Дэвид Геммел - Македонский Лев Страница 3

— Но ты не собираешься проигрывать, так? — грустно произнес он.

Парменион пожал плечами.

— Возможно — если Леонид лучше подготовлен, если судьи благоволят ему.

— Конечно, они будут ему благоволить! Гриллус сказал, что сам Агесилай придет смотреть — не думаешь же ты, что судьи допустят унижение царского племянника?

Парменион положил руку на плечо Гермия.

— Так вот почему ты обеспокоен? Я проиграю. Пусть так. Но я не стану поддаваться.

Гермий сел у подножия статуи Зевса и достал два яблока из своего заплечного мешка. Он протянул одно Пармениону, который осторожно вгрызся в мякоть.

— Почему ты так упрям? — спросил Гермий. — Это всё твоя македонская кровь?

— Почему бы и не спартанская, Гермий? Всем известно, что ни один из этих народов никогда не сдавался.

— Это было сказано не в обиду, Савра. Ты же знаешь.

— Конечно нет, только не от тебя, — сказал высокий юноша, пожав другу руку. — Но посуди сам, вы все зовете меня Савра — «ящерица» — и думаете обо мне как о полуварваре.

Гермий отстранился, его лицо отражало боль.

— Ты мне друг, — запротестовал он.

— Это не считается, Гермий, это не ответ. Ты не можешь исправить то, кем являешься, — ты спартанец, чистокровный, с родословной героев, уходящей корнями в древность далеко за Фермопильское сражение. Твой собственный отец ходил в походы с Лисандром и не знал поражений. Возможно, у тебя есть друзья среди илотов и других низших классов. Но ты все равно видишь в них только рабов.

— Твой отец — такой же спартанец, который вернулся из похода на щите, и все его раны были спереди, — возразил Гермий. — Ты тоже спартанец.

— И у меня македонская мать. — Парменион задрал тунику, поднимая руки над головой. Его тело покрывали ссадины и кровоподтеки, а правое колено заметно разбухло. Его угловатое лицо также было в кровоподтеках, правый глаз почти закрыт. — Это метки, которые я получил за свою кровь. Когда меня забрали из дома матери, мне было семь лет. С того дня по сегодняшний я никогда не знал солнца, которое грело бы мне тело, не покрытое ушибами.

— Я тоже получал синяки, — сказал Гермий. — Все спартанские юноши должны их сносить — иначе переведутся спартанские мужи, и мы утратим свою славу. Но я услышал тебя, Сав… Парменион. Похоже, Леонид ненавидит тебя, и он могучий враг. Ты должен пойти к нему и попроситься в услужение. Тогда это прекратится.

— Никогда! Он поднимет меня на смех и вышвырнет на улицу.

— Да, он это может. Но, даже если так, побои прекратятся.

— Ты бы сделал это, окажись на моем месте?

— Нет.

— Тогда почему я должен? — процедил Парменион, и его холодные глаза застыли на лице друга.

Гермий вздохнул.

— Ты жесток ко мне, Парменион. Но ты прав. Я люблю тебя, как брата, и все же не вижу в тебе спартанца. Я понимаю это головой, но мое сердце…

— Тогда почему другие — те, кто не приходится мне другом, — должны принимать меня?

— Дай нам время. Дай нам всем время. Но знай одно: что бы ты ни решил, я с тобой, — мягко проговорил Гермий.

— В этом я никогда не сомневался. Отныне можешь звать меня Савра — в твоих устах это не звучит обидно.

— Я буду на твоей стороне во время соревнований и буду молиться Афине Дорог о твоей победе, — произнес Гермий с улыбкой. — Теперь, позволишь ли остаться с тобой?

— Нет — но спасибо тебе. Я останусь здесь немного с Отцом Зевсом, и буду думать, буду молиться. Увидимся в доме Ксенофонта через три часа после полудня перед соревнованием.

Гермий кивнул и побрел прочь. Парменион посмотрел ему вслед, затем переключил внимание на просыпающийся город.

Спарта. Дом героев, родина лучших воителей, когда-либо ходивших по земле. Отсюда, менее столетия назад, легендарный Царь-Меченосец двинулся к Фермопильскому Ущелью во главе трехсот воинов и семи сотен илотов. Там эта малая сила лицом к лицу столкнулась с персами, числом более четверти миллиона.

И все-таки они держались, отбрасывая врага, пока, наконец, персидский царь Ксеркс не выставил против них своих Бессмертных. Десять тысяч лучших воинов Персии, отобранных со всей великой империи, превосходно натренированных, элитных бойцов. И спартанцы посрамили их. Сердце Пармениона затрепетало, когда он представил себе этих суровоглазых мужей в литых бронзовых шлемах, их кроваво-красные накидки и сверкающие мечи. Мощь Персии — мощь всего мира! — сломалась о мечи Трехсот Спартанцев. Он повернулся на юго-восток. Там, скрытый сейчас от глаз, находился монумент Царю, который погиб в том бою. Преданные греками, спартанцы были окружены и вырезаны все до одного. Они знали о предательстве, и приближенные убеждали Царя покинуть поле боя. Сказанные им тогда слова запали в сердце каждого спартанца: «Спартанец покидает бой со щитом — или на щите. Никакого отступления не будет». Парменион находил своеобразную иронию в том, что наиболее почитаемый им герой и самый лютый враг делили ту же кровь и то же имя — Леонид. И временами он предполагал, что Царь-легенда мог быть таким же жестоким, как и его тезка-потомок. Парменион надеялся, что герой все же не был таким.

Парменион взобрался на верхнюю точку акрополя и посмотрел на город, окружавший холм. Менее 30 000 человек обитали здесь, но они держали в страхе всех от Аркадии до Малой Азии, от Афин и до Иллирии. Ни одна спартанская армия никогда не была разбита в открытом бою равным по численности противником. Спартанский пеший воин — гоплит — был опаснее трех афинян, пяти фиванцев, десяти коринфийцев и двадцати персов. Эти таблицы сызмальства вбивались в головы спартанских детей и запоминались ими с гордостью.

Македонцы не были занесены в Спартанские таблицы. Едва считаясь греками, они были варварским, недисциплинированным племенем с холмов с ничтожным культурным наследием, большая часть которого была ими позаимствована у более развитых соседних народов. — Я спартанец, — произнес Парменион вслух. — Я не македонец.

Статуя Зевса продолжала взирать на далекую гору Илиас, и слова Пармениона, казалось, были сказаны в пустоту. Мальчишка вздохнул, вспоминая беседу минутной давности с Гермием. «Ты жесток ко мне, Парменион. Но ты прав. Я люблю тебя, как брата, и все же не вижу в тебе спартанца. Я понимаю это головой, но мое сердце…» «Тогда почему другие — кто не приходится мне другом — должны принимать меня?» Будучи малым ребенком, Парменион испытывал не так уж много сложностей с другими детьми. Но в семь лет, когда всех спартанских мальчишек забирали у родителей и отправляли в бараки для обучения воинским искусствам, он впервые пострадал за свою смешанную кровь. Леонид — названный так родителями в честь славного Царя — стал насмехаться над ним, упомянув среди прочего, что полукровка обязан поклониться ему, как покорный человек из расы рабов.