Дэвид Геммел - Македонский Лев Страница 4

Меньший и младший, Парменион набросился на него, обрушив кулаки в лицо старшему парню. Леонид жестоко избил его тогда — и много раз после. Хуже того, Леонид происходил из знатной спартанской семьи, и многие другие мальчишки из Бараков Ликурга искали его расположения. Парменион стал изгоем, гонимым, ненавидимым всеми, кроме Гермия, — этому даже Леонид не мог ничего сделать, поскольку он был сыном Парнаса, друга самого Царя.

На протяжении восьми лет Парменион сносил удары и оскорбления, убежденный, что придет день, и их глаза станут смотреть на него, как на брата-спартанца. Сегодня должен был состояться его триумф. Следуя своей мечте, он успешно прошел Командирские Игры, пробив себе дорогу в финал. Но кто будет его противником — среди всех юношей Спарты? Не кто иной, как Леонид.

Как и предупреждал Гермий, победа принесет лишь более сильную боль, и все же он не хотел… не мог… поддаться и проиграть. Каждый год Командирские Игры становились главным днем в календаре будущих воинов во многих бараках Спарты. Победитель надевал лавровый венец и получал Жезл Победы. Он становился стратегом — мастером!

Игра сталкивала две армии друг с другом, соревнующиеся действовали как командиры, отдавая приказания и выбирая построения. Солдаты были сделаны из дерева: не было ни крови, ни смертей. Потери определялись двумя судьями, выбрасывавшими пронумерованные игральные кости.

Взяв прут, Парменион начертил в пыли прямоугольник, изображающий спартанскую фалангу: более тысячи воинов, прикрытых щитами, с копьями наизготовку. Это была главная сила в игре, второй по значимости шла кавалерия. Справа он нарисовал другой блок: скиритаи[1], вассалы Спарты, которые всегда сражались рядом со своими господами. Доблестные мужи, лихие и упорные в бою, они, однако, никогда не выставлялись в сражении на передний край. Потому что они не были спартанцами — а следовательно, считались недолюдьми.

 Это было его войско — три тысячи человек: спартанские пехотинцы, кавалерия и скиритайский резерв. Леонид будет командовать точно такими же силами.

Закрыв глаза, он припомнил прошлогодний финал, который проходил в Бараках Менелая. Битва заняла два часа. Задолго до решающего момента Парменион заскучал и побрел на торговую площадь. Это была битва на истощение сил: обе фаланги сошлись друг с другом, судьи бросали кости и убирали с поля погибших, пока в конце концов Белая армия не одолела Красную.

Бессмысленное упражнение, решил Парменион. Что проку в такой победе? У победителя оставалось меньше сотни бойцов. В реальной жизни он вскоре будет разбит другим вражеским войском.

Битва не должна проходить подобным образом.

Он решил, что сегодня будет по-другому. Победа или поражение, но они надолго запомнят этот бой. Медленно он начал рисовать построения, обдумывать и планировать. Но разум его блуждал, и он снова увидел Большой Забег три недели назад. Он тренировался, готовился к нему, мечтал о лавровом венке победы на своем челе.

Двадцать миль под палящим летним солнцем, через крутые холмы, вверх по осыпающимся склонам гор Парнона, ноги ноют от боли, легкие вздымаются, как кузнечные меха. Все юноши Спарты в одной большой гонке, главном экзамене подростковой силы и смелости.

Он обошел их всех: Леонида, Нестуса, Гермия, Леарха, а также лучших из других бараков. Они глотали пыль и боролись у него за спиной. Леонид держался получше всех прочих, но за двенадцать миль до дома и он был сломлен финальным рывком Пармениона.

И тогда Парменион побежал домой, сберегая остатки энергии для спринта на агору[2], где сам Царь ожидал с лаврами победы.

Уже разглядев вдали город, белый и манящий, он увидел старика, который тянул тележку по Солдатской Тропе у опушки оливковой рощи, с ужасом взирающего, как отваливается правое колесо и содержимое тележки опрокидывается в пыль. Парменион замедлил бег. Старик пытался ослабить ременную петлю на обрубке, которым заканчивалась его правая рука. Он был калекой. С навернувшимися на глаза слезами от увиденной сцены, Парменион побежал дальше.

— Помоги мне, сынок! — позвал старик. Парменион сбавил скорость и обернулся. Леонид был далеко позади, и его еще не было видно… Парменион попробовал прикинуть, сколько времени у него будет в запасе. Выругавшись, он сбежал по склону вниз и припал на колени возле колеса. Оно треснуло по всей длине, и все же спартанский парень попытался приладить его, насаживая обратно на ось. Оно продержалось лишь мгновение — и распалось на несколько кусков.

Старик тяжело опустился позади сломанной тачки. Парменион взглянул ему в глаза; в них читалась боль, поражение и подавленность. Его туника была изношена, краски давно смыты зимними дождями, выбелены летним солнцем. Его сандалии были тонки как пергамент.

— Куда ты идешь? — спросил Парменион.

— Мой сын живет в селении в часе пути отсюда, — ответил старец, указывая на юг. Парменион взглянул на морщинистую кожу его руки; она хранила на себе рубцы от многих клинков, старые раны.

— Ты спартанец? — спросил юноша.

— Скиритай, — ответил старик. Парменион встал и посмотрел вниз на тачку. Она была нагружена горшками и кувшинами, несколькими старыми одеялами, а также нагрудником и шлемом странной формы, какие мальчишка видел только нарисованными на вазах или настенных фресках.

— Я помогу тебе добраться до дому, — сказал наконец Парменион.

— Было время, когда я не нуждался в помощи, сынок.

— Знаю. Идем. Я буду поддерживать ось, если ты сможешь направлять и толкать тачку.

Слыша топот бегущих ног, Парменион посмотрел вверх. Леонид в одиночестве промчался по гребню холма; он не смотрел вниз. Проглотив разочарование, Парменион ухватил ось, поднимая тележку. Старик занял свое место за поручнями, и вдвоем они начали свой медленный путь на юг…

Был закат, когда Парменион рысью вбежал в ворота. Там его приветствовали многие парни из его барака.

— Что случилось, помесь? Заблудился, что ли? — глумились одни.

— Скорее прилег отдохнуть, — ржали другие. — В полукровках нет выдержки.

— Последний! Последний! Последний! — распевали они, пока он бежал на торговую площадь, где ждал наставник его барака, Лепид, чтобы подсчитать недельную плату за проживание.

— Что, во имя Аида, случилось с тобой? — спросил вояка. — Бараки Ликурга могли выиграть в этот день. Благодаря тебе, мы финишировали шестыми.

Парменион ничего не сказал. Что уж тут было говорить?

Но это все было в прошлом — и прошлое умерло. Парменион почувствовал голод и отправился вниз через торговую площадь, по длинной Выходной Улице к баракам. В столовом зале он стоял в очереди вместе с другими ребятами Ликурга, а потом сел в одиночку со своей миской темного супа и ломтем черного хлеба. Никто не разговаривал с ним. Леонид находился на другом конце зала, сидя с Гриллусом и многими другими; они решили не замечать его. Парменион ел свою пищу, наслаждаясь чувством наполненного живота, потом вышел и зашагал по улицам к маленькому домику матери. Он встретил ее во дворе, она сидела на солнце. Мать посмотрела на него снизу вверх и улыбнулась. Она была болезненно худа, ее глаза запали. Он коснулся ее плеча и нежно поцеловал; губы тронули кость под сухой, туго натянутой кожей.