Анри Кок - Сиятельные любовницы Страница 30

Дом Чианг-Гоа был обширнее и изящнее дома Нагаи Чинаноно, хотя и походил на него. Привратник, или монбан, находившийся в башенке, окрашенной черной краской, как большинство жилищ в Иеддо, при виде троих иностранцев ударил три раза колотушкой в гонг, потом жестом пригласил их войти.

Сэр Гунчтон знал порядки: он шел впереди своих товарищей по аллее, уставленной цветами, которая кончалась у балкона, блистательно освещенного цветными фонарями.

На этом балконе стояла молодая девушка в белой тунике и таких же панталонах; она провела гостей в большую залу с окнами, закрытыми бамбуковыми шторами, пол которой был покрыт нежным ковром. В этой зале не было почти никакой мебели…

Молодая девушка удалилась и появилась снова в сопровождении двух других, принесших, подобно ей, по две подушки красного бархата, которые они положили одну на другую на ковер.

— Наши кресла, — сказал сэр Гунчтон. — Сядемьте, господа.

— Недурно, — вполголоса сказал д’Ассеньяк. — В этом приеме есть нечто мистическое, таинственное… Маленькие японки очень милы… Но меня занимают эти ширмы… Что может скрываться за ними?..

— Вы сейчас увидите, — улыбаясь, ответил сэр Гунчтон.

— Да, — сказал Данглад, — зала эта очень хороша, но я боюсь, чтобы запах, который царит в ней, не причинил мне головной боли…

— Аромат драгоценного дерева, сжигаемого здесь?.. Если этот аромат беспокоит вас, я попрошу Чианг-Гоа, чтобы она велела потушить курильницы.

— Вы попросите?.. А каким образом? — возразил д’Ассеньянк. — Вероятно, знаками? Ведь вы не знаете, я думаю, ни по-китайски, ни по-японски?

— Я буду изъясняться на моем родном языке.

— Ба! Чианг-Гоа говорит по-английски?

— Не так, конечно, чисто, как член парламента, но порядочно для того, чтобы поддержать разговор. Она также знает несколько слов по-испански и по-французски…

— Право? Браво!.. Если она согласна, мы сделаем обмен. Я ее выучу говорить по-французски: «je t’aime!» — а она научит меня по-японски.

Данглад иронически склонил голову.

— Мой милый Людовик! — сказал он. — Ты очень заблуждаешься, думая, что ждали именно тебя, чтобы брать и давать эти уроки.

Легкий шум за ширмами приостановил ответ д’ Ассеньяка. Шум этот исходил от прикосновения шелка к обоям.

Божество было там… Оно должно было появиться…

Д’ Ассеньяк и сэр Гунчтон внимательно и безмолвно ожидали… Даже сам Данглад устремил свой любопытный взгляд на ширмы…

Божество появилось!..

Д’ Ассеньяк и Гунчтон подавили крик восторга… Данглад тоже не мог удержать невольного восхищения…

Ясно, что как опытная актриса Чианг-Гоа свое появление на сцене рассчитала на внезапность. Уже знакомый с этим, сэр Гунчтон мог бы предупредить своих товарищей, но он предпочел доставить им всю прелесть изумления.

Войдя в залу через дверь, сообщавшуюся с ее будуаром позади ширм, и с минуту поглядев через тщательно скрытое отверстие на своих посетителей, Чианг-Гоа поднялась по лестнице, покрытой бархатом, и встала в самой выгодной позе.

Она была одета в голубое шелковое платье, отделанное газом и крепом того же цвета, с ее шеи артистически спускался длинный шарф, на голове у нее был золотой убор, украшенный бриллиантами и рубинами.

Правы ли были сэр Гунчтон и Нагаи Чинаноно, называя Чианг-Гоа несравненной красавицей?

Да, она была неподражаема. В ней не было ничего, кроме глаз, продолговатых как миндалина, что напоминало бы женщин ее расы. Продолговатое лицо, широкий лоб, розовый прозрачный цвет лица, длинные выгнутые брови — все в ней было своеобразно. Но всего сильнее поразили Данглада и д’Ассеньяка ее черные, словно вороново крыло, волосы, обильными волнами падавшие между складок шарфа до ее крохотных ножек, обутых в сафьяновые туфли.

Безмолвно стоя перед гостями на вершине эстрады, освещенной двадцатью фонарями, одетая в шелк, в пурпур, золото, как бы облитая своими роскошными волосами — Чианг-Гоа была прекрасна, более, чем прекрасна, она была великолепна!..

Быть может, это был оптический обман, и вблизи красота эта потеряла бы свой блеск и свою обольстительность… Как знать!

Но вряд ли нашлись бы люди, которые, даже рискуя разочароваться, отказались бы держать в своих объятиях Бриллиант Иеддо. Впрочем, разве само обладание не есть роковое разочарование?

Нет, ибо сэр Гунчтон, уже обладавший Чианг-Гоа, вновь возжелал ее…

Произведя эффект, богиня, как простая смертная, уступая усталости, скорее скользнула, чем села на подушки, подобные тем, которые занимали ее посетители.

Настало время европейцам нарушить молчание, которое, как бы ни было красноречиво, продолжаясь, могло сделать холодным первое свидание.

Как сопровождающий обоих французов сэр Гунчтон имел еще то преимущество, что был старым знакомым хозяйки, хотя такое преимущество могло стать нелепостью, ибо Чианг-Гоа принимала столько разнообразных лиц, что очень легко могла позабыть сэра Гунчтона.

Но в любом случае именно ему следовало начать разговор, и он начал:

— Прелестная Чианг-Гоа, — сказал он, — позвольте прежде всего от имени всех нас поблагодарить, что вы удостоили открыть для нас вашу дверь.

— Скорее, я должна гордиться, сэр Гунчтон, — возразила Чианг-Гоа, — тем, что вы и ваши друзья посетили бедную затворницу.

При последних словах, произнесенных довольно чисто по-английски, Данглад, несмотря на торжественность положения, не мог удержаться от улыбки, которая была замечена Бриллиантом, потому что тут же последовал вопрос:

— Разве я смешна?

Этот прямой вызов нисколько не удивил Данглада.

— Поистине, нет, — возразил он, — смешного в вас нет, но преувеличенная скромность, по-моему, есть. После того, что я слышал, вы уж никак не затворница, а по тому, что я вижу, да будет позволено мне сказать, что жаловаться на бедность было бы с вашей стороны неблагодарностью…

Чианг-Гоа не спускала взгляда с Данглада, пока он говорил.

— Вы француз? — спросила она, после того как он замолчал.

— Вы угадали, — и, коснувшись рукой плеча д’Ассеньяка, Данглад продолжал. — Мой друг также француз, мы истинные французы — мы парижане.

— Парижане? — сказала китаянка, не подчиняясь желанию Данглада обратить ее внимание на своего приятеля, но, напротив, продолжая смотреть на него и адресуясь снова к нему. — Париж, говорят, великолепный город, в нем много прелестных женщин?

— Да, много.

— Почему же вы оставили его?

— Потому что наслаждения, доставляемые самыми близкими отношениями с прелестными женщинами, не достаточны, по-моему, для полного счастья в этом мире.