Анри Кок - Сиятельные любовницы Страница 29

— И увядает, сохнет, стареет в двадцать. Такова участь ранних плодов: они не сохраняются. Но, — продолжал Данглад, — один вопрос. Мне говорили, что китайцы вообще мало любимы и уважаемы в Японии, каким же образом в профессии, без сомнения, исключительной… которой, вероятно, занимаются и японские женщины… каким образом в первом ряду стоит китаянка?..

— Потому, — ответил Нагаи Чинаноно, — что для нас китаянка — не то, что…

— Что китаец?

— Правда, — наивно продолжал японец. — К тому же, Чианг-Гоа так мало жила на родине, что не могла заразиться грубостью нравов.

— Ноги у нее не разделаны, как у знатных дам Пекина и Шанхая? — спросил д’Ассеньяк. — Она не ходит, прискакивая, как индейка?

— Полноте! — сказал сэр Гунчтон. — Она ходит так же грациозно, как и всякая другая женщина, обладающая грацией.

— Но, — заметил Данглад, — кто же привез ее в Иеддо?

— Фигляры, странствующие актеры. Ее отец, который был купцом в Шанхае, когда она появилась на свет, приказал слуге бросить ее в пруд под тем предлогом, что она была третьей дочерью и что двух и то было много. По дороге слуга встретил скоморохов…

— Которые взяли к себе ребенка и воспитали его, как это постоянно бывает в мелодрамах, — смеясь, сказал д’Ассеньяк. — И эта крошка, приговоренная отцом стать кормом для рыб, а своими покровителями обученная прыгать сквозь обручи, в настоящее время — о, провиденье! — столичная львица!.. Я даю ей третье название. Когда вам наскучит называть ее Бутоном розы и Бриллиантом Иеддо, зовите ее львицей, это польстит ей. А теперь, когда мы достаточно узнали о Чианг-Гоа, не пойти ли нам, господа, к ней с визитом? В самом деле, далеко ли отсюда живет она?

— Нет, — отвечал сэр Гунчтон, — около двух миль, в квартале Куроди, одном из самых аристократических кварталов в Иеддо. Через час мы будем у нее.

— А нужно, — полюбопытствовал Данглад, — чтобы наша стража следовала за нами?

— Без сомнения, — ответил Нагаи Чинаноно, — наш город, почти безопасный днем, ночью не так безопасен. Особенно иностранцы должны остерегаться встречи с лонинами.

— Это еще кто?

— То же, что итальянские браво, — сказал Гунчтон. — Люди, всегда готовые на убийство, лишь бы только заплатили им.

— А кому нужна наша смерть, чтобы на нее тратиться? — сказал д’ Ассеньяк.

— О! Когда у них нет приказаний, они, чтобы набить руку, работают для себя и, как уже сказал нам наш друг Нагаи, тогда, главным образом, они и пристают к иностранцам, ибо для них меньше риска в таком случае. Но с вашей стражей вам нечего опасаться. Вы не с нами, Нагаи?

Японец принял прежний строгий вид.

— Сэр Гунчтон, — вскричал он, — довольно смеяться! Вы же не хотите, чтобы я взял и бросил свой дом? Глупости делаются один раз, а не два.

— То есть, но три раза, как вы нам признались.

— Да нет же, я ни в чем не признавался… К тому же, — со вздохом добавил японец после минутного молчания, — вы, надеюсь, не предупредили Чианг-Гоа, что и я явлюсь? Вы пошутили?

— Да… А, может, я был не прав, что не предупредил?

— Нет, вы были правы, и я очень благодарен вам за вашу благоразумную сдержанность. Господа, желаю вам всякого успеха и рассчитываю еще раз увидать вас перед вашим отъездом.

— Конечно, дорогой амфитрион, мы увидим вас слова, если только лонины не изрежут нас в куски, — говорил д’Ассеньяк, весело пожимая руку японцу.

Данглад молчал: он был занят. Невольно он задумался о предстоящем свидании с Чианг-Гоа.

Данглад и д’Ассеньяк сели в носилки. Сэр Гунчтон ехал верхом с левой стороны. Стражи следовали за ними, безмолвные, как тени, бесстрастные, как автоматы. Им было заплачено. Что им было до того, куда вели их…

— Мы приближаемся, — сказал сэр Гунчтон двум друзьям, — но прежде чем проникнуть в храм, не хотите ли выслушать несколько слов по поводу обычаев, действующих у этого божества.

— Опять правила этикета! — смеясь, воскликнул д’Ассеньяк.

Он всегда и везде смеялся — этот милый граф. Счастливы подобные люди!

— Да, правила этикета, — отвечал сэр Гунчтон. — И если я намереваюсь объяснить вам, как вы должны вести себя у Чианг-Гоа, то не потому, что сомневался в вашем знании жизни… Но с женщинами, вроде тех, к которой я веду вас, необходимы особые предосторожности… И я был бы крайне огорчен, если бы по неведению вы там развели скуку или — того хуже — проявили беспокойство, почуяв опасность…

Сэр Гунчтон произнес эти слова серьезным топом.

— А! — возразил д’ Ассеньяк не столько испуганный, сколько изумленный. — Слушая вас, сэр Гупчтон, можно подумать, что этот ваш Бутон розы, самая обольстительная девица в Японии, за одну минуту превращается в людоедку, с которой опасно водиться. Почему, скажите, вы так быстро меняете свои взгляды? Разве…

— Оставь сэра Гунчтона, мой друг, пусть объяснится. Если он говорит таким образом, значит, так нужно.

— Если, — снова начал Гунчтон, отвечая д’ Ассеньяку, — я не вполне посвятил вас в существо нашего визита к Чианг-Гоа, то лишь потому, что мы были не одни во время тогдашнего разговора. Я очень хорошо знаю характер Нагаи Чинаноно. Но он японец и ему могло не понравиться, что в его стране, в его доме, европейцы посмели заподозрить в дурных поступках женщину, которую, будь его воля, он украсил бы всеми добродетелями, как это делают большинство его сограждан, украшая ео всеми прелестями красоты… Я заканчиваю, ибо через пять минут мы придем… К тому же, Чианг-Гоа — необычная куртизанка. Она отдается, если это можно так назвать, только тем, кто ей понравится, за оговоренную и неизменную плату — пятьсот франков за ночь. Так что приезжие иностранцы, которых она удостаивает приемом, никогда не остаются ее должниками. А тот, кто после первого — церемониального — визита к Бриллианту Иеддо по той или иной причине не пожелает воспользоваться ее благосклонностью, должен будет немедленно рассчитаться, уплатив двадцать ичибу. Это самая малая плата за счастье и удовольствие видеть Чианг-Гоа… Я резюмирую. Если Бутон розы вам поправится и вы согласитесь пожертвовать пятьсот франков за ее поцелуи, то, уходя от нее после первого — ознакомительного, если можно так выразиться, — визита, положите ей на колени какой-нибудь цветок, сорванный в ее оранжерее, и визитную карточку или же просто клочок рисовой бумаги, на котором напишите свое имя, титул и адрес. На другое утро ее лакей или служанка уведомит вас, принято ли ваше предложение и в котором часу вы можете представиться госпоже. Или же навсегда похоронить ваши сладкие надежды. Если, однако, вы решите, что пятьсот франков — слишком дорого за несколько часов наслаждения с Бриллиантом Иеддо, то отдайте камеристке двадцать ичибу, и этим будет все сказано… Впрочем, если вслед за этим вы выразите неудовольствие тем, что вас отвергли, и станете публично об этом заявлять, вы совершите ошибку… Вспомните, Нагаи Чинапоно да и я только что говорили вам о бандитах, наводняющих Иеддо… Вот они-то и станут кровными мстителями за эту вашу ошибку… Мне рассказывали, что Чианг-Гоа содержит с дюжину этих головорезов, всегда готовых по первому ее слову наказать смертью грубияна, осмелившегося ее оскорбить. В доказательство правоты моих слов скажу, что лорд Мельграв рассказывал мне недавно об убийстве капитана одного американского судна, который, завершив встречу с Чианг-Гоа, повсюду объявлял, что куртизанка очень собой дурна и что он просто не понимает, как можно быть ее любовником хотя бы пять минут!.. И вот, на другой день, вечером, проходя по предместью Санагавы, этот капитан был окружен толпой бандитов в черных повязках на лицах, и несмотря на то, что он умело защищался, да и стража помогла, все же был убит… Вот так-то, господа. Но вы не только люди светские, джентльмены, но и умные люди, а потому, даже если Чианг-Гоа и не покажется вам достойной своей репутации, остерегитесь слишком громко высказывать свое мнение… Короче, все, что я вам сказал, воспримите не как предупреждение, а скорей как просто любопытные сведения… Я закончил, а теперь не угодно ли вам сойти на землю. Мы находимся перед домом Чианг-Гоа.