Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах - Николас Старгардт Страница 24

его преемник Георг Зауэрбир продвигались по службе в органах местного самоуправления. Лишенные адекватного финансирования практически с момента своего основания, работные дома, исправительные заведения и психиатрические лечебницы в Германии предоставляли возможность лишь для самой непримечательной административной и медицинской карьеры. Так же как их беспартийные современники из Совета по делам молодежи и их предшественники в Брайтенау, Зауэрбир и Климмер вышли из рядов провинциальной бюрократии. Возможно, им не хватало профессиональной подготовки, но они твердо придерживались консервативных провинциальных взглядов на нацизм и были готовы служить фюреру и народу, поддерживая авторитарную миссию государства и укрепляя патриархальный нравственный порядок [6].

23 августа 1940 г., вскоре после того, как Зауэрбир возглавил Брайтенау, он написал профессору психиатрии и директору Марбургской психиатрической лечебницы с просьбой порекомендовать какие-нибудь медицинские препараты, которые можно было бы подмешивать в пищу воспитанницам своего исправительного заведения, чтобы обуздать их «половое влечение». Директор Марбургской лечебницы с леденящей душу откровенностью ответил, что, по его личному опыту, при лечении «склонных к психопатии» девушек медицинские препараты совершенно бесполезны.

Достучаться до этих девиц, – писал он, – можно только дисциплинарными методами. Если такие вещи случаются здесь, мы укладываем их в постель и даем только суп на воде или сажаем на самую строгую диету до тех пор, пока они не станут маленькими и уродливыми. После этого долгое время все идет хорошо – до следующей вспышки подобного рода. По своему опыту могу сказать: лекарствами вы ничего не добьетесь. Я также рекомендовал бы вам в таких случаях поступать с этими девушками по всей строгости и безо всякого снисхождения. Это будет иметь самый быстрый успех. С наилучшими пожеланиями! Хайль Гитлер! [7]

Если незначительные нарушения дисциплины наказывались побоями – не предусмотренными уставом, но широко распространенными, – то за серьезные нарушения почти всегда назначали «арест» – одиночное заключение в карцере на урезанном пайке. Теоретически сажать в карцер без спального места на срок до четырех недель, при этом два дня из трех держать на хлебе и воде, можно было только взрослых, которых суд отправил на «исправление», например нищих и бродяг. Несовершеннолетних должны были сажать в карцер, самое большее, на 14 суток, а их паек урезали до трех четвертей. Но в годы войны несовершеннолетние в Брайтенау проводили под «арестом» до четырех недель – это был максимальный срок, положенный взрослым, и в два раза более долгий, чем предусматривали собственные правила учреждения [8].

Наказание карцером часто приходилось приостанавливать и возобновлять позднее. Лизелотте Вильдт, возвращенной в Брайтенау в декабре 1943 г., за попытку побега назначили три недели «ареста». Ее сразу перевели в карцер, но две недели спустя решили, что она «не в состоянии» выдержать третью неделю, и дальнейшее наказание отложили до мая 1944 г. Другим повезло меньше. Вальтрауд Пфайль, пытавшаяся сбежать в Кассель летом 1942 г., умерла через месяц после того, как ее отправили обратно в Брайтенау. Рут Фельсманн скончалась в октябре 1942 г., через четыре дня после того, как закончилось ее двухнедельное пребывание в карцере. В августе 1944 г. в местной больнице в Мельзунгене обнаружили, что Лизелотта Шмитц потеряла в весе с 62 до 38 кг. В Брайтенау она заболела туберкулезом и вскоре умерла [9].

За этими смертями стояла вполне прозаичная бережливость государственного сектора, помноженная на типично нацистское бессердечие. В эпоху финансового кризиса Великой депрессии расходы на социальное обеспечение детей сократились с 45,2 миллиона марок в 1928–1929 гг. до 14,4 миллиона марок в 1932–1933 гг., и многим заведениям пришлось распустить своих подопечных. Когда в 1930-х гг. исправительные заведения снова заработали, управляющие поняли, что расходы необходимо ограничить. В 1937 г. в Брайтенау отправили рекордное количество подростков – 44 человека. В следующем году там содержалось уже 124 человека, из них 101 – девушки. Но чтобы оставаться в рамках бюджета, стоимость дневного рациона обитателей Брайтенау приходилось систематически сокращать – с 48 пфеннигов в 1934 г. до 35 пфеннигов в 1939 г. Также были отменены специальные пайки для больных. Для сравнения, на содержание детей, эвакуированных в сельскую местность, выделяли 2 марки в день. Указанные выше суммы означали крайне скудный рацион: согласно воспоминаниям одной из бывших подопечных Брайтенау, Доры З., их хватало на «два куска хлеба утром и пустой бульон в полдень и вечером (заправка в нем была большой редкостью)». Неудивительно, что мать Карла Баха утверждала, что ее пятнадцатилетний сын сбежал из Брайтенау, потому что его морили голодом. Это было в октябре 1939 г., еще до того, как в рамках жесткой экономии в условиях военного времени пайки урезали еще сильнее, а рабочее время увеличили сначала до 11, а затем до 12 часов в день. Нормирование продовольствия превратило отсидку в холодном карцере из психологического столкновения между заключенным и надзирателями в борьбу за физическое выживание [10].

Семьям, опрометчиво пытавшимся прямо высказывать администрации Брайтенау свои возражения, угрожали судебным преследованием за то, что они осмеливались писать «в столь бесстыдной манере». Почту воспитанников регулярно просматривали, и директор мог лично написать родителям ответ, советуя «выбрать другой тон», если они хотят «и дальше поддерживать переписку» со своими сыновьями или дочерями [11]. Управляющему могло оказаться не по вкусу даже то, что мать вставала на сторону дочери, выражала уверенность в ее невиновности и, проводя параллели со страстями Христовыми, призывала ее терпеливо переносить испытания, тем самым косвенно отводя исправительному заведению роль гонителей Христа:

Я сижу дома одна и думаю о тебе, мое невинное дитя, и горько плачу над твоими страданиями, но переношу их с терпением. Всех их настигнет кара… Они не ведают, что творят, и ты должна думать так же [12].

Но перевес был на стороне директора, поэтому девочка так и не прочла письмо своей матери. Через полгода, к тому времени, как ее освободили из Брайтенау, ее мать была приведена к полной покорности – она даже отправила директору благодарственное письмо с двумя сигарами. Управляющие, в свою очередь, уже имели о таких семьях заранее сформированное мнение. Психиатры, оценивавшие состояние девушек, обычно писали в досье, что мать «биологически неполноценна», а отец – «неполноценный, легко возбудимый человек» [13]. Подобные столкновения с семьей только укрепляли местные советы по делам молодежи и руководство исправительных заведений в мысли, что перевоспитать таких родителей и детей может только специализированное учреждение. В случае необходимости они были готовы через суд полностью лишить родителей права законной опеки над ребенком. Семьи могли надеяться на успех, только если им удавалось привлечь внимание других государственных или партийных органов к болезням или смерти своих детей, но и в этом случае опекуны из Брайтенау