Иван Любенко - Тайна персидского обоза Страница 30

В окнах горел свет. Надворный советник уже собирался потянуть за шнур дверного колокольчика, как вдруг понял, что приносить с собой простреленный головной убор не было никакого смысла. Он сжал его в блин и с размаху, по-мальчишески задорно запустил круглый диск в бескрайнюю черноту неба.

— Вот и славно. Наконец-то избавился! — радостно потирая руки, сказал самому себе Иван Авдеевич и почему-то снова вспомнил вальс и несравненную Анастасию Филипповну.

15

Серебряная пуговица

Ночной сумрак рассеялся, и вместе с ним исчезли и непонятные, словно миражи, тени, превратившиеся незаметно в обыденные предметы: в шандал[10] с оплывшей свечой, поставец[11], чемодан, стул и кованую печную кочергу. После покушения Иван Авдеевич так и не сомкнул глаз до самого утра. Он провел в этом забытом богом городишке уже почти целую неделю, а в расследовании кражи так и не продвинулся ни на дюйм[12]. Хотя, конечно, задачка была не из простых! Да кто ж спорит? Оно и понятно — почти полтора месяца минуло с того дня, когда в ворота Интендантства заехал персидский обоз, и поди теперь отыщи улики… Да, он действительно многое выяснил, но все это имело лишь косвенное отношение к разгадке и скорее мешало, чем помогало делу. С первого дня надворный советник никак не мог избавиться от подсознательного чувства, что он каждый раз проходит мимо того самого заветного ключа, способного отворить эту потаенную дверцу. Ему все время казалось, что ответ покоился где-то здесь, рядом, на поверхности. «Надо только внимательно присмотреться к деталям», — сверлила мозг одна и та же уже изрядно надоевшая фраза. Он ее повторил тысячу раз — да что проку?

Большие старые часы на первом этаже протяжно зашипели, хрипло «прокашлялись» и отбили семь раз. Засуетилась кухарка, внося с кухни самовар, за ней тяжело протопал по лестнице истопник, что-то недовольно бормоча себе под нос чуть ли не под самой дверью надворного советника. Дом проснулся и стал похож на большой корабль, где каждый матрос хорошо знал свое дело.

Помолившись и приведя себя в порядок, Иван Авдеевич спустился в столовую. Полковник пил чай в одиночестве.

— Доброе утро, Иван Авдеевич! Присоединяйтесь.

— С удовольствием. Ну, и как же вчерашняя охота?

— Весь лес излазили, а лиходея так и не нашли.

— А разглядеть вам его, случаем, не удалось?

— К сожалению, нет. Но бегает быстро и, по-моему, был одет в темный сюртук. А казак, к вам приставленный, уже на улице дожидается… Эх, Иван Авдеевич, растревожили вы это осиное гнездо! — Полковник поймал на себе непонимающий взгляд Самоварова и пояснил: — Я имею в виду хозяйство полковника Безлюдского. Да и Латыгин тоже птица не без греха. Вот, говорят, у поручика Гладышева обнаружена большая недостача. Человек погиб, горе в семье, а эти господа готовы на него теперь всех собак повесить.

— Да, негоже сие дело.

— Вот и я говорю.

— А как самочувствие Агриппины Федоровны?

— Ей опять что-то нездоровится. Доктор говорит, что в ближайшие дни возможны роды, а мастера еще комнату для новорожденного так и не закончили. А вообще, местные строители — сущие прохиндеи…

— Так отчего же только местные? Они и у нас в Петербурге такие же… Вон у графа Одинцова в прошлом году умельцы фасад отделывали и для прочности добавили в штукатурку сырых опилок. Работу закончили, управляющий с ними рассчитался, а через пару месяцев дом позеленел. Над графом смеялась вся столица.

— Позеленел?

— Ну да, зацвел.

— Как это?

— Мхом покрылся…

— Чем? — всплеснул руками в удивлении полковник и зашелся диким, необузданным хохотом. — Ну это ж надо! А? Кому скажешь — не поверят! Вот это фокусники! Дом позеленел! — раскрасневшийся обер-квартирмейстер хлопал в ладоши и по-детски топотал ногами. — Ух, Иван Авдеевич, уморили на славу! — вытирая платком выступившие от смеха слезы, Игнатьев посмотрел на Самоварова. Надворный советник сидел не шевелясь, словно каменное изваяние, и с отрешенным видом смотрел в пол. — Что с вами, Иван Авдеевич?

— Да как же это я раньше не догадался? — сокрушенно развел руками следователь.

— Вы о чем? — непонимающе спросил полковник.

— О мхе…

— О каком?

Самоваров оставил вопрос без ответа и поднялся:

— Родион Спиридонович, надобно безотлагательно осмотреть соляной склад. Не могли бы вы сопроводить меня?

— Прямо сейчас?

— Сию минуту.

— Ну хорошо, только прежде я хотел бы вам подарить новую треуголку. К тому же все ранее прибывавшие к нам инспектора Главного штаба обычно носили форменные головные уборы. И хотя это правило, видимо, на вас не распространяется, все же мой подарок вам подойдет больше, нежели новомодный, но простреленный цилиндр, — усмехнулся в усы полковник.

— Вы совершенно правы, к упомянутому военному ведомству я прямого касательства не имею. Да это теперь и не важно. Однако не будем тратить попусту время.

За парадной дверью Самоварова встретил исполин огромного, на все двенадцать вершков[13], роста. Из-за черной овчинной папахи, надвинутой на самые глаза, казак выглядел настоящим головорезом. Пышные, слегка обвислые черные усы, тяжелый свинцовый подбородок и широкие скулы дополняли первоначальное впечатление. Длинный синий полукафтан был подбит лисьим мехом, а шаровары упрятаны в согнутые гармошкой юфтевые сапоги. Висевшая на левом боку сабля в деревянных, кожаных ножнах доставала великану лишь до колена и от этого казалась игрушечной. Глядя сверху вниз на Самоварова, гигант приложил к виску широкую, с воронье крыло ладонь и пробасил:

— Иван Побединцев. Прибыл для охраны ваш-бла-родия.

— Что ж, любезный, следуй за нами, — повелел надворный советник и вслед за полковником направился в здание Интендантства, расположенное в ста саженях[14] от дома обер-квартирмейстера. Ничего не понимающий дремавший на стуле штабс-капитан Рыжиков вытянулся в струнку, когда в комнату вошла столь представительная делегация.

— Штабс-капитан, попрошу вскрыть соляной склад, — повелел следователь.

Прихватив большую связку ключей и накинув шинель, Рыжиков, словно старая тягловая лошадь, годами следовавшая одним и тем же маршрутом, послушно потрусил к цейхгаузам.

Дверь хранилища отворили, и узкая полоса слабого солнечного света едва достигла двух саженей. Провиантмейстер Навагинского полка зажег свечу на блюдце и передал ее Ивану Авдеевичу, тот прошел в дальний левый угол подвального помещения и приказал своему новоиспеченному ординарцу оттащить в сторону несколько наваленных друг на друга мешков с солью.