Не ответив, Мэбэт затянул ремень, не спеша и тщательно привязал его к нартам и ушел куда-то в сторону лабаза. Вернулся он скоро, держа в руке что-то похожее на кусок медвежьей шкуры — старой шкуры со свалявшимся мехом. Мэбэт бросил принесенное к ногам сына: вглядевшись, Хадко увидел человеческие волосы.

— Это кожа с головы того парня, которого Вайноты послали ко мне, чтобы разнюхивать, как я собираюсь воевать с ними. Они шибко беспокоились о его пропаже. Я поймал его за день до того, как Няруй пришел к нам. Поймал здесь, неподалеку, и оголил его череп, а тело спрятал под упавшим деревом. Им не на что обижаться, обычай войны одобряет подобные шутки. То же самое они могли бы сделать и с тобой…

Презрительная веселость вернулась к Мэбэту.

— Если жена все же уговорит тебя навестить родственников, возьми эти волосы — они будут рады такому подарку.

Прямо глядя на отца, Хадко поднял скальп и положил его в ровдужий мешок, прикрепленный к поясу. Улыбка спала с лица Мэбэта.

— Опасайся сделать не так, как я сказал тебе, — повторил он. — Поехали, сегодня у нас много дел.

Увидев волосы родича, Хадне перестала плакать и вспоминать батюшку с матушкой.

Минуло лето, и к осени она стала ходить как утка, постоянно жалуясь на непосильно тяжелый живот.

— Внук тебе будет, — говорила жена Мэбэту.

Мэбэт улыбался; он думал так же, как Ядне.

Тяжелый живот не обманул — ночью в месяц налима Хадне родила мальчика.

Хадко в то время ходил к верховьям ставить сети для последней предзимней ловли — он хоть и спешил домой, но опоздал: сын родился без него…

Так же, как и когда-то к жене, вошел Мэбэт в нечистый чум роженицы и увидел: у ног невестки, обессиленно повисшей на постромках (в те времена женщины рожали стоя, привязанные к перекрестью распорок чума), лениво, как осенний паучок, шевелил ручками младенец. Он лежал молча, не требуя ничего, что положено требовать человеку в первые мгновенья жизни. В чум вбежала жена Мэбэта, помогла невестке выпутаться из постромок, уложила ее на шкуры, подняла младенца и отдала матери. Но не успел рот его дотянуться до соска, как Мэбэт сказал:

— Стой. Подожди. Не корми, пока я не приду.

Он вышел, побежал к лабазу, там отрезал от свежей оленьей туши лоскут мяса и вернулся в нечистый чум. Рядом с материнской грудью у новорожденного прорезался голос. Крик становился все сильнее, Мэбэт медлил, будто хотел узнать, насколько громок голос его внука, и когда крик стал пронзительным, как свист стрелы, любимец божий бережно разогнул крохотные пальчики и вложил в них мясо. Младенец замер, будто решал, что выбрать первым — материнскую грудь или мясо. Наконец он отвернулся от груди, впился в лоскут, и красное потекло по его округлым щекам, еще не высохшим от родовых вод. Он урчал, сосредоточенно глядя в никуда светлыми, как весенний лист, глазами. Первым, что попробовал он в жизни, стала кровь оленя, а не молоко матери.

Там, в нечистом чуме, сбылось давнее пророчество — сломалось сердце Мэбэта.

Внука назвали Сэвсэр — Светлоглазый. Он стал первым человеком, без которого Мэбэт не представлял себе жизни.

Только поначалу он еще не осознавал этого, ведь все великие перемены начинаются незаметно. Внук, как показалось любимцу божьему в первые минуты, не унаследовал от своего отца, Хадко, ни смоляных блестящих глаз, ни широких скул. Мэбэт не знал, каким он был сразу после рождения, как не знает этого ни один из людей. Но что-то скрытое подсказало божьему любимцу: его внук Сэвсэр — это он сам, тот же светлоглазый и светловолосый, не похожий ни на кого из людей тайги, будто забытый чужим, пропавшим во времени народом, когда-то проходившим через эти края.

Сила оставалась с Мэбэтом, и удача его не заходила, как летнее солнце, но он уже не был тем, кем был прежде.

Как произошло это — не знает никто. Так же как никто из смертных не ведает, кому из богов пришла мысль сделать так, чтобы один человек не мог жить без другого.

Хадко радовался сыну и берег его, как величайшее сокровище. От века младенцы людей тайги становились легкой добычей смерти. Она могла прийти с первым вдохом ледяного воздуха, от множества болезней, принесенных чужими людьми, от голода, когда грудь матери становилась похожей на пустой ровдужий мешок, от нечистой еды, от других бедствий, подстерегавших человека на каждом шагу, а часто являлась вообще без всякой причины. И потому смерть младенца не считалась большим горем. Хоронили детей в дуплах деревьев, чтобы не досталась безмолвная маленькая душа духам преисподней, а чтобы обмануть смерть — рожали много, сколько могли.

Сам Мэбэт уж не помнил, сколько раз отправлялась его жена в лес искать подходящее дупло. Из младенцев — а до Хадко рожала Ядне только девочек — лишь одна дожила до трехлетнего возраста. Тогда настали трудные времена: откуда-то со стороны, наверное от селькупов, пришла в их края болезнь. Олени начали умирать, и зверь уходил из тайги. Удача и сила Мэбэта подверглись тяжелому испытанию. Он вмиг обеднел, но все же перенес бедствие легко, с той же небесной улыбкой, заарканил судьбу и, как норовистого оленя, пригнул к земле.

Но в то тяжкое время случилось невиданное — Мэбэт согласился на колыбельный сговор с человеком из рода Нэвасяда, по прозвищу Езанга, что значит Запутавшийся В Силке, у которого рос пятилетний сын. Езанга был намного беднее Мэбэта — почти нищий, но это не остановило сговор.

По обычаю дети нарекались мужем и женой, и отец малолетнего супруга выплачивал калым в рассрочку до тех пор, пока невеста не достигнет четырнадцати лет — возраста, когда можно рожать…

Мэбэт уже не помнил, сколько он просил калыма, — может, сорок оленей, а может, меньше. Но трех лет его дочь умерла, потом не стало другой дочери, и сговор расстроился. То была скверная история, и любимец божий старался не вспоминать о ней, а к старости совсем забыл.

Но светлоглазого Сэвсэра, к великому удивлению всех, он берег, как сокровище. Казалось, страх того, что внук может разделить легкую участь других младенцев, стала первым страхом, поселившимся в его сердце. На больших перекочевках Мэбэт прилаживал к женским нартам жилище, как это делают селькупы, — деревянный короб, обтянутый ровдугой и утепленный шкурами изнутри, — и не велел Хадне выносить младенца из жилища без надобности, особенно в пору великого холода… И невестку свою берег, не допуская ее до тяжелой женской работы, которая почти целиком доставалась Ядне, — та не роптала, удивленная и радостная.