Николай Стуриков - Сотый шанс Страница 35

Кутергин вновь начал:

Вставай, проклятьем заклейменный,Весь мир голодных и рабов….

И все распрямились, и в этот миг от прилива неизбывной радости отпустили штурвал. Михаил не в силах был удержать колонку. Она вновь поползла назад, придавила его к спинке, а самолет, словно кем-то подстегнутый, круто полез в набор высоты. Скорость сразу стала резко падать, машина вот-вот сорвется в беспорядочное падение.

— Жмите!

Неистовый крик вернул всех к действительности. И все так навалились на штурвал, что перешвырнули «хейнкель» в пикирование.

Самолет падал в море. Люди видели это через широкое стекло кабины и, окаменев, оцепенело отжимали штурвал. На инструктаж не оставалось времени. Летчик бьет по чьим-то рукам:

— Отпустите!

Кто-то, поняв неладное, рывком оторвал от штурвала еще две или три судорожно въевшиеся руки. Колонка управления, регулируемая летчиком, стала медленно отходить.

Из пикирования в горизонтальный полет «хейнкель» вышел в нескольких метрах над бушующими морскими волнами.

Но не от близкой морской воды рубашка на Девятаеве стала мокрой и соленой.

Он, летчик-истребитель из дивизии Покрышкина, понимал, инстинктивно чувствовал, что выкрутасы «хейнкеля» на аэродроме и теперь вблизи него не остались незамеченными. Сейчас немцы поднимут пару истребителей — и всему конец.

И еще он, измятый, иссушенный, понял, почему немецкий самолет не слушался русского пилота. Ведь на бомбардировщиках есть триммеры руля высоты… Они устанавливаются на посадку — значит, подняты вверх, чтобы воздушная струя точно притерла хвост самолета к земле. А на взлет — опущены вниз.

Триммеры на «хейнкеле» были в положении на посадку. Практически и теоретически в таком случае самолет оторваться от земли не может. Это оговорено во всех правилах и инструкциях.

Но Девятаев немецкие летные инструкции не читал…

Надо переставить триммер на горизонтальный полет. А где же на приборном щитке та кнопка, тот рычажок?.. Не зная, нажмешь на такую штуковину, что не возрадуешься… Вот какое-то маленькое колесико правее сиденья.

— Володька, что тут написано?— прокричал Соколову. Не отпуская рук от штурвала, «штурман» торопливо перевел:

— Какой-то триер.

Михаил несколько раз повернул штурвальчик. Руки сразу почувствовали облегчение.

«Хейнкель» стал послушнее.

— Спасибо, ребята,— кивнул помогавшим держать управление.— Теперь я сам.

Надо уходить в облака, запутать след.

Высота восемьсот. Облачко рядом.

— Миша, истребитель!

Тот, словно играючи преимуществом в скорости, проскочил рядом, забрался повыше, показав желтое пузо. На «хейнкеле» у пулемета пристроился Кривоногов. Но то ли огорошенный пикированием, то ли по иной какой-то причине огня не открыл. Мог бы полоснуть по желтому брюху, любезно подставленному «фокке-вульфом», срезать его. Но Иван просто-напросто не знал, как стрелять из немецкой огневой машины.

Михаил о немце подумал:

«Чего он куражится? Наверное, других своих поджидает. Собираются под конвоем заставить нас вернуться на аэродром. Иначе хватило бы одной очереди…»

И «хейнкель» нырнул в спасительные облака.

Теперь истребители его не найдут.

Но и полет в густоте и темени облаков, когда не видно даже крыльев,— это мука адская. Чужую машину лётчик не знает. Такой тяжелый бомбардировщик ведет впервые. И каждую минуту приходится не детские загадки разгадывать, а моментально решать уравнения с такими неизвестными, какие, кажется, и сочинить невозможно.

Самолет страшно болтает. Порой он проваливается словно в преисподнюю, хотя приборы и показывают набор высоты.

Стиснув зубы, летчик до предела напрягал силы, нервы, волю. Остальные молчаливо выжидали чего-то лучшего и неизвестного. Все они впервые поднялись в воздух и познавали его жутко и удручающе.

Куда, в какую сторону летит «хейнкель» в облаках — летчик не знал. Остальные считали — в Москву. Таков был уговор.

Верно, когда вчера в прачечной Корж назвал Москву и собирался доложить о тайнах Узедома маршалам, Девятаев не возражал.

«Пусть верят,— подумал Михаил.— А нам бы только за линию фронта. Над родной землей с чужими знаками на крыльях долго не продержишься».

И когда самолет пробил облака, над ними вспыхнуло веселое солнце, летчик облегченно вздохнул и улыбнулся ему.

Солнце укажет дорогу домой!..

А пока Девятаев еще не знает, по какому курсу ведет машину. Ведь перед полетом он не сидел с логарифмической линейкой, не прокладывал маршрут по карте.

Ни один командир не выпустил бы в воздух летчика с такой «подготовкой». Никто и никогда, вероятно, так и не летал.

Помог бы теперь штурман. Да Володя Соколов хоть и занимает в кабине его кресло, но самое большее, что может сделать, это разыскать карту. Она еще расскажет не все. Ее надо сличить с местностью. А пока «местность» — бугристая верхняя кромка густых облаков.

— Ванюшка,— позвал Девятаев Кривоногова,— часы у вахмана взяли?

— И документы…

— На бумаги — наплевать…

Теперь Девятаева могут выручить прежде всего часы… герр ефрейтора. Они и солнце помогут восстановить ориентировку, узнать, на какую дорогу, уверенно держась на крыльях жизни, вывел мятежный экипаж ставший надежным самолет-пособник.

Летчик протянул руку, и на исцарапанную ладонь Кривоногов положил маленькие часы с черным циферблатом.

Стрелки показывали одиннадцать часов сорок шесть минут.

Михаил определил: самолет идет над Балтикой к северу, к Скандинавии. Это уже хорошо. Немецкие истребители скорее всего ринулись на восток.

Надо уходить подальше от ненавистного острова, острова-ада, подальше от Германии, а потом повернуть на восток, к своим.

Так вернее всего.

А карта все-таки нужна. Хотя бы для того, чтобы прикинуть расстояние. Голый подсчет только по времени весьма относителен, можно допустить непоправимую ошибку.

— Карту! Ребята, ищите карту!

Нашли. Подали. Разложил на коленях. Названия написаны по-немецки. Как-то неожиданно вспомнилось: названия сел и городов русских, украинских, белорусских на картах у летчиков, сбитых Покрышкиным, Бобровым или самим Михаилом, тоже были написаны по-немецки. Те карты давно биты. Будет бита, конечно, и эта. А про что она рассказывает? Густо испещрена цветными карандашами. Жирная линия от Берлина до Узедома.

Вот, значит, по какой дороге приучен летать этот «хейнкель»…

Карта была чужой, она «не доставала» до линии фронта. Чужими были и часы с черным циферблатом.