Ватажники атамана Галани - Владислав Викторович Хапров Страница 25

С этими словами Матвей Ласточкин, казалось легонько, ткнул костяшками пальцев мне под дыхло. От резкой боли я согнулся пополам и, захрипев, повалился на песок.

К вечеру на мне уже не осталось ни одного живого места. Иринка смазывала мои синяки какой то вонючей мазью и вздыхала:

— Бедненький. Тятенька совсем не злой, однако, иногда бывает очень строг. Но это только на пользу.

— Знаю, — прокряхтел я в ответ.

Каждое утро Матвей Ласточкин наставлял меня в премудростях борьбы и кулачного боя. Я научился мгновенно валить человека на землю и вязать его по рукам и ногам, двумя ударами разделываться с любым здоровяком и даже убивать голыми руками.

В остальное время он заботился о том, чтобы моя внешность, речь и повадки соответствовали образу воровского казака. Начал с того, что вытащил из закромов огромную бутыль самогона.

— Бабка Нюра варила, — сказал он. — Хорошая, на травах, не то что водка, которую подают в кабаках. Та дрянь, какой свет не видывал. Только на то чтобы отравиться и годиться.

— Это ещё зачем? — недоумённо спросил я.

— Надо, пей, — строго распорядился Матвей Ласточкин. — Ты когда-нибудь видел непьющего разбойника?

— Не приходилось.

— Верно, я тоже. Ведь разбойнички тоже люди и страшно, им как остальным. Страх же у них великий, так как знают, что рано или поздно не миновать им мучительной смерти в петле или на колесе. А после смерти гореть им вечно в гиене огненной. Вот и заливают они свой страх вином да водкой. Коли ты с ними пить не будешь, непременно вызовешь подозрения. Так что пей.

Я выпил, и это было последнее, что сохранила моя память в тот день. Наутро я проснулся, страдая от дикого бодуна. В поисках воды вышел на улицу и тут же зажмурился от яркого солнца.

— Молока хочешь? — услышал я голос Иринки.

Сама она сидела на пеньке и доила козу. Горошина вертелась рядом и так и норовила залезть в ведро. Я отодвинул её в сторону и бессовестно выпил всё молоко, что успела надоить девушка.

— Что вчера было? Ничего не помню.

— Вы с тятенькой поспорили, кто больше выпьет и при этом останется в здравом уме. После каждой чарки нужно было досчитать до ста.

— И что? Кто победил?

— Ты уже после третьей начал бессвязно бормотать и нести всякую чушь.

— Какую чушь?

— Ну, что я прекрасна, аки солнышко в ясном небе, и ты готов свернуть шею всем волжским ватажникам, чтобы заслужить мою благосклонность. Господи, а слова то какие мудрёные. У вас что в Питербурхе все так говорят?

Я болезненно застонал и схватился за голову. Девушка весело засмеялась.

— А ещё ты звал меня замуж.

— Этого ещё не хватало, — я вспомнил бедолагу Андрейку и как злорадствовал над ним.

— Вот все вы парни такие, — с притворным возмущением сказала Иринка. — Сначала петухом ходите, а как протрезвеете — сразу в кусты.

Тут появился Матвей Ласточкин. Он подошёл ко мне и сунул в руки саблю, позаимствованную у воеводы Бахметьева. Поинтересовался:

— Ты Артемий фехту обучен?

— Ну, так себе, — замялся я. — Батюшка держал пленного шведа. Тот учил нас владеть шпагой. Браться мои сию науку освоили как следует, я же… — последние свои слова я подкрепил безнадёжным жестом и тяжким вздохом.

— Никудышней, значит, был учитель твой швед, — сказал Матвей Ласточкин. — Вот пойдёшь с Галаней на Хвалынь похваляться, выйдет у вас битва с персами, а те рубаки знатные, им голову тебе снести, что курёнку. Нужно, чтобы ты смог от них отбиться и живот свой сберечь. Коли шпагой хоть как-то владеешь, то и саблей быстро рубиться научишься.

— Рассольчику бы сначала, Матвей Иванович, для снятия головной боли, — робко произнёс я.

— Будет тебе рассольчик, коли сумеешь взять его, — ответил Душегуб.

Он привёл меня на небольшую полянку. Посреди неё стоял столб, которому придали грубое подобие человеческой фигуры с поперечной перекладиной, изображавшей руки. Матвей Ласточкин стал за столбом и взял длинную палку. Позади столба он поставил глиняную крынку с огуречным рассолом. Сказал:

— Представь, что это твой самый злейший враг, не дающий тебе опохмелиться. Сделай свирепую рожу и вперёд. Руби супостата почём зря. Только сначала перекинь сабельку из правой руки в левую. В этом вся соль. Супротив левши не устоит даже самый опытный боец.

Я состроил гримасу, вызвавшую у моего учителя глубокое разочарование.

— Да, с боевым духом у тебя неважнецки. Разозлись, как следует и проломи гаду черепушку.

Я зарычал, перекинул, как и было сказано, саблю в левую руку и бросился на столб. Но, вместо того, чтобы стоять и не рыпаться, как и положено столбу, тот больно ударил меня по лбу, от чего я упал на землю и едва не потерял сознание.

— Не попал, — произнёс Матвей Ласточкин. — Давай снова.

Я поднялся на ноги, сообразив, что клинок сабли скользнул мимо столба, и я врезался в него на полном ходу. Мне было больно, и я чертовски разозлился, решив изрубить проклятого деревянного истукана в щепки.

— Вот теперь у тебя парсуна какая следует. Вперёд! — скомандовал Матвей Ласточкин.

— Матвей Иванович, дай опохмелиться, — взмолился я.

— Убей врага и отними у него крынку, — непреклонно ответил мой мучитель.

Я снова устремился на потешного деревянного неприятеля, но проклятый Душегуб ловко отбил палкой моё оружие и, получив ещё один здоровенный шишак, я сполз по столбу вниз.

— Ты как следует разозлился, но слепая ярость в бою до добра не доводит, — продолжал наставлять меня Матвей Ласточкин. — Ты должен быть зол, мысль о том, что ты сейчас намотаешь кишки неприятеля на свой клинок, должна доставлять тебе радость, но упаси бог, чтобы при этом отключалась голова.

Вскоре я начал делать некоторые успехи, и получил наконец желанный огуречный рассол. А по прошествии нескольких дней уже довольно ловко рубился на саблях с Матвеем Ласточкиным, овладев хитрым приёмом с левой рукой.

Ещё пришлось учить меня стрелять. Искусством сим, как уже упоминалось, я владел из рук вон плохо и поначалу беспременно мазал по полену. стоявшему на пеньке в пятидесяти шагах от меня. Матвей Иванович ругался и обзывал меня слепым дураком. Однако, упорство и труд всё перетрут, как любил говаривать мой батюшка.