Александр Григоренко - Мэбэт Страница 23

Но светлоглазого Сэвсэра, к великому удивлению всех, он берег, как сокровище. Казалось, страх того, что внук может разделить легкую участь других младенцев, стала первым страхом, поселившимся в его сердце. На больших перекочевках Мэбэт прилаживал к женским нартам жилище, как это делают селькупы, — деревянный короб, обтянутый ровдугой и утепленный шкурами изнутри, — и не велел Хадне выносить младенца из жилища без надобности, особенно в пору великого холода… И невестку свою берег, не допуская ее до тяжелой женской работы, которая почти целиком доставалась Ядне, — та не роптала, удивленная и радостная.

Хадко сделал колыбель сыну — короб из плотной, вываренной бересты, выложил ее шкурами и наполнил белым пухом. Из ревности любимец божий сделал другую колыбель из выдержанной лиственницы, принес ее в чум и сказал женщинам:

— Эта крепче будет, пригодится при перекочевках.

Однажды Мэбэт увидел: Сэвсэр, оставленный в чуме один, раскачав, опрокинул колыбель, выбрался из нее, на четвереньках подполз к деревянной колоде с водой, взял висевший на ней ковшик, напился, повесил ковшик на место и пополз обратно. Однако поднять свою кровать он не мог и оттого закричал — громко и властно. Тогда исполнилось Сэвсэру немногим больше четырех месяцев, он не умел ходить, а из речи ему были доступны лишь начатки слов, понятные только матери да, пожалуй, и самому Мэбэту.

В полгода Светлоглазый еще раз удивил семейство.

— Гляди-ка, парень, — сказал Мэбэт, доставая из мешочка свое изделие: небольшую деревянную дощечку с длиной петлей из цельного сухожилия. Одной рукой Мэбэт держал дощечку, другой натягивал петлю — дощечка издавала тонкий, похожий на сквозняк, вой. То была гуделка, или вылка, — давняя детская забава людей тайги и тундры. Дощечка пела в руках любимца божьего, и внук, поначалу ничего не понимавший, таращил светлые глаза, потом схватил подарок и залился смехом. Это был смех Мэбэта.

К двум годам, когда пальцы Сэвсэра окрепли достаточно для того, чтобы крепко держать и не отдавать то, что ему нравилось, Мэбэт сделал ему лук — самый настоящий лук, из березы и лиственницы, склеенный рыбьим клеем и с тетивой из сухожилия сохатого. Любимец божий сам изладил несколько маленьких настоящих стрел с белым оперением и наконечниками из кости. Он взял руку внука и так же, как когда-то вправлял в нее лоскут сырого мяса, положил основание оружия.

— Всеми пальцами обойми его, парень, всеми пальцами — и держи крепко, — так говорил он, пальцы правой руки внука теребили перо на конце стрелы. — Нет, не так, бери пальцами за основание стрелы, где перышко… Теперь подними лук и держи его прямо перед собой, а тетиву натягивай насколько хватит сил. До правой щеки, а еще лучше до уха… Тяни… Теперь отпускай!

Стрела шлепнулась в полушаге от Сэвсэра — его первый выстрел походил на вялый плевок. Но это был выстрел, и сердце Мэбэта возликовало.

Домашние не узнавали главу семейства и охотно покорились и его новой страсти. Сэвсэр стал сокровищем семьи. За два года, прошедшие от рождения внука до его первого выстрела, Хадне родила еще одного ребенка — девочку. Она прожила чуть больше недели: ее появление на свет и исчезновение из мира прошли незаметно и почти бесслезно.

Мэбэт и Хадко охотились, добыча шла богатая, петли приносили соболей и песцов, запасы не предвещали нужды.

Однажды любимец божий вернулся с охоты, вошел в чум и увидел только двоих — Ядне и внука. Он спросил, где Хадко и Хадне.

— Уехали еще утром, — ответила жена, — обещали к закату вернуться.

— Зачем уехали?

— Не сказали мне, быстро собрались и уехали…

Недоброе предчувствие зашевелилось в душе Мэбэта, но виду он не подал и вскоре, определив добычу в лабаз, предался любимому делу — учить Сэвсэра стрельбе из лука. За этим занятием он провел остаток дня и на закате услышал собачий лай и скрип полозьев. Вернулись сын и невестка. Мэбэт вышел из чума. Хадко и Хадне развязывали ременные узлы на нартах, груженных шкурами и мешками, — то были не их становища вещи.

Не дожидаясь вопроса отца, Хадко сказал:

— Родители Хадне совсем старые — они просят не помнить прежних обид и хотят, чтобы наши семейства жили в мире и согласии, как и положено родственникам. В знак примирения они прислали тебе и всем нам подарки. Добрые подарки, новые малицы — тебе и матери, камус, белую кость и еще много других хороших вещей. И нам надлежит ответить тем же, послать дары, от которых не будет стыдно…

Гнев малым предгрозовым облачком разрастался в душе Мэбэта: он все понял — его сын сделал именно то, чего не следовало делать. Хадко говорил спокойно и смело, как будто случилось нечто приятное. Хадне молча стояла рядом. Мэбэт не сомневался — это она всему причина. Эта маленькая женщина никогда не забывает своих желаний, и те волосы, снятые с головы ее родича, ничуть не переменили задуманного, лишь отсрочили его исполнение. И эта спокойная речь его сына, будто забывшего слова отца: «Послушай меня и опасайся сделать не так, как я сказал»…

Они вдвоем чувствуют себя другой, отдельной силой и уже не боятся Мэбэта.

— Надо подумать, что мы сможем подарить им в ответ, — сказал Хадко.

Гнев Мэбэта подходил к своему пределу. Он хотел напомнить о том, что подарок для Вайнотов уже есть — скальп их разведчика. Разве Хадко забыл о нем? Разве он забыл, что станет бродягой, живущим не своим очагом?

Но произнести эти слова Мэбэт не успел — он почувствовал легкий укол в левую икру. Обернувшись — увидел: за откинутым пологом чума с луком в руках стоял его внук и заливался смехом. Стрела с легким костяным наконечником пролетела несколько шагов и попала в ногу любимца божьего.

И вся громада гнева — рухнула и исчезла. Осталась пустота. Мэбэт ничего не сказал сыну.

Гибель Хадко

Хадко шел двадцатый год.

На двадцать первом году Хадко погиб.

То ли зависть к славе отца, то ли память о бегстве от разбуженного зверя заставили сына любимца божьего еще раз попытать счастья — в одиночку добыть медведя, принести его на медвежий праздник и стать героем среди людей.

Он нашел берлогу, поднял зверя, но то единственное движение, от которого зависело все, оказалось неверным. Хадко не выдержал нужного расстояния, и поэтому пальма не поразила медведя, она только слегка продырявила его шкуру. Медведь встал на задние лапы, обнял Человека Пурги и разорвал ему спину. Зверь не притронулся к мертвому телу врага, покинул свое жилище и исчез в тайге.

Страшную весть в становище принес Войпель. Пес вернулся один, окровавленный — медведь едва не сломал ему хребет — и всю ночь хрипло выл в пустоту. Женщины плакали и надеялись на чудо. Только Мэбэт был свободен от сомнений и надежд. Он понял, что случилось с его сыном, и лишь подробности, ничего теперь не стоившие, были ему неизвестны. Хотя одну подробность все же узнал. В липких кровавых пятнах на шкуре пса он нашел клоки медвежьей шерсти с большим числом тускло-белых волос: «Седой медведь, старый», — сказал про себя Мэбэт.